«Вот оно что! – подумал я. – Надо первому на нее нападать». С той поры я перестал бояться коровы.

Больше всего на свете я боялся пожаров. Само слово «пожар» наводило на меня безотчетный ужас. А пожары у нас случались нередко – от неисправных дымоходов и оттого, что ребятишки играли с огнем, когда старшие работали в поле.

Однажды летним вечером невдалеке от нас загорелся дом. Ударили в набат. Пока сельчане сбегались, пламя перекинулось на соседнюю хату. Я бросился домой, забился в угол. В это время в хату вбежал отец и крикнул:

– Ваня, возьми-ка ведро поменьше, будешь воду таскать. И помни: с пожара ничего не бери, а то сам в беду попадешь. Беги за мной!

И я, перебарывая страх, схватил ведерце и выбежал вслед за отцом. Со всех сторон спешили люди – кто с топором, кто с ведром.

Два дома охвачены пламенем. Сельчане разбирают соломенные крыши, из соседних хат выносят вещи. Женщины и испуганные детишки громко плачут. И мне так жаль их, что я, забыв о страхе, проворно таскаю воду ведерком, стараясь не отстать от отца.

А он кричит:

– Видишь, сынок, и твоя помощь пригодилась. Людям в беде помогать надо.

С того дня я перестал бояться и пожара. Бывало, только услышу, что где-то загорелось, хватаю ведро и бегу на помощь.

Лет шести я стал бояться воды. Случилось это так. Как-то я решил, что стоит мне войти в воду, и я сразу поплыву. Другие ребята постарше плавают – дай, думаю, и я попробую. Вошел в деревенское Головачево озеро и, не успев шагу ступить, пошел ко дну. Тут подоспел соседский паренек и вытащил меня. За эту «удаль» отец меня выпорол. А выпоров, сказал:

– Не зная броду, не суйся в воду. И сначала плавать научись.

Слух о том, что я тонул, быстро разнесся по улице. Приятели собрались под окном, хохочут:

– Что, Лобан, поплавал?

Отец наказал, ребята смеются. Обидно до слез. Вдобавок мальчишки сразу заметили, что я стал бояться воды, дразнят меня:

– Ну как, поплаваем, Лобан?

Надоело мне это. И, пересилив страх, я научился плавать – наперегонки с приятелями плавал по озеру Вспольному, а став постарше – и по Десне. Завидев пароходик, взбивавший колесами белую пену, мы, мальчишки, кидались с берега и плыли за кормой наперерез волне. Пароходик предостерегающе свистел. Но это только подзадоривало нас, и мы лихо, саженками, плыли за ним. Страшновато и весело было осиливать упругие волны, качаться на них, нырять, показывая друг перед другом свою ловкость и отвагу.

Наша старая лошаденка Машка была с норовом. Я обхаживал ее со всех сторон, старался на нее взобраться. Но куда там! Она лягалась, храпела, и я отступал. Наконец добился своего: подманил Машку куском хлеба, вцепился ей в гриву, подтянулся, вскарабкался на шею. Она рванулась, и я чуть было не упал. Подбежал отец и снял меня.

Я ждал наказания. Но отец неожиданно добродушно сказал:

– Для первого раза хорошо. Научишься верхом ездить, в ночное буду отправлять. А то мне уж не под силу туда скакать. – И, усмехаясь, добавил: – Маленький ты у меня… Но ничего, научишься.

Он подвел лошадь к забору, подозвал меня:

– Влезай на забор, а оттуда на лошадь. Да поосторожней!

Живо делаю все, что велел отец. И вот я уже верхом на лошади еду по двору. Каждый день я стал объезжать лошадь. Она слушалась меня, и я был очень доволен.

Как-то вечером ребята повзрослее собрались в ночное. Они с гиканьем вскакивали на коней и мчались в луга. Я смотрел на них с завистью.

Подошел отец и сказал:

– Сегодня и ты поедешь в ночное. Сосед Яша Коваленко тебя дожидается – я с ним сговорился. Он постарше, стал опытным конюхом. В курене тебе испытание дадут, проверят, не трус ли ты. Как хочешь, а страх пересиливай, а то в курень не примут. Смотри, сынок, не осрамись!

Он вывел кобылу, помог мне на нее вскарабкаться. Подбежала мать, протянула мне холщовую сумочку с куском сала да ломтем хлеба и, тревожно поглядывая на меня, сказала: «Поешь там, сынок». И я поскакал в ночное вместе с соседским хлопцем Яшей.

Когда совсем стемнело, старший куреня послал меня к озеру Вспольному за водой да велел лошадей пересчитать. Много я страху натерпелся: каждый куст в темноте казался чудовищем. Добежал до озера, вспомнил о русалках. Вступил в воду, зажмурив глаза, зачерпнул полный котелок. Не помню, как выскочил, как лошадей пересчитал. Но котелок донес полный – сам уж не знаю, как удалось. Старший куреня меня похвалил. Но тут ко мне подбежали ребята, схватили, раскачали и бросили в копанку. В копанках – ямах, вырытых на болоте, – замачивали коноплю, говорили, что, если в реке коноплю мочить, рыба гибнет. Копанки глубоки и сами наполняются водой. Я и ахнуть не успел, как очутился в холодной воде. Если б я стал тонуть, ребята вытащили бы. Но я молча побарахтался, выбрался сам.

Так исстари в курене учили преодолевать страх.

Все испытания я прошел, и меня в курень приняли. Долго я сидел у костра – сушился, шкварил кусочки сала, нанизанные на щепку. А потом заснул. Разбудил меня Яша. Привести коней в село надо до зари: в поле выезжают затемно. Старший куреня торопит:

– В страду на час опоздаешь, годами не наверстаешь.

С тех пор после работы в поле, где я уже помогал отцу, каждый вечер приходилось ездить в ночное. И все бы ничего, если б не Машкин строптивый нрав. До ночного я кое-как доезжал, а вот домой ничем не мог Машку заманить.

Иногда все утро проловишь, до хрипоты накричишься:

– Маш, Маш, Маш!..

Всячески приходилось изворачиваться. На всякие ухищрения пускаться. Ходишь за ней, со слезами уговариваешь:

– Так ты же должна понять, что батька нас ждет. Ты что, или не напаслась за ночь?

Сам хлеб не ел, на него лошадь подманивал. А она ушами прядает, зло косит глазом, подойдет, ломоть схватит, повернется – и наутек. Да еще лягнуть или укусить норовит.

Надо было улучить минутку, смело броситься вперед и вцепиться ей в гриву.

– Тпру… Тпру, поймал!

Машка пускается вскачь. Волочусь за ней, крепко держусь за жесткую длинную гриву. И вдруг лошадь делается смирной – видно, самой надоедает. Останавливается. Тут я набрасываю уздечку, взбираюсь ей на спину. И Машка послушно поворачивает домой. Старшие ребята обычно неслись рысью да галопом, и я завидовал их удали, вспоминая лихих конников на военных маневрах. Но быстро пускать Машку боялся.

Как-то возвращаюсь из ночного, медленно еду по селу домой. Вдруг из подворотни выскочила собака и громко залаяла. Лошадь испугалась и понеслась во всю прыть. Я тоже испугался, вцепился в гриву, пытаюсь остановить Машку:

– Ты что, сбожеволила? Тпру… тпру!

Машка летела вихрем; сам не знаю, как я удержался. Остановилась у нашей хаты.

Оказалось, что мчаться галопом совсем не страшно. Спина у меня, правда, болела порядком, но уже несколько дней спустя я стал пускать лошадь галопом и мчался в курень наперегонки со старшими.

Наступила осень. Я ездил с отцом на уборку картошки, потом помогал ссыпать ее в погреб. В курене стало холодно. Сено давно уже было убрано в стога, уже нечего было опасаться, что лошади нашкодят. Мы отводили их в луга и возвращались домой – на ночь оставляли без присмотра.

Однажды поздним вечером я решил ехать в луга самой короткой дорогой – мимо кладбища. Галопом миновал его, оставил лошадь и решил возвратиться той же дорогой – напрямик. Иду быстро, чего-то побаиваюсь. Вдруг вижу – у куста огоньки засветились. Наверное, волк! Страх подстегивает, бегу, слышу, как сердце колотится. Поглядываю по сторонам. Смотрю, из темноты на меня надвигается высоченная фигура в белом и рукой машет. Мороз прошел по коже, волосы стали дыбом – даже картуз поднялся! Не помня себя свернул в поле. Несся по стерне босиком, не чувствуя, как ноги колет: пятками затылка доставал. А сам думал: не догоняет ли меня привидение? Сделал большой крюк и тут с опаской оглянулся. Тьфу ты, да это лошадь! Идет и хвостом машет. Наверное, хозяин поленился отогнать ее в луга, отвел за околицу, и она сама пошла на пастбище.