Толпа расступилась, и Агасикл сказал:

– Успокойся, юноша! Истина, как видишь, взяла верх. И довольно быстро. А бывало и хуже! Так что – хайре! Радуйся.

Гераклид весь в слезах попытался взять Сириска на руки, но не смог.

– Вот вырос-то! – улыбнулся он.

Тимон и Антоник взяли Сириска под руки и все имеете пошли к дому.

Вскоре возбужденный гул толпы постепенно стих, город уснул, и только стража перекликалась на высоких стенах Херсонеса.

Кончался боэдромион, а с ним и лето растворялось в осенней дымке. Но было тепло, и море, вобравшее за лето столько солнца, смягчало первые осенние ветры. Небо сплошь было затянуто облаками, но это еще больше согревало и землю, и степь, и поле пшеницы, и виноградник, и все, что с детства так знакомо было Сириску.

Он лежал у моря на теплой лежанке, а Килико, его сестра, бережно снимала повязки с раненой груди. Рана почти уже зажила, даже без помощи эскулапа Лисия, и всем стало ясно – Сириск будет жить.

Это радовало всех. Гераклид с утра был необычно весел, он быстро и точно дал задания рабам, и они разошлись по рабочим местам.

Мама Аристо хлопотала у очага и время от времени приносила Сириску горячие пирожки с ягодами.

Крит, братишка, еще рано утром увел коз и овец в степь, и теперь Сириск изредка поглядывал в даль, туда, где серым пятнышком медленно передвигалось стадо по бескрайним ковыльным холмам.

Скилл, родом скиф, был рядом – отец оставил его для охраны, хотя тут, у моря, опасности для Сириска и Килико не было никакой.

Килико сменила повязки и ушла в дом – у нее было много хлопот по хозяйству. Все работали: и хозяин Гераклид, и семья, и рабы.

Сириск смотрел, как отец и рабы носили пшеницу на второй этаж дома. Работа была тяжелая, снизу, из подвала, перенести тысячи медимнов[8] наверх, по крутой лестнице.

– Надо, сынок, надо, – понял отец вопрошающий взгляд сына, когда подошел, чтобы отдохнуть. – Помнишь прошлый год? Отсырела пшеница, и купец дал нам на треть меньшую плату. А сколько трудов!

Сириск молчал и улыбался. Он знал, что отец был прав, и этот труд был нужен.

Когда отец удалился, Скилл поднес Сириску чашу с водой. Влил в нее немного густого, совсем черного на цвет вина.

– Останься, Скилл, – обратился Сириск к рабу, и тот, слегка удивившись, присел рядом на песок.

– Раб не должен быть назойлив, – только и сказал он.

– А разве ты раб, Скилл? – спросил Сириск, и Скилл улыбнулся в ответ.

– Нам всем везет, – он прилег поудобнее. – Гераклид держит нас за одну семью, но мы должны помнить, что мы куплены за деньги. Иначе не будет порядка. И дом, и клер, и виноградник, и поле – все требует больших трудов. Иначе нам не выжить – разве не так?

– Так, Скилл, так. – Сириск впервые близко общался со Скиллом и был удивлен его словам. – Но все же, наверное, ты бы ушел в степь, если бы мог?

– Ушел бы, если бы мог… и хотел, – Скилл сказал это и осекся.

– А что?

Скилл долго молчал. Затем, как бы сам с собой начал говорить:

– Мать убита андрофагами. Отец убит сарматами. Где брат и сестра – не известно. Кибитку нашу сожгли на моих глазах. Жены у меня не было. А сестру… – Скилл замолчал.

Сириск не решался нарушить то, что было сейчас в глазах Скилла. А там, в его глазах, проплывали бескрайние ковыльные степи, и огромные табуны коней с грохотом неслись в даль, в его скифскую юность…

– Да и где же мне найти лучшую долю? Я раб, а живу в богатой и дружной семье. Я много и тяжело работаю, но умный труд дает достаток и мне. Не лучше ли это, чем попасть в руки к андрофагам, чтобы они выкололи мне глаза, отсекли два пальца на правой руке и заставили всю жизнь месить ногами глину для постройки их хижин?

– Но я вижу в твоих глазах степь и коней, и ты летишь там, как сокол.

– Ты, господин, и впрямь кудесник, – улыбнулся Скилл, – не напрасно Гераклид отдал столько денег на твою учебу в Афинах. Видимо, там учат видеть в глазах все?

– Нет, Скилл, – Сириск улыбнулся, – после этого летнего похода я много узнал. Я был в плену у скифов. И понял – нет большей глупости, чем судить понаслышке, не видя того, о чем судишь. Среди скифов есть всякие. И я оставил там хорошего друга, его зовут Сим. Он многое поведал мне о скифах. А раньше я готов был убить любого, так много кочевники выпили нашей крови.

– Знаю, Сириск. – Скилл помрачнел. – Я сам в юности бывал в набегах. Жаль, что так все устроено.

– Жаль.

Оба замолчали и долго смотрели на море. А волны шумели, все дальше и дальше накатываясь на берег. Вскоре Сириск встал, и они пошли к дому. Черные тучи затянули весь горизонт. Холодный ветер подул с севера. Над бескрайним морским горизонтом чуть пробивались золотые лучи заката. И море отражало их.

Утро, светлое и свежее, в пении птиц и аромате роз, встретило Сириска волной здоровой силы, и он понял – рана отступила, и он сможет сегодня встать. Дела ждали его всюду и радовали своим азартом и интересом.

Работа уже кипела на клере и только тут, во внутреннем дворике, было тихо – шум едва доносился сюда из-за стен дома. Сириск смотрел вокруг. Все было давно знакомо с детства, но многое и изменилось. Вот его комната. Сириск вошел в нее и первое, что бросилось ему в глаза, – пустота там, где висели его доспехи. Меч, шлем, панцирь, поножи – все осталось у скифов. Но было еще два меча. И отцовский панцирь висел на месте. И его шлем и поножи. Слегка поблескивая бронзой, доспехи ждали своего часа.

– Не долго вам тут висеть, – тихо сказал Сириск и попробовал меч. Он был остр, как бритва, и Сириск улыбнулся, вспомнив отца. Гераклид все делал отменно.

– Два меча и один панцирь – маловато на двоих, – услышал он сзади голос отца.

– Отец! – Сириск обернулся.

– Ты встал уже? Как рана?

– Намного легче. Сегодня…

– Родные стены лечат. – Отец улыбнулся, как в детстве. Они вышли в сад.

– Поешь фиги, они уже заждались тебя.

И верно, его любимое фиговое дерево все было покрыто темными, сочными плодами. Оно было особо дорого ему – ведь он посадил его вместе с мамой и растил и холил вот уже несколько лет.

Сириск осмотрел сад. Все радовало его глаз: виноград набирал силу, старая груша обильно плодоносила. Виноградные лозы, что оплели всю ее крону, дали в этом году сотни увесистых кистей.

– Хайре, брат! – Килико порхнула к брату, нежно обняла его и так же быстро убежала. Было много работы. Близилась пора сбора винограда.

– А Крит где? – крикнул Сириск вслед сестре.

– Он давно с отарой в степи.

Лицо Сириска омрачилось.

Сириск хотел пройти к давильне, посмотреть, все ли готово к приему винограда. Какой-то шум привлек его внимание. Он услышал стук колес. Кони заржали за стеной.

– А где мой друг Сириск? – услышал он громовой голос Евфрона.

Сириск выскочил на дорогу и увидел: Евфрон ловко спрыгнул с колесницы. Они обнялись.

– Да, брат Сириск! То, что мы живы – это уже чудо!

– Боги за что-то пощадили нас. – Сириск пригласил друга в дом. Навстречу им вышла рабыня.

– Что прикажете, господин? – обратилась она к Сириску.

– Это что за чудо? – Евфрон был приятно поражен красотой девушки.

– Это наша рабыня Кария. – Сириск улыбнулся. Он знал: Евфрону нравились молоденькие девушки. – Но ты же не для этого приехал, Евфрон?

Евфрон проводил Карию долгим взглядом.

– Ах, как покачиваются ее бедра!

Сириск еще громче засмеялся. Они прошли в комнату и расположились на ложах.

– Ты все такой же, Евфрон!

– Да, да! Но сколько жизни в бедрах этой рабыни. Как они играют, словно…

– Ты стал поэтом?

– Нет, Сириск, нет. А приехал я проведать тебя. И заодно…

Евфрон хлопнул в ладоши. Мгновенно дверь отворилась, и в комнату, где они возлежали, раб внес шлем; затем появились панцирь, меч, поножи, лук со стрелами.