Каваноу сдался.

Хулиган, выждав немного, чтобы убедиться, что вопросов у Каваноу больше не имеется, изобразил нижайший поклон из всех, какие только можно представить, и вытащил на свет последний бриллиант — изумительный, самый крупный из полученных Каваноу, не считая одного-двух.

Картинка с Каваноу, принимающим бриллиант и передающим что-то неясное: "За что?"

Картинка с Хулиганом, отвергающим это неясное: "Так просто". Картинка с Хулиганом, похлопывающим Каваноу по плечу: "За дружбу".

Пристыженный, Каваноу достал с книжной полки бутылку майского вина и стаканы. С помощью диска он объяснил Хулигану, что представляет собой напиток и, не слишком вдаваясь в подробности, какого действия от него следует ожидать.

Это и оказалось роковой ошибкой.

Хулиган, сияя в промежутках между глотками лучезарной улыбкой, пил вино, выказывая всевозможные знаки восхищения. Затем, эффектно взмахнув рукой, выложил на стол махонькую бело-зеленую фигулечку. У хулиганского устройства было зеленое прозрачное основание и тонкий металлический стержень с утолщением на конце, торчавший вертикально из самой середины. Вот, собственно, и все.

В приятном предвкушении Каваноу внимательно следил за пиктографическим объяснением гостя. Устройство, судя по всему, было хулиганским эквивалентом алкогольных напитков. (Картинка изображала Хулигана и Каваноу с широчайшими улыбками на лицах, в то время как внутри их прозрачных черепов то вспыхивали, то гасли цветные огоньки.) Каваноу кивнул, когда коротышка взглянул на него, видимо ожидая одобрения. Толстым пальчиком Хулиган осторожно коснулся утолщения на конце стерженька. Тот завибрировал.

У Каваноу появилось странное ощущение, будто кто-то помешивает его мозги соломинкой от коктейля. Щекотно. Бодряще. Восхитительно.

— Ха! — выдохнул Каваноу.

— Хо! — отозвался Хулиган, радостно ухмыляясь. Он взял со стола фигулечку — Каваноу даже не успел заметить, куда она делась, — и встал. Каваноу проводил гостя до двери. Шибздик похлопал Каваноу по плечу, тот пожал пришельцу руку. Затем, радостно перепрыгивая сразу через три ступеньки, Хулиган помчался по лестнице.

Несколькими секундами спустя, выглянув из окна, Каваноу увидел пришельца проезжающим мимо на крыше автобуса, идущего до Второй авеню.

Ощущение эйфории уменьшилось через считанные минуты, оставив Каваноу в несколько расслабленном, но смятенном состоянии ума. Желая убедиться в реальности происшедшего, он выгрузил на стол содержимое раздувшихся карманов брюк. Вот они, алмазы — твердые, прохладные, острогранные, сияющие великолепием. Фотограф пересчитал сокровища, всего камней оказалось двадцать семь, и самый крупный в сотню карат. Сколько же все это стоит?

Спокойно, Ллойд, предостерег он себя. Тут может быть и подвох. Сейчас нужно поехать в деловую часть к оценщику и выяснить. Кстати, он там одного знал — во Френч-Билдинг, рукой подать от Патриотик-Комикс. Каваноу выбрал два камушка — помельче и покрупнее, надежно уложил их во внутреннем кармане бумажника. Слегка дрожа от возбуждения, он ссыпал остальные в бумажную коробку и спрятал в кухне под раковиной.

По авеню курсировало желтое такси, Каваноу остановил его и забрался в машину.

— Угол Сорок пятой и Пятой, — буркнул он.

— Чмо-о? — переспросил шофер, выгибаясь, чтобы взглянуть на пассажира.

Каваноу сердито нахмурился.

— Угол Сорок пятой улицы, — раздельно повторил он, — и Пятой авеню. Поехали.

— Засср, — произнес водитель, сдвигая кепку на затылок, — малахерь не лыздын урлы, пунек. Шуз сандаль калым небалуй?

Каваноу вылез из машины.

— Сутра затрамбон! — вякнул напоследок водила и укатил, поскрежетав своей развалюхой.

С отвисшей челюстью Каваноу уставился вслед хаму. Уши его запылали.

— И как это я не выяснил номер его лицензии? — спросил он вслух. Почему я не остался дома, где никто мне не пачкает мозги? И зачем я вообще живу в этом вонючем городе?

Он забрел обратно на тротуар.

— Шизис, агуй? — услышал он за спиной голос.

Каваноу крутанулся волчком. Всего-навсего какой-то сопляк с газетой в руке и еще пачкой под мышкой.

— Займись-ка лучше делом, — бросил ему Каваноу.

Он отвернулся от мальчишки, сделал пару шагов к перекрестку, затем застыл на месте, еще раз огляделся и зашагал назад.

Зрение его не обмануло: заголовок газеты в руках у мальчугана гласил: "БУКАТРИ АГЫКИУЧ ЗСУХЧИСУВАЯ ДИЧЬ".

Название газеты, во всем прочем выглядевшей в точности как "Дейли ньюс", было "Буевы льях".

Мальчишка-газетчик пятился от Каваноу, с опаской на него взирая.

— Погоди, — торопливо выговорил Каваноу. Он пошарил в кармане, отыскивая мелочь, ничего не нашел и дрожащими пальцами вытянул из бумажника банкноту. Затем сунул ее газетчику. — Давай.

Мальчуган взял доллар, взглянул на него, бросил на мостовую под ноги Каваноу и дал стрекача.

Каваноу поднял банкноту. Во всех ее углах стояла крупная цифра 4. Над знакомой физиономией Джорджа Вашингтона красовались слова: ХЕУБЫЛЮЛЛОУ ТЧИЧО ИДУСЫРЫ. А внизу значилось: ЕБЫЛ БЕВВИС.

Каваноу ухватился за душивший его воротник. Вибрирующее устройство?.. Нет, не то, перепутался именно мир, а не Каваноу. Но это немыслимо, ведь…

Потрепанный мужичонка в котелке налетел на Каваноу, хватая его за грудки.

— Поте, — забормотал он, — дран безмазы, дран безмазы? Хулю ба умардамент в кыш?

Каваноу отпихнул придурка и ретировался. Мужичонка ударился в слезы.

— Вуздяк! — завыл он. — Вуздяк, факи нересь камаль?

Каваноу оборвал свои размышления. Краешком глаза он заметил, что городской автобус как раз подкатил к остановке у перекрестка. Фотограф припустил за ним.

А там краснорожий водитель, наполовину привстав с сиденья, ревел какую-то тарабарщину толстой бабе, которая вопила в ответ, угрожающе размахивая зонтиком. Узкий проход целиком заполняли лица — лица недоуменные, лица раздраженные, лица кричащие. Воздух так и топорщился от вылетающих невпопад согласных.

В дальнем конце кто-то визжал, как свинья, и барабанил по задней двери. — Изрыгая проклятия, водитель повернулся, чтобы открыть. Обрадованная, баба воспользовалась удобным случаем и треснула шоферюгу зонтиком по макушке; когда последовавшая за этим свалка закончилась, Каваноу понял, что оказался надежно втиснут в самую середину автобуса, даже не заплатив за проезд.

Автобус двинулся. На каждой остановке самые буйные пассажиры сходили, но оставшиеся были немногим лучше. Никто, тупо осознал Каваноу, не мог никого понять, никто не мог прочесть ни слова.

Гвалт нарастал, Каваноу слышал, как хриплый рев водителя слабеет. Впереди неистово заливались автомобильные гудки. С огромным трудом собравшись с мыслями, Каваноу сумел подумать: "В каких пределах?" Вот что самое существенное — происходит ли вся эта кутерьма одновременно по всему Нью-Йорку… или по всему миру? Или — какая жуткая мысль! — может, это что-то вроде заразы, которую разносит с собой Каваноу?!

Необходимо было выяснить.

Движение становилось все плотнее. На Шестой авеню автобус, который и так двигался в час по метру, совсем остановился, и двери с шумом распахнулись. Вглядываясь вперед, через головы Каваноу заметил, что водитель слез по ступенькам, швырнул фуражку на мостовую, плюнул на нее и понурив голову растворился в толпе.

Каваноу выбрался из автобуса и побрел на запад через весь этот бедлам. Заливались автомобильные гудки, сирены визжали; через каждые пятнадцать ярдов была драка, а в каждой десятой драке участвовал полицейский. Вскоре стало яснее ясного, что до Бродвея Каваноу никогда не добраться. Он с боями прорвался до Шестой и повернул на юг.

Динамик над лавкой грампластинок ревел песенку, которую Каваноу прекрасно знал и терпеть не мог, но вместо слишком хорошо знакомых слов хриплый женский голос распевал: