Убедиться в этом наглядно пришлось весной 1981-го. Когда в составе моей экспедиции была целая группа спелеобиологов во главе с Мишей Переладовым. Которые просто жаждали отловить этих рыб и которым я самолично долго рассказывал, как проще пройти к этому провалу. Возвратившись, они полгода подряд меня убеждали, что рыбы мне приснились, а кроме головастиков в провале никто не живет. Зато как там здорово купаться!

Суть-то была, конечно, проста — они зашли на провал на обратном пути с длинного поискового маршрута по жаре, усталые и высохшие. А лидер команды Переладов был к тому же и не совсем оклемавшись после серьезного падения с уступа в каньоне. И терпежу на высматривание рыб у них хватило всего минут на пять. А рыбы, как мы это узнали гораздо позже, чрезвычайно редко поднимаются наверх такими большими стаями, как в тот раз, когда я их увидел впервые. Обычно же во всем провале плавает две-три штуки, и чтобы их высмотреть, нужно минут пятнадцать-двадцать.

В следующую экспедицию, осенью того же года, я захватил другого биолога — Вадима Должанского. Более известного по кличке Дуремар так как визуально он чрезвычайно походил на одноименного сказочного персонажа, и к тому же преимущественно интересовался беспозвоночными (правда, троглобионтными), почему и ходил с большим дуремаровским сачком и такой же бородой. После того как за всю экспедицию он не нашел ни одного из своих возлюбленных жуков без того, чтобы этого жука ему кто-либо принес на блюдечке, рисковать уже не хотелось. Пришлось идти на провал самому, на всякий случай захвативши на экскурсию наших подводников, весьма заинтересовавшихся самим провалом. Что оказалось мудро, так как рыбы плавали только на глубине пяти-шести метров, и без ласт и маски, которые были захвачены для первичного осмотра возможного сифона, мы бы их не поймали.

По приезде в Москву опять поднялся большой шухер, но в отличие от первого раза, сейчас Кугитангский слепой голец вошел в науку уже вещественно, а не на уровне слухов. И оказался не просто интересен, а уникален, как самая древняя из известных слепых рыб. В отличие от всех прочих у него отсутствуют даже реликты глаз. И вот ровно с тех пор его и стали изучать как любители-биоспелеологи, так и сотрудники всевозможных институтов. Подчас устраивая по две-три экспедиции в год только ради этого. И всегда находя и провал, и гольцов.

Передача гольца в руки науки сопровождалась совершенно замечательным финальным аккордом. Естественно, событием заинтересовались газеты, и первыми были «Известия». На следующий же день появилась статья о трофеях нашей экспедиции, иллюстрированная фотографией нашего гольца. С глазами! Ретушер не читал заметки, а увидев на фотографии рыбу без глаз, ничтоже сумняшеся просто нарисовал их. Вот вам и документальность фотографии.

Исследование провалов развернулось не только по биологической, но и по спортивной линии. В провале с гольцами обнаружилось очко в следующую камеру — совершенно сумасшедшего объема полностью затопленный зал. Подводники, как наши, так и местные, провели туда ряд экспедиций, но дальнейшее исследование заткнулось по нехватке снаряжения. На глубинах до 58 метров, что уже было рекордом страны для пещерных погружений, дальнейших проходов не было. Не видно их было и на следующих 5-10 метрах, пробиваемых фонарем. А дальше нужны буксировщики, батареи баллонов со специальными газовыми смесями, и куча оборудования на поверхности.

И слава Богу. Потому что последние экспедиции уже вызывали нечто вроде ужаса. Подводник шел вниз на пять минут с шестью баллонами, да еще четыре вешалось к потолку на точках декомпрессии для возвращения, которое занимало более часа. Страшно подумать, если что случится. Ближайшая рекомпрессионная камера, в которую нужно немедленно запихивать аварийно поднятого водолаза, находилась за две тысячи километров — в Красноводске. Так что любая мелочь — и можно заказывать гроб.

А вообще ныряние в провалы оказалось несколько более осмысленным занятием, чем казалось первоначально. Неустойчивость гипса, о чем раньше как-то и не думалось, оказалось в большой степени скомпенсирована водной средой. Подводные объемы были гораздо менее обвальными и гораздо более проходимыми, чем сухие. Поэтому началась эра освоения новых провалов.

К сожалению, пока интересного найдено мало. Провалы, выходящие на воду, оказались блокированы кусками обвалившейся кровли. Гольцы были найдены еще всего в одном, причем расположенном от первого всего в семидесяти метрах, но с ним на доступных глубинах не соединяющемся. В первом провале, где были пойманы гольцы, было обнаружено также большое количество таких же изопод, как пойманные Левушкиным в Кайнар-Бобо. А больше существенных гидробиологических находок так и не было. Думаю, по той же самой причине, по которой биологи начинают что-то исследовать только после того, как их ткнут в это носом. [24]Абсолютно уверен — подземные реки и озера Кугитанга таят в себе еще немало нового, даже если поверить тому, что провалы с гольцами исследованы с этой точки зрения полностью. К тому есть множество соображений, и главное из них — изолированность возможных популяций. Гидрогеология и гидрохимия подножья Кугитанга отнюдь не так проста, как это может показаться из моих предшествующих рассуждений. На хребте есть несколько десятков карстовых гидросистем, каждая из которых разгружается отдельно. Скорее всего, подгорно-подводные гипсовые пещеры объединяют их все своеобразным единым коллектором. Исходя из степени агрессивности вод и степени дырявости гипса, это должно быть именно так.

В то же время единость гидросистемы совсем не означает единости экосистемы. В затопленных гипсовых пещерах идут процессы образования серы за счет разложения гипса бактериями. Собственно, так образуется чуть ли не большая часть промышленных серных месторождений, и в частности, одно такое есть по соседству — в Гаурдаке. Так вот одним из следствий этого разложения гипса является обогащение воды сероводородом. Полости большие, течение в них очень медленное, и сероводород в воде накапливается. При удалении уже в один километр от точки поступления воды из известняковых пещер в гипс, в ней уже столько этого ядовитого вещества, что никакая живность в такой воде не выживает, а вода годится разве что для лечебных ванн. Каковые, впрочем, там и организованы на большей части сероводородных источников.

Так вот именно эти сероводородные барьеры и разделяют экосистему коллектора на несколько десятков пригодных для жизни бассейнов, фауна в которых вполне может быть различной. А заодно и препятствуют распространению карпов из тех провалов, куда они были запущены, в другие, способствуя тем самым сохранению троглобионтных видов. От поедания. Так что есть вполне серьезные перспективы новых находок. Хотя — не факт. Нахождение одной и той же изоподы в провале с гольцом и в Кайнар-Бобо может свидетельствовать о сравнительно недавнем разделении экосистем. Но тогда гольцы тоже должны были бы хоть иногда появляться в Кайнаре, чего мы не имеем. Так что, поживем-увидим.

Естественно, дальнейшие биоспелеологические находки так легко не дадутся. Провал с гольцами — единственный, где дневной свет достигает воды, и который не испоганен запускными карпами. А где свет — там и растительность, там и всякая мелкая живность. Словом, еда, с которой вообще-то под землей напряженно. На запах которой гольцы и сплылись из всех ближайших окрестностей. Сотня-другая метров вбок, туда, где нет водорослей, и гольцы уже встречаются единично. В соседнем провале, где вода начинается за границей освещаемой зоны, за все время видели только двух. Так что концентрация живности в истинно подземных водах Кугитанга, как и в водах любых других пещер, очень мала и для обнаружения этой живности нужно тратить весьма и весьма много времени. Которого всегда мало. Поэтому именно такие подземные воды и остались неисследованными.