Я хочу вернуться в свою привычную жизнь со всеми ее нестандартными запахами, пустотами одиночества и долгими поездками в автомобиле. Хочу друзей и одуряющую работу на раздаче коктейлей подвыпившим субъектам. Не хватает жары, сухости и света.

Тебе нормально живется в Палм-Спрингс, а? двумя днями позже спрашивает Тайлер, когда мы с ревом поднимаемся в гору, чтобы по пути в аэропорт посетить мемориал вьетнамской войны.

– Ладно, Тайлер, выкладывай. Что говорили папа с мамой?

– Ничего. Все больше вздыхали. Но эти вздохи и рядом не стоят со вздохами о Ди или Дэйви.

– Да?

– Слушай, но что ты там все-таки делаешь? У тебя ни телевизора, ни друзей…

– Друзья у меня есть, Тайлер.

– Ну хорошо, у тебя есть друзья. Но я волнуюсь за тебя. Вот и все. Ты, похоже, только скользишь по поверхности жизни, вроде водомерки – как будто ты носишь в себе какую-то тайну, и она не дает тебе участвовать в повседневной мирской жизни. Вот это-то и пугает меня. И если ты, ну, исчезнешь или типа того, я не знаю, сумею ли перенести это.

– Господи, Тайлер. Куда я денусь. Обещаю. Успокойся, ладно? Припаркуйся вон туда…

– Но ты дашь мне знать? Если решишь уехать, перемениться или что ты там задумал…

– Не ной. Хорошо, обещаю.

– Только не бросай меня. Прошу. Я знаю – всем вам кажется, что я тащусь от происходящего в моей жизни и все такое, но я участвую в этом лишь наполовину. Ты думаешь, что я и мои друзья плаваем в дерьме, но я бы в одну секунду отдал все это, если бы появилась хоть сколько-нибудь приемлемая альтернатива…

– Тайлер, перестань.

– Я так устал мечтать о переменах, Энди… – Да, его уже не остановить. – Меня пугает то, что я не вижу будущего. И я не знаю, откуда у меня эта подсознательная самоуверенность. Честно, и меня это здорово пугает. Может, я и не кажусь человеком, который все в этой жизни видит и все пытается понять, но это так. Просто я не могу позволить себе показать это. Не знаю почему.

Поднимаясь в гору к мемориалу, я обдумываю услышанное. Должно быть, надо (как говорит Клэр) относиться к жизни с большим юмором. Но это трудно.

В Бруклинском заливе выловлено 800 000 фунтов рыбы, в Кламат-Фолс прошла выставка коров абердинской породы. А в Орегоне текут медовые реки: в 1964 году в этом штате было выдано 2000 лизенций на разведение пчел.

Вьетнамский мемориал называется «Сад утешения». Это сооружение имеет форму спирали, наподобие музея Гуггенхайма; спираль проложена по склону горы и похожа на груду политых водой изумрудов. Посетители, поднимаясь по винтовой тропе, читают высеченный на каменных плитах рассказ о событиях вьетнамской войны, параллельно идут материалы о повседневной жизни в Орегоне. Под этой хроникой имена коротко стриженных орегонских парней, погибших в чужой грязи.

Место это – колдовское; но одновременно и выдающееся свидетельство о том времени. Круглый год здесь можно встретить туристов и скорбящих всех возрастов и обликов, проходящих различные стадии духовного спада, надломленности и возрождения. Они оставляют после себя букетики цветов, письма, рисунки, часто исполненные нетвердой детской рукой, и, конечно, слезы.

Во время этого посещения Тайлер ведет себя в высшей степени корректно – другими словами, не поет и не выделывает танцевальные па, что вполне могло бы случиться, будь мы в торговом центре округа Клакамас. Его недавнее извержение вулкана откровенности закончилось и, уверен, больше не повторится.

– Энди, что-то я никак не пойму. Здесь конечно, клево и все такое. Но с чего бы это вдруг тебя заинтересовал Вьетнам? Война закончилась, когда ты еще пешком под стол ходил.

– Я, естественно, не спец в этой области, Тайлер, но кое-что помню. Это как черно-белые телевизионные картинки. Когда мы росли, Вьетнам был одной из красок палитры, и его цвета добавлялись во все. А потом вдруг все это исчезло. Представь: однажды ты просыпаешься и обнаруживаешь, что пропал зеленый цвет. Я приезжаю сюда, чтобы увидеть цвет, который нигде больше не могу найти.

– Да? А я ничего не помню.

– Ну, это и к лучшему. Гадкое было время…

Мне не хочется вдаваться в подробности.

Да, думаю я про себя, время, конечно, было гадкое. Но только тогда я ощущал Историю с большой буквы, позже она трансформировалась в пресс-релизы, стратегию рынка, орудие циничных рекламных кампаний. Не так уж много подлинной Истории я застал – я появился на ее арене слишком поздно, под конец финального акта. Но я видел достаточно, и сегодня, когда значительные события в нашей жизни так нелепо отсутствуют, мне нужна связь с прошлым, любая, пусть даже слабенькая и ненадежная.

Я моргаю, словно выходя из транса.

– Эй, Тайлер, ты готов отвезти меня в аэропорт? До рейса 1313 в город Глупстон осталось не так много времени.

Самолет делает промежуточную посадку в Финиксе, а через несколько часов я еду по пустыне в такси. Дег на работе, а Клэр еще не вернулась из Нью-Йорка.

Небо – из сказочного тропически-черного бархата. Склонившиеся пальмы нашептывают полной луне непристойности о селянках. Сухой воздух сплетничает о пыльце – о ее неразборчивости в связях, а подстриженные лимонные деревья источают самый лучший запах из всех, что я когда-либо вдыхал. Густой и вязкий. Собак нет, и я понимаю: Дег выпустил их погулять.

Оставив багаж у калитки, ведущей в наш общий двор, я направляюсь к дверям Дега и Клэр. Подобно ведущему телешоу, приветствующему нового участника передачи, я кричу: «Рад вас видеть, дорогие двери!» Подходя к своему дому, я слышу, как за дверью звонит телефон. Но я останавливаюсь, чтобы легонько поцеловать свою дверь. А вы разве поступили бы иначе?

Клэр звонит из Нью-Йорка.

В ее голосе появилась не свойственная ей прежде нотка уверенности – она чаще обычного выделяет некоторые слова, произнося их с нажимом. После краткого обмена впечатлениями о праздниках я перехожу к делу и задаю Главный Вопрос:

– Как прошло с Тобиасом?

– Commeci, comme са. Подожди, без сигареты, барашек, я об этом и говорить не могу – одна должна была остаться в пачке. «Булгари», можешь себе представить?! Новый муженек матери, Арманд, купается в деньгах. У него патент на две маленькие кнопочки на телефонах – «звездочку» и «решетку», все равно что право на владение Луной. Представляешь? – Слышится «чик-чик» – она зажигает стянутую у Арманда сигарету. – М-да, Тобиас. Угу, угу. Тяжелый случай. – Глубокая затяжка. Тишина. Выдох.

Я посылаю пробный шар:

– Когда вы увиделись?

– Сегодня. Веришь ли? На пятый день после Рождества. Невероятно. Мы договаривались встретиться раньше, но у этого гондона вечно возникали непредвиденные обстоятельства. Наконец мы решили позавтракать в Сохо, хотя после ночной гулянки с Алланом и его приятелями я буквально клевала носом. Я даже ухитрилась приехать в Сохо раньше времени – и только за тем, чтобы обнаружить, что ресторан закрыт. Проклятые кооперативные дома, они все пожирают. Ты бы не узнал Сохо, Энди. Что тебе Диснейленд, только сувениры и стрижки получше. У всех коэффициент интеллекта 110, но они ходят с таким видом, как будто он тянет на 140, а каждый второй на улице – японец, и у него в руках литографии Энди Уорхола или Роя Лихтенштейна, которым грош цена. И все собой безмерно довольны.