Он вписал в бланк суммы, потраченные на питание, сложил их в уме и записал остаток. Он снова вздохнул, посмотрел в окно, на зеленые холмы Гаустада. Потом, неестественно скрючившись, замер. Кто-то отпирает ключом кабинет? Может, это Ринкель? Он поднялся, подошел к двери и открыл ее, но коридор оказался пуст, в нем стояла тишина. «Я должен сосредоточиться», — тихо произнес Пол. Он вернулся к письменному столу, сложил суммы еще раз, результат совпал. Это моментально подняло ему настроение. Он всегда хорошо считал в уме.

В школе Пол обожал математику. Еще когда он был совсем маленьким, он осознал, что этот предмет ему по душе. Той весной, когда он ходил в третий класс, он перерешал все задачи по программе начальной школы. Учительница вызвала его маму, чтобы обсудить, не стоит ли осенью перевести его сразу в пятый, а не в четвертый класс. Они пришли к выводу, что это плохая идея. Пол решил все задачи из учебника математики за пятый класс, и, чтобы была какая-то польза, ему надо было идти сразу в старшие классы. Но Пол не опережал своих одноклассников ни по каким другим предметам, кроме математики. И он остался в своем классе, но директор школы, учитель математики, предложил ему пару дополнительных уроков по своему предмету в неделю.

Пол сохранял интерес к математике все время учебы в школе. «Какое удивительное семя мне досталось, — шутила Марен с подругами. Но Полу говорила: — Возможно, твой отец — математик?» — «Может быть, — отвечал обычно Пол. — Расскажи мне об отце!»

И мама рассказывала. Она не видела того рыжеволосого мужчину с тех пор, как он застегнул свои штаны, положил бумажку с номером ее телефона в карман куртки, нацепил лыжи и помчался по пригоркам в сторону озера Согнсванн. Она осталась лежать под елкой, глядя на развесистые лапы дерева, ощущая во рту вкус шоколада и какао и пребывая в сладких мечтах. Лыжные прогулки, кино, катание на велосипедах весной. Может быть, он позвонит уже сегодня вечером?

Но он так и не позвонил. Возможно, листочек с номером телефона выпал у него из куртки или два часа под елью не вдохновили его на продолжение отношений. Возможно, он погиб от несчастного случая. Так или иначе, Марен никогда о нем больше не слышала, и ей не удалось его разыскать. (Она не прилагала к этому особенных усилий. Ей и так было хорошо. Только в те месяцы, когда Пол отказывался подниматься с кровати и лежал бледный, не говоря почти ни слова, она предприняла серьезную попытку найти его. Напечатала объявления во всех крупных газетах и связалась с Армией спасения. Но ей так никто и не ответил.) Единственное, что она знала об отце Пола, это то, что его зовут Феликс, что он ее ровесник (в 1970 году ему было 24 года), любит шоколад, кино и путешествия. И единственное, что у нее от него осталось — за исключением Пола, конечно, — это кольцо.

Они выпили ее какао из крышки термоса. Когда она предложила ему какао, он посмотрел на нее и повернул чашку так, чтобы его губы оказались на том месте, где она касалась чашки своими, и долго пил большими глотками. «Хочешь есть?» — спросил Феликс, снова посмотрев на нее. «Да», — ответила Марен. Как фокусник, торжественно достающий кролика из цилиндра, он вынул шоколадку из нагрудного кармана своей темно-синей куртки, снял с нее обертку, развернул фольгу, разломал на дольки и протянул ей. Марен с тех пор не уставала повторять, что это был самый вкусный молочный шоколад из всех, что она пробовала. Он был совершенно не похож на другой шоколад, что она ела до и после этого случая. Сладкий, но не приторный. Сытный, но не тяжелый. С мягким, но очень насыщенным вкусом. Феликс положил последнюю шоколадную дольку в рот Марен, потом взял ее за руку, выбрал левый указательный палец и положил его себе в рот, несколько раз обвел языком вокруг него, вынул — воздух показался ей ледяным — и провел по фольге, чтобы собрать шоколадные крошки, легко прилипавшие к влажному пальцу Марен. Затем он поднес палец ко рту Марен и дал ей облизать его.

Он разгладил фольгу на бедре и за удивительно короткое время свернул для нее колечко. Фольга была сложена во много слоев так, что превратилась в тонкую полоску шириной не больше двух-трех миллиметров; один конец полоски Феликс вложил в другой, но место соединения было совершенно не заметно. Она протянула правую руку, он покачал головой, попросил ее дать другую руку и надел ей кольцо на указательный палец левой руки. К ее удивлению, кольцо казалось тяжелым и прочным, как металлическое. «Теперь мы навечно связаны», — сказал Феликс. «Да», — навечно, ответила Марен. Потом они поцеловались, и поцелуй этот был пьяняще сладким из-за лучшего шоколада, который когда-либо пробовала Марен. «Мне холодно», — сказала она. Он надел ей на руки варежки, снял с нее штаны, и они нашли общий язык (как мама настойчиво это называла) под елью.

Теперь у кольца было постоянное место на красной (как обертка шоколадки) шелковой подушечке в маленькой черной лаковой китайской шкатулке в ящике маминого секретера. Раз в году — в день рождения Пола, с утра до вечера — мама носит это кольцо. Но и в другие дни она часто подходит к секретеру, достает колечко, подносит его к носу, и ей до сих пор кажется, что она чувствует сладкий запах. Пол видел это кольцо много-много раз. «Будь с ним осторожен, — говорила мама, когда Пол был маленьким. — Его мне сделал твой папа».

После Того происшествия, когда Пол утратил детскую безмятежность, он стал относиться к кольцу с меньшим уважением. Однажды он осторожно поковырялся в многочисленных слоях фольги и обнаружил выдавленное на ней название «Линдт». Он выяснил, что это швейцарская марка шоколада. В лесу под елью маме подавали швейцарский молочный шоколад.

У Пола с мамой было мало секретов друг от друга — и у них был как минимум один большой общий секрет — поэтому Пол сразу рассказал ей о своем открытии. «Швейцарец? Ну, может быть, — ответила мама, но не могла с уверенностью сказать, был ли у него акцент. — Да, мне кажется, он говорил немного… по-другому, может, что-то чужое было в его голосе», — сказала она наконец. Потом немного помолчала и сделала вывод, что отец Пола, вероятно, был известным швейцарским математиком.

Позже, когда Пол стал взрослым и появился Интернет, он искал в Швейцарии математиков по имени Феликс. Потом он отказался от предположения, что его отец был математиком, и стал просто искать швейцарцев по имени Феликс, рожденных в 1946 году. В конце концов он попытался искать по имени и году рождения. Но так и не сумел никого найти.

Неизвестно, что сыграло свою роль — гены ли, смехотворная ли уверенность Пола и его мамы в том, что он действительно сын знаменитого швейцарского математика или что-то другое, но после окончания школы Пол, как все и ожидали, начал изучать математику. А параллельно занимался латынью.

— Melius nil caelibe vita, — объявил он Мортену.

— А? — переспросил тот.

— Лучше всего живется молодым, — перевел Пол.

— А как на латыни будет «курица»? — ухмыльнулся Мортен.

«Это все из-за спора», — виновато объяснял он товарищам. «Это только ради интереса», — виновато говорил он тем, кто спрашивал, а делали это все поголовно: мама, постоянно меняющиеся подружки, однокашники, школьные друзья, которые изучали юриспруденцию или экономику.

— А что за спор такой? — поинтересовалась мама в один прекрасный день той весной, когда он занимался и математикой, и латынью, и Пол понял, что должен объясниться.

— Помнишь, я был в Женеве на курсах? — начал он.

Да, мама, естественно, это помнила.

Через два лета после того, когда Пол обнаружил, что мамино колечко было сплетено из фольги от швейцарского шоколада, он решил поехать учиться в Швейцарию, чтобы освоить язык. В этой стране говорят как минимум на четырех языках. Он выбрал французский, в основном потому, что уже три года изучал его в школе. (Он стал учить французский в качестве второго языка потому, что это давало возможность по четвергам поспать на час дольше тех, кто выбрал немецкий. Зато он учился на час дольше по понедельникам, но, по мнению Пола, это была удачная замена.)