…Итак, я вас предупредил. Оно – то, что есть. Не более и не менее. Или каким должно было стать. Можете, конечно, называть это «романом» – так привычнее. Или «незаписанными пластинками» – так круче. Или «не очень чистым потоком сознания» – так умнее. Или «бредом торчка» – так спокойнее. Некоторые сокрушенно покрутят головой: всё Запад, мол, 3апад… Некоторые всё простят гению: они к этому готовы. Некоторым между строк откроется нечто за пределами всякого выражения – пусть их…

Не забывайте только, что «мы можем учиться друг у друга» вообще-то. И еще: «Дело не в том что не бывает Воспринимальца для чего угодно написанного или представленного от первого лица – просто Второго лица не бывает»…

Ну, а теперь – удачи вам. Может быть, у вас хватит силы духа на то, что называется «Тарантулом».

Осенью 1966 года мы должны были опубликовать «первую книгу» Боба Дилана. Остальные издатели нам завидовали. «Этого вы продадите целую кучу», – говорили они, толком и не зная, что это такое, если не считать того, что оно написано Бобом Диланом. По тем временам – магическое имя. «А к тому же смотрите, сколько продали книг Джона Леннона. Так у вас будет вдвое больше – а может, и втрое». Содержание не имело никакого значения.

Боб время от времени заходил в издательство. В те поры ему было трудно перемещаться средь бела дня даже к нашему старому зданию на углу 12-й улицы и Пятой авеню – великолепному сооружению с мраморной лестницей и толстыми стенами, увешанными портретами и фотографиями людей ранга У. Б. Йейтса: мы напечатали и первую книгу Йейтса – да все его книги, вообще-то.

Однажды, когда Боб к нам заявился, секретарша за большим дубовым столом решила, что он ей не нравится, и стала звонить наверх, чтобы узнать, можно ли его впустить. Тогда это казалось забавным, потому что существовало крайне мало мест, где он не оказывался желанным гостем. Бывало, войдет, а люди начинают пялиться, пятиться и перешептываться. Думали, нехорошо на него эдак напирать. Они все равно не очень четко себе представляли, что́ ему говорить.

Мы говорили о его книге, о том, какие надежды он на нее возлагает, и о том, как она должна, по его представлению, выглядеть. И как он ее назовет. Знали только, что «работа идет», что это будет первая книга молодого композитора, робкого парня, который быстро стал известным, иногда писал стихи и странно воздействовал на многих из нас.

Мы не были вполне уверены, что нам с этой книги – кроме денег, конечно. Не знали, что собирается с ней делать сам Боб. Знали только, что хорошие издатели дают авторам шанс нагнать самих себя. Роберт Лоуэлл говорил: «на свой страх и риск вдоль по лезвию бритвы»[1], – и мы думали, что Боб занимается чем-то подобным.

Мы разработали оформление книги, которое нам самим понравилось. Бобу оно тоже понравилось, и мы отправили его в набор. Еще мы наделали значков и сумок с портретом Боба и словом «Тарантул». Хотели привлечь всеобщее внимание к тому факту, что книга выходит в свет. Хотели помочь «Лайфу», «Луку», «Нью-Йорк Таймз», «Тайму», «Ньюзуику» и всем остальным, кто говорил о Бобе. Мы доставили ему гранки, чтобы он мог в последний раз хорошенько посмотреть на книгу, прежде чем мы ее напечатаем, переплетем и начнем выполнять заказы, что нам поступили.

Стоял июнь. Боб сделал небольшой перерыв в работе над фильмом, который монтировал. Мы немного поговорили о книге, о Рамо[2] и Рембо, и Боб пообещал закончить с «некоторыми изменениями» через пару недель. Через несколько дней после этого Боб прекратил работу вообще. Авария с мотоциклом приковала его к постели.

Книгу можно было бы печатать и в таком виде, как было. Но мы этого сделать не могли. Боб не хотел. Теперь он просто не был готов вносить «некоторые изменения». Только и всего.

Время шло, год близился к концу. Некоторые неистовствовали. Где же эта так называемая книга? Он обещал. Обещала компания «Макмиллан». Они даже понаделали этих своих значков и сумок, их еще осталось много, и люди тащат их со складов и продают, потому что на них – портрет Боба; и, может все равно только портрет даже лучше, чем сама книга.

К тому же, несколько наборов гранок разошлось по разным людям, которым книга была послана для предварительного ознакомления. Такие предварительные оттиски делаются с каждой книги. Иногда они даже не сшиваются, а просто скрепляются пружиной.

Прошло еще немного времени. По-прежнему уйма народу говорила о книге и интересовалась, когда же она выйдет в свет. Но она не могла выйти, пока этого не захочет Боб, – если он вообще захочет. А он не хотел.

Время шло, некоторые злились и любопытствовали все больше. Не имеет значения, что это его работа, говорили они. Не имеет значения, чего он хочет, говорили они. В конце концов, какое он имеет право? И вот им удалось достать пару копий тех гранок, и они начали изготовлять копии копий. Эти копии продавались даже лучше, чем значки.

Некоторые газеты заметили, что́ происходит, и решили напечатать части книги, длинные рецензии, рассуждения и разоблачения. Ни Бобу, ни нам это не понравилось. Мы знаем, что у художника есть право самому решать, как поступать со своей работой. И издатель должен защищать это право, а не нарушать его. Это должно быть известно всем. Вы не трогаете того, что вам не принадлежит, а единственное, что нам принадлежит в полной мере, – наша работа.

Поэты и писатели рассказывают нам о наших чувствах. Они находят способы выражать невыразимое. Иногда они говорят нам правду, иногда – лгут, чтобы не разбивать нам сердца.

Боб всегда был впереди – он находил в работе такие пути, которые, может быть, трудно понять. Однако многое из того, что он тогда написал в «Тарантуле», сейчас понять не так уж трудно. Люди меняются, меняются и их чувства. Но «Тарантул» не менялся. Боб хочет, чтобы он был опубликован, и, значит, настало время его опубликовать. Это первая книга Боба Дилана. Вот так он ее и написал – теперь и вы это знаете.

арета/ кристаллическая королева музыкальных автоматов[3] гимна им напыленная в ране пьяного переливанья внемлет калечной волне сладкозвучной и криком приветствует о великую отдельно взятую бобину эльдорадо и тваго битого личного бога но ей же не смочь она вождь тех когда следом вы, ей не смочь у ней нет позади ей не смочь… под черными цветастыми железнодорожными вентиляторами и сенью фиговых листьев и псами всенощных кофеев, растут как арки и снадобья гармонькины батальоны болезных тру́сов, булдыги с быльём пока что настойчивей и громче стоны и руки похоронного барина с единственным страстным поцелуем репетируют с самых сумерек и забираясь в кусты с каким-нибудь излюбленным врагом срывая почтовые марки и чокнутых почтальонов и отрекаясь от всяких чинов и дерзанье знакомей чем само по себе, необходимо, чтоб знать что мать не дама… арета без целей, вечно одна и всего на шажок мягче неба/ да будет ясно что этой мелодией владеет она а также ее дипломатами чувств и ее землей и ее музыкальными тайнами

рукописный кошмар резанутого горла там и сям и узрите провидящего слепую преданность лисе-законнику, месячному купидону и пьянящим призракам догмы… нет да будут лодочники в купальных халатах навсегда изгнаны и помазаны в по́лки ада-заживо, сна без выдумки, повтора без перемен и жирных шерифов что высматривают погибель в матрасе… халлалуйя и грядет главарь бродяг и посвящает духовного цыгана дэйви[4] в лагерь ныне проник иностранный диктатор, розовое ФБР и выспрашивает неведомые промахи мирного времени столь святы и серебряны и благословенны рельефом калейдоскопа и сандалевой девочкой… грезить о танцующих девах глатокешах и бродячем аполлоне за трубным орга́ном/ ненаучным болтунам и смазливым штучкам свезло и подъемлют губки и постреливают гла́зками да прицениваются сплеча менестрельных куку-потех адама с евой… спасовав возможность отдубасить лихих духов и сделкодержцев до рыбоподобных фигляров и вошкая вашенские сумбурные цели… поддаваясь на уговоры, преступленье против народа, что расценится наряду с убийством и пока борются за свои права доктора́, учителя́, банкира́ и мойщики канализации, они обязаны быть ныне жутко щедры… и шагом в март туда, где охотник за петлицами ведет со своим буревестником/ жемчужинка бейли[5] втаптывает его в бьюик и где нищета, совершенство нерастраченных клиентов нептуна, играет в прятки и сбегая в стой кто идет? и сейчас не время на глупости, поэтому надевайте свои здоровенные башмаки и мозжите мусорных клоунов, почасовую норму и клизмаков и где младшие сенаторы и гоблины срывают верхушки с вопросительных знаков а их жены пекут что ни попадя и валяйте же и мечите печенкой по мордасам и покатайтесь в слепаках[6] и в набожные уляженья ареты и движенье и найдите себе свою нимфу без совести и разбомбив свое юное уязвимое достоинство лишь бы раз и навсегда увидеть есть ли в нем дыры и во вселенной музыка играет и глядь как она коня морского укрощает/ арета, сочтенная хористами и другими мутерами перлов слишком мрачной чересчур ведьмой и разве ты счастливых песенок не знаешь