— Ничего себе, можно их услышать? — спросила Лоне.

— Да, — ответил Паульсен. — Вот они. Падиозначает рис, растущий в поле. Габах— это собранный, но не обмолоченный рис. Потом… Да, берас,это уже обмолоченный.

— Это три, — проговорила Лоне, загибая пальцы.

— Я не могу вспомнить… — сказал Паульсен с совершенно несчастным видом.

— Сваренный и готовый к употреблению рис называется наси, — произнесла Ринкель и склонилась к Полу: — Я как раз тоже прочитала эту книгу. Она из списка обязательной литературы для вводного курса, — прошептала она, беззлобно хихикая.

— Ааа, наси,как в наси горенг, — закричала Лоне. — Это блюдо. Оно есть в меню!

— Ах вот как, — сказал Паульсен.

— Это означает печеный рис, — пояснила Ринкель.

— Четыре слова для обозначения риса, а вот в скандинавских языках — всего одно, — сказал Стаффан.

— С лексической точки зрения да, — произнес Паульсен, пытаясь спасти свою честь.

— А вспомните эскимосов, сколько у них слов для обозначения снега. Как вы думаете, сколько?

— Гренландцы, — поправила Лоне. — Теперь они называются гренландцами. Или инуитами.

— Наверняка несколько сотен, — предположила матлингвистка. — Так сколько их на самом деле?

— Вроде бы пять или около того, — сказала Лоне.

— Двенадцать различных корней, как утверждается в великолепном исследовании Пуллюма, — вставила Ринкель.

— Правильно, Ринкель, — произнес Пол. Он был пьян, он чувствовал, как ее бедро касается его ноги. Он прижался крепче, но ее бедро осталось на месте, такое теплое и многообещающее.

В отель все скандинавы возвращались вместе. Они медленно шли вдоль каналов. Стало прохладно. Ринкель шагала впереди всех, позади нее трусил Стаффан. За ними следовали Паульсен и матлингвистка. Пиджак Паульсена был наброшен на ее плечи. Замыкали процессию Лоне и Пол. Лоне поеживалась.

— Прохладно, — сказала она.

— Хммм, — ответил Пол.

— Слушай, Пол. Это был косвенный намек, ты разве не понял? Иллокутивная сила прозвучала ясно и четко, разве нет? Или мне сейчас придется прочитать тебе лекцию о Сёрле? [24]Я мерзну!

— Прости, Лоне. Вот!

Пол снял с себя пиджак и положил ей на плечи.

— Спасибо. Скажи мне, между тобой и Эдит что-то есть?

— Нет, абсолютно ничего, — ответил Пол, пораженный женской способностью замечать подобные вещи.

— Берегись! У нее глаза гренландской собаки. Ненадежные и лживые.

— Я же сказал, ничего не было.

— Я слышала тебя. А ты слышал меня. Остерегайся этой женщины.

В этот момент матлингвистка пихнула пиджак Паульсену, в руки, тот взял его и на несколько секунд замер с совершенно дурацким выражением лица.

— Интересно, — сказала Лоне, — что сделал твой начальник?

Паульсен резко свернул в одну из боковых улиц и исчез в закоулках Россе-Буурт. (Ни одному уважающему себя лингвисту в голову не придет сказать «квартал красных фонарей». Если человек собирается последовать половому инстинкту и поглазеть на женщин, то ему неплохо бы выучить название соответствующего района на языке оригинала.) Остальные пошли дальше. При входе в отель Пол придержал дверь для Лоне и Ринкель. Стаффан должен был улетать завтра ранним рейсом, он крайне вежливо и прилично извинился и откланялся, как это обычно делают шведы.

Ринкель и Пол посмотрели друг на друга.

— Спокойной ночи, — сказала Лоне. Она тоже хотела лечь. Немедленно. Сию минуту. Она пошла к лифтам и исчезла из виду. Ринкель и Пол остались одни.

— Она что, обиделась? — спросила Ринкель.

— Нет, не думаю, — ответил Пол.

— Она милая, — сказала Ринкель. — Северная красавица. По-настоящему красивая.

— Может, мы… — произнес Пол, кивая куда-то в сторону, где, как ему помнится, располагался гостиничный бар. Ринкель покачала головой.

— Пойдем, — сказала она и направилась к лифту. Кабина была очень маленькая и узкая. Ринкель стояла лицом к Полу, он смотрел над ее головой в зеркало на одной из стенок. Он чувствовал ее запах, запах ее духов, ее тела. «Мы подходим друг другу», — мелькнуло у него в голове перед тем, как лифт остановился и двери открылись. Ринкель вышла из лифта, Пол последовал за ней, хотя его номер был расположен двумя этажами выше. Он смотрел на тонкие лямки на ее плечах, на темные волосы, на круглые ягодицы.

— Здесь я живу, — проговорила Ринкель и остановилась перед одной из дверей. Потом она встала на цыпочки и поцеловала его в губы. Влажным жарким поцелуем. Недвусмысленно жадным. Поцелуем, полным желания. Поцелуем таким глубоким, что его никак нельзя было принять за дружеский. Он почувствовал сильное возбуждение и обнял ее.

— Спокойной ночи, — целомудренно произнесла она, сделала несколько шагов, высвобождаясь из его объятий, повернулась, вставила карточку-ключ в замок и исчезла в своей комнате. Пол остался в коридоре перед закрытой дверью.

Потом, когда Пол уже лежал в кровати в своем гостиничном номере, он уже не был уверен в том, что Ринкель его действительно поцеловала. Может быть, он просто так часто думал об этом, что в его сознании слово «Ринкель» неизменно ассоциируется со словом «поцелуй»? Действительно ли он облил ее пепси-колой по дороге в Грац? Пол снова испытал хорошо знакомое чувство страха и потребность исчезнуть, раствориться в окружающей обстановке. Он поднял простыню и внимательно изучил свое тело. Кожа казалась такой же белой, как и постельное белье. Он быстро опустил простыню и закрыл глаза, он передумал: он не хотел знать, стала ли его кожа одного цвета и одной фактуры с постельным бельем или это просто игра света.

Пол долго лежал, пребывая в удивительном униженно-возбужденном состоянии. Потом он решительно отбросил простыню в сторону, оделся и вышел из номера. Он быстро пошел по коридору с ковром на полу к лифту и меньше чем через пять минут уже лежал в двуспальной кровати в другом гостиничном номере в объятиях женщины. И это ему не казалось.

Она открыла, как только Пол постучал. Она стояла в дверях в тонкой шелковой ночной рубашке. Ни один из них не произнес ни слова. Он решительно вошел, закрыл за собой дверь, схватил ее. Она была податлива, он почти груб. Он запустил пальцы в ее волосы, оттягивая голову назад, а потом завалил ее на кровать. Он сорвал с нее ночную рубашку, и она лежала перед ним обнаженная до пояса, он раздвинул ее нога, удержал трепещущие бедра и наслаждался: она блестела и пахла как мягчайшая вкуснейшая семга. И он поцеловал ее там, поцеловал крепко, не убирая рук с ее бедер.

Потом они раздели друг друга, уже спокойнее. Лоне села в кровати. Она тяжело дышала и была очень, очень красива, особенно когда ее длинные светлые волосы падали на лицо. «Давай, Пол», — сказала она и легла.

Но теперь Пол не спешил. Он стоял на коленях в ногах кровати и смотрел на нее. Лоне загорела, от крошечного бикини на ее теле остались белые полоски. Внезапно он заметил, что ногти на ее ухоженных ногах накрашены зеленым лаком, и восхищенно стал покусывать ее за пальцы, а потом перешел к острым маленьким грудям (они напоминали тетраэдры, в которых раньше продавали сливки), после чего скользнул в нее. Как правило, формы общения между людьми на филологических конференциях восхитительно незамысловаты.

Университет Осло был основан 2 сентября 1811 года, точнее сказать, в то время он носил имя Университет короля Фредерика и назывался так вплоть до 1939 года. Мама Пола появилась на свет семь лет спустя, она была зачата в первые преисполненные радостью послевоенные дни. Она родилась в холодную февральскую субботу 1946 года. Когда мама Пола была маленькой, на том месте, где сейчас стоят красные кирпичные здания гуманитарного и социологического факультетов в Блиндерне, находилось поле. Некоторые дома, например кафедра метеорологии, физический факультет и общежитие, к тому времени уже были возведены, но вокруг них были луга и поля, поросшие травой, на которых паслись стада коров, лениво обмахивающихся хвостами.