Эдит Ринкель уверяла себя, что сейчас насладится от души. Она сделала глоток кофе, откусила горлышко шоколадной бутылочки с виски, оставила на десерт последнюю главу проекта и приступила к чтению статьи из ПНБ, написанной группой немецких ученых, которая называлась «Одометрия медовой пчелы». В статье рассказывалось об эксперименте, в ходе которого пчел заставляли летать по коротким узким туннелям. На стенах этих туннелей ученые разместили различные визуальные объекты. Когда пчелы вернулись в улей, они вели себя так, словно пролетели очень большое расстояние. Поэтому очевидно, что визуальные впечатления сыграли с ними злую шутку. Результаты этого эксперимента служат доказательством гипотезы о том, что пчелы определяют расстояние на основании визуальных впечатлений, полученных во время полета. Эдит Ринкель кивнула. Это известные вещи, то же самое происходит, если заставить пчелу лететь над водой: по возвращении домой она будет вести себя как ни в чем не бывало, в отличие от пчелы, преодолевшей точно такой же путь, но над землей. Эдит отпила кофе и развернула еще одну конфету, на этот раз с ликером «Гран Марнье». Она положила бутылочку целиком в рот и рассасывала ее, продолжая листать журнал общества пчеловодов. Распечатку главы из проекта она оставила напоследок.
Всего чуть больше трех месяцев назад они лежали на горячем желтом песке австралийского пляжа, солнце светило так ярко, что резало глаза; а лишь месяц назад она с хохотом бегала от Александра по квартире, после того как шлепнула его за то, что он посмеялся над ней, когда она сказала «милости прошу» («Эдит, ни один человек моложе девяноста лет так не говорит!») и «второй завтрак» вместо «ланч» («как говорят все нормальные люди»). Восемь дней назад он прислал ей жалостливую эсэмэску. Она не ответила. С тех пор он не подавал признаков жизни.
Эдит Ринкель прагматична до цинизма. Она не бессердечная, просто рассудительная, здравомыслящая и реалистично смотрит на жизнь. Если Рита еще некоторое время после того, как сменила фамилию на Эноксен-Ли, верила в Большую Любовь и Одного-Единственного, у Эдит подобных мыслей не было никогда. Она не позволяла себе романтических заблуждений. Даже в тот миг, когда она преклонила колени перед алтарем, стоя рядом с Бьернаром, за несколько секунд до этого ставшего ее супругом, когда она поймала его взгляд, когда священник коснулся ее волос, она уже знала, что ее чувства к мужу не будут длиться вечно. Она сама себя презирала за то, что допустила подобные мысли в такой момент: стоя на коленях перед алтарем и обмениваясь влюбленными взглядами со свежеиспеченным мужем (Эдит была влюблена в Бьернара, просто, к сожалению, она слишком хорошо знала себя). Она презирала себя за подобные мысли и за то, что так хорошо себя знала. И ей не хотелось никого ранить. Когда она сказала Бьернару, что хочет развестись, что она просто-напросто не годится для супружеской жизни, что та жизнь, которой ей хотелось бы жить, нисколько не похожа на ту жизнь, которую она ведет рядом с ним, он воспринял ее слова очень болезненно. Это так сильно повлияло на нее, что больше семестра она не могла нормально работать.
В связи с этим у профессора Эдит Ринкель существуют очень строгие критерии выбора любовников. Наиважнейшим является внешняя привлекательность: мужчина должен пробуждать в ней желание, или, скорее, удовлетворять ее похоть. Но ее любовник не должен находиться в таких жизненных обстоятельствах, при которых мог бы влюбиться в нее. Ее не интересуют никакие другие чувства, кроме сексуальных. Далее, неплохо, если любовник будет хорошим собеседником, хотя поговорить она может и с коллегами или с Ритой. Гораздо важнее, чтобы он не был слишком умным — от таких иногда трудно избавиться. Она ищет простодушных.
Профессор социологии был великолепен во многих отношениях, и их связь продлилась почти два года. Он был немного старше ее, но все еще привлекателен. Он был женат, но не испытывал никаких угрызений совести. Он был достаточно умен, чтобы вести занимательные беседы (больше всего ему хотелось бы разговаривать о столярных работах в домашних условиях или о теории социальных полей Бурдье, в соответствии с которой он распределял знакомых в зависимости от уровня общего развития или материального благосостояния). И в то же время он был немного ограниченным, что позволяло ей водить его за нос все то время, что они были вместе. Он был достаточно наивен, чтобы поверить ей и перестать к ней приходить, после того как она извиняющимся голосом сообщила, что их отношения необходимо завершить по какой-то сомнительной причине, теперь уже забытой.
На коленях у Эдит Ринкель лежал журнал общества пчеловодов. На ее руках остались следы загара после путешествия в Австралию. Тоска по бывшим любовникам совершенно противоречит ее принципам и жизненным правилам. «Моя пчелиная королева» — так Александр называл Эдит все время пребывания в Австралии. Она должна радоваться, что все случилось так, как случилось. И он тоже. Естественно, они не смогли бы общаться так же после возвращения домой. Все эти взгляды, перешептывания, вопросы ее коллег с намеками и подтекстом, прямые вопросы его сокурсников.
«Моя пчелиная королева», — говорил он и целовал ее в лоб, в губы, в живот, повсюду. Для Эдит это было всего лишь свидетельством его молодости и неопытности. У нее не хватило духу рассказать ему: пчелиная королева действительно спаривается с десятью-двенадцатью трутнями, будучи всего нескольких дней от роду, они ухаживают за ней и домогаются ее. Но все это происходит совсем недолго, и впоследствии она уже больше никогда ни с кем не спаривается.
Сегодня было ровно три недели с того дня, как она объявила ему о том, что между ними все кончено. Ничего личного, сказала она. Он наскучил ей, сказала она. Иначе было нельзя.
Эдит открыла журнал и пробежала взглядом последнюю статью, но не понимала, что читает. Она надеялась, что у Риты найдется время встретиться с ней в ближайшие дни.
Была уже почти половина одиннадцатого, полная тьма стояла несколько часов. День был напряженным, Пол отбыл повинность на трех бессмысленных встречах, а в промежутках между ними заставлял себя работать над сильными глаголами. Он пообедал в «Кафе Абеля» с парой знакомых с кафедры британских и американских исследований, с которыми обычно встречался пару раз в неделю, чтобы выпить кофе в кафе «У Нильса» или в модном кафе-баре на первом этаже в корпусе Фредерикке, или пообедать во «Фредерикке» или в «Кафе Абеля».
С их последнего разговора прошло много времени, поэтому, съев по пите с курицей, они еще долго сидели и болтали.
За соседним столиком расположились пять женщин, которые громко клевали друг друга весь обед. Пол и два его товарища поздоровались с ними, но никто не выразил желания сесть рядом, даже несмотря на то, что единственная из них молодая женщина была темноволосой, красивой и хорошо танцевала. Женщины представляли собой научный штат кафедры социальной лингвистики, известной хроническими внутренними конфликтами. Кафедра социальной лингвистики небольшая, там преподают и исследуют три темы: норвежский как иностранный, язык жестов и устный перевод. На кафедре учатся преимущественно представительницы женского пола, и пятеро научных сотрудников — тоже женщины. Все они, за исключением темноволосой 32-летней стипендиатки, уже миновали менопаузу. Дамы постоянно враждуют друг с другом. На протяжении многих лет они спорят об определении основных понятий (глухие, тугоухие, иностранные рабочие, иммигранты, иностранцы). Отношения на кафедре особенно обострились после того, как одна из сотрудниц решила начать научный проект, основанный на следующей гипотезе: обучение в школе слишком большого количества детей, для которых государственный язык является неродным, не способствует как развитию этих детей, так и развитию детей, для которых государственный язык является родным, то есть норвежских детей. Проект, естественно, был остановлен.
— Это негативное исследование, которое не нужно нашей кафедре, — объяснил заведующий.
