Михаил Прохоров, доктор физико-математических наук

Современный человек пользуется словом «империя» и его производными сравнительно часто, причем в основном в контексте неодобрительном или скептическом. «Имперское сознание», «имперское мышление», «имперские амбиции»... Однако едва ли, произнося подобное, говорящий всякий раз отдает себе отчет в содержании сказанного, а именно в том, что это за феномен — империя для европейской истории? Откуда он пришел в наш мир и каков его смысл? Чтобы понять его природу, обратимся к старым хроникам и посмотрим на портреты римских императоров.

Известно, что крупнейшая из европейских империй Средневековья и Нового времени, просуществовавшая до 1806 года, называлась Священной Римской, в то время как, посмотрев на карту, можно убедиться, что была она немецкой. Что за странность?

Никакой странности — просто, когда в середине X века Оттон I закладывал ее основы, само определение «Римская империя» оставалось сверхустойчивым. Древний Рим в период последнего расцвета представлял собой многонациональную державу со сложнейшей, но централизованной системой управления, а по дальним его окраинам располагались «маргинальные» земли.

Так продолжалось несколько веков, которые и стали ключевыми в великом деле формирования цивилизационного каркаса Европы. Большинство понятий: психологических, социальных, даже моральных, не говоря о политических и юридических, унаследовано нами от тех времен, так что в этом смысле сознание у нас действительно «имперское». Речь даже не о том, что «главный» холм главной современной империи мира, США, называется «Капитолийским», а законодательное учреждение этой страны (как и многих других) — «Сенатом».

Речь о том, что глубже: не напоминает ли, скажем, российское «общественное лицемерие», инстинктивная склонность к монархическому образу правления при декларируемой в угоду обстоятельствам любви к демократии — принципат Октавиана Августа, где республиканская форма демонстративно сочеталась с авторитарным содержанием? Или разве не испытывали тоталитарные режимы середины ХХ века страха перед собственными элитными войсками и тайными службами (от СС до НКВД), подобно тому как римские цезари дрожали перед преторианской гвардией и нередко становились ее марионетками. И мы сами зачастую не всегда понимаем, как много в нашей жизни созвучно тому, о чем рассказывают Тацит или Светоний, ведь природа властителей и их подданных в течение веков не меняется.

Август: Latet anguis in herba — В траве скрывается змея

По прошествии ста лет после смерти первого римского императора, Августа, историк Гай Светоний Транквилл создал в «Жизнеописаниях двенадцати цезарей» образ правителя, ставший предметом подражания для всех его преемников. Хронист объяснил, какими деяниями Август завоевал сердца римлян. Оказывается, император продал принадлежащую ему часть наследства Цезаря, а заодно и свое имущество, и роздал деньги народу. Позже Плутарх напишет: «Слава Юлия Цезаря — даже мертвого! — поддерживала его друзей, а тот, кто унаследовал его имя, мгновенно сделался из беспомощного мальчишки первым среди римлян, словно надев на шею талисман, защищавший его от могущества и вражды Антония».

Октавиан, внучатый племянник и приемный сын первого цезаря, Юлия, достиг высшей власти во всем подвластном Риму мире, победив соратника своего отца, Марка Антония, на море, при мысе Акциум, и покончив тем самым с чередой опустошительных гражданских войн. Положение его значительно укрепилось с 27 года до н. э., когда поредевший и щедрый на почести Сенат присвоил ему официальный титул — Император Цезарь Август. Последнее слово в этом титуле позже стало трактоваться как «священный», первое же было почетным званием, известным римской традиции с незапамятных времен и обозначавшим полководца. Из одного этого сочетания уже понятно, что новый властитель вынужден был искать такую форму правления, которая провозглашала бы исконные политические свободы и действительно предполагала их реставрацию. Юридически все «столпы народовластия», учреждения и государственные должности были сохранены.

В отличие от Гая Юлия Октавиан даже никогда не посягал на пост диктатора (вполне «конституционного», кстати) и тем более помыслить не мог об одиозном в глазах римлян царском венце. Формально он всегда оставался и считался (несмотря на периодические «ритуальные» мольбы льстецов) лишь первым среди равных сенаторов, и все его привилегии ограничивались правом первого голоса на заседаниях. Император неустанно подчеркивал, что ведет жизнь обычного гражданина, даже аскетическую, и выставлял ее напоказ.

Вот что писал в начале II века Светоний: «В простоте его обстановки и утвари можно убедиться и теперь по сохранившимся столам и ложкам, которые вряд ли удовлетворили бы и простого обывателя. Даже спал он, говорят, на постели низкой и жесткой. Одежду носил только домашнего изготовления, сотканную сестрой, женой, дочерью или внучками».

Этот всегда выигрышный в глазах простого народа фон сдержанный и терпеливый правитель оттенял делами во благо города, среди которых особым весом обладали строительные. Август и дня не мог прожить, не отдав какое-либо распоряжение «по линии» архитектуры, и действительно с полным правом заявлял на закате жизни, что «получил Рим деревянным, а оставил мраморным».

Лицемерие в сочетании с тщеславием вообще считается свойством, скорее, изворотливых, чем могучих натур. Первый из полновластных хозяев империи соответствовал этому утверждению. Он мало походил на сильных воинским духом Юлия Цезаря или Гнея Помпея, которых часто можно было видеть в гуще сражений.

Зато Август продемонстрировал великое искусство в подхватывании чужих идей и лозунгов. Он не слишком разбирался в боевой стратегии и тактике, но всегда умел найти и приблизить нужных союзников и внутри государства, и вне его. Классический пример тому — случай с прославленным Цицероном, которому лукавый цезарь сначала внушил дружескую привязанность к себе, а затем без зазрения совести предал его и обрек на смерть.

Октавиан был жесток и деспотичен — это замечали многие из его политически искушенных соотечественников. «Всех, кто пытался молить о пощаде или оправдываться, он обрывал тремя словами: «Ты должен умереть!» — в некотором смятении передает Светоний. Отражались ли все эти противоречивые и в целом малопривлекательные черты на внешности самого могущественного человека рубежа эпох, судите сами: Август не отличался высоким ростом и, чтобы казаться «монументальнее», подбивал сандалии толстыми подошвами. Его красивое лицо всегда оставалось ясным, спокойным, видимо, оно производило сильное впечатление.

Один галльский вождь рассказывал, как во время горного перехода хотел было столкнуть строптивого римлянина в пропасть, но, взглянув тому в лицо, не решился. А тело его, добавляет Светоний, «на груди и животе было покрыто родимыми пятнами, напоминавшими видом, числом и расположением звезды Большой Медведицы».

Матримониальные дела Август тоже вел эгоистично и жестко. С первой женой, Скрибонией (до связи с цезарем — уже дважды вдовой), он развелся в тот самый день, когда родилась их единственная дочь, Юлия Старшая. Поводом к расставанию была «усталость от дурного нрава» супруги. Далее следует череда адюльтеров, причем, предаваясь им, Октавиан оставался верным себе: не забывал объяснять, что соблазняет чужих жен не из сладострастия, а чтобы разведать мысли их родных, знакомых и мужей. Последних он, конечно, нисколько не стеснялся. Так, Август вырвал из семьи первую красавицу Рима, девятнадцатилетнюю Ливию Друзиллу, которая была на тот момент на шестом месяце беременности. После этого случая по городу ходила эпиграмма: «У счастливчиков дети родятся трехмесячными».