Днём Ханна помогала Флорри готовить лимонно-уксусный раствор, чтобы мыть спальню. Она уже несколько раз слышала о сенной лихорадке Лайлы, но, похоже, это была не единственная её проблема со здоровьем. Слуги часто называли Лайлу «нервической», впрочем, о миссис Хоули они тоже так отзывались. Ханне страшно не нравилось это слово — похоже на «червивый».

Отвернувшись от окна, девочка оглядела свою каморку. Она впервые в жизни спала одна в комнате — не считая тех дней в Канзасе, когда она слишком дурно себя чувствовала, чтобы этому радоваться. Однако Ханна сомневалась, что будет радоваться и этой комнате. В молочно-белом свете, падавшем в окно с Луисбург-сквер, тёмная деревянная обшивка на стенах казалась бледно-серой, а немногочисленная мебель словно растворялась в воздухе. Ханне стало жутковато — того и гляди, из угла покажется привидение. Она быстро вышла в коридор и свернула к маленькому алькову, кое-как отгороженному занавеской.

— Флорри, ты спишь?

— Нет ещё. — Флорри отдёрнула занавеску и села на матрасе. — Что случилось?

— Она там умерла, так ведь? Дотти умерла в моей комнате? — спросила Ханна.

Флорри моргнула.

— Нет, не в комнате.

— Как это?

— Она там лежала больная. А когда ей стало совсем худо, её отвезли в благотворительное отделение при Массачусетской больнице. Там она и умерла.

— А её дух остался в комнате.

— Да нет… То есть я ни разу не видела её духа, ничего такого. Просто… Ох… — Флорри задумалась, подбирая слова. — В общем, в привидение она не превратилась, если ты об этом, Ханна.

— А почему тогда ты ютишься тут, а мне оставила целую комнату?

— Просто мне там не по себе. Дотти была странная девочка. Мне не нравилось жить вместе с ней, и, когда она сильно захворала, я перебралась сюда. Тут мне уютнее. Вот и всё. Ты не волнуйся. Иди ложись. Тебе подниматься раньше, чем остальным, так что ты всё равно не будешь подолгу оставаться в комнате. — Флорри задёрнула занавеску, и Ханна услышала, как та устраивается под одеялом на своём продавленном матрасе.

Ханну мало утешило то, что ей не придётся подолгу оставаться в комнате. Она, может, и вовсе не сможет спать, если там будет разгуливать призрак мёртвой судомойки. Но Ханна ничего не могла с этим поделать. Однако этой ночью ей не давали уснуть вовсе не мысли о Дотти и привидениях. У Ханны не шли из головы рисунки на вазах. Едва задремав, она представляла себе нарисованные волны и поднимающийся из пены хвост. Девочка почти что слышала шум моря и чувствовала, как в ней что-то пробуждается — что-то знакомое и в то же время далекое. Может быть, даже призрачное.

Ханна не отдавала себе отчета, что думает: «Я должна ещё раз посмотреть на эту вазу». Она просто встала с постели. В волнении, ощущая, что у неё как будто обострились все чувства, девочка тихо спустилась на четыре лестничных пролета. В салоне на ночь приглушили освещение, и лампы излучали только слабое сияние. Но густой белый туман проникал и сюда — мебель накрывали волны бледных отсветов. Ханну охватило неясное томление. Стремянки давно унесли, а она не смела придвинуть к вазе стул или кресло, чтобы лучше разглядеть хвост. «Но ведь не такого уж я маленького роста», — подумала девочка.

Она подошла к вазе, которую протирала днём. Ханне хорошо было видно хвост, она различала даже чешуйки, похожие на капли. Её сердце заколотилось. Девочка вытащила из-под ночной рубашки мешочек, снова развязала его и на этот раз вытряхнула на ладонь несколько плоских овальных кристалликов. Ханна взяла один и приложила к нарисованным чешуйкам. Он точно совпал с рисунком. Кристаллик блеснул радужным светом, а затем блеск вдруг усилился и скоро охватил вазу целиком, окружив её мягким сиянием.

Ханна прижалась щекой к прохладному фарфору. Ей стало удивительно спокойно. Она простояла так минуты две, приникнув щекой и ладонями к плавному изгибу вазы.

Когда девочка наконец подняла голову, хвост оказался ближе, чем она ожидала. Он касался её макушки. Прежде Ханна гадала, рыба это или нет, мужского пола это существо или женского, правда, в нём сквозило что-то женственное. Теперь в таких догадках не было нужды. Рыбой в обыкновенном смысле это существо точно не являлось. А ещё Ханна была уверена, что это женщина, и очень сильная. Ведь художник изобразил море бушующим, однако она легко скользила через волны. Не просто легко, а даже радостно. Ханна посмотрела, как хвост взмывает из гребня вала. Что бы это ни было за существо, оно выглядело свободным, безгранично свободным!

Девочка поднесла губы к вазе и шепнула, словно обращалась к духу, обитающему внутри:

— Что произошло? Это я сделала? Из-за меня ваза светится?

Но ответом ей была только тишина. Шёпот Ханны словно влился в мягкое сияние, которое начало растекаться от вазы по всей комнате. Как только девочка убрала кристалл обратно в мешочек, свет стал тускнеть, как будто волна покатилась с берега назад в море.

Ханна ещё несколько минут постояла около вазы, а потом поднялась к себе в каморку на третий этаж.

Ночью на берегу поднялся бриз и унёс туман обратно в море.

«Это был не сон», — подумала Ханна сразу, как проснулась. Она знала, что всё произошло на самом деле. Кристаллики у неё в мешочке не просто стали овальными — они превратились в точные копии чешуек на загадочном хвосте с вазы. У Ханны закружилась голова, и тут её словно громом поразило: она ведь нарушила правило! Первое правило, о котором говорил мистер Марстон: не заходить в хозяйские комнаты, кроме как по работе.

Вчера Ханна благодарила судьбу за то, что живёт рядом с морем и скоро получит целый доллар и семьдесят пять центов. Однако ночью она рискнула всем. Если бы её застали в салоне, то немедленно уволили бы, не заплатив ни цента. Но как же Ханна могла об этом забыть? Девочка похолодела, осознав, насколько неосторожна была. «Думай! Думай, Ханна! Впредь думай, прежде чем сделать глупость!»

Работа в доме кипела с самого утра. Едва Ханна начистила дверной молоток и отнесла обратно на кухню тряпки и полироль, её позвала миссис Блетчли.

— Переодевайся в парадную форму и беги на третий этаж — девочкам надо подсобить с сундуками.

— У меня нет парадной формы, — заметила Ханна.

— Есть, есть. Запасная, как раз для судомоек. Ступай в чулан, первая дверь по левую руку после кладовой со столовым серебром. Там висит форма Дотти, она подписана.

Ханна пошла в чулан. Она увидела три вешалки с именем Дотти: на одной висело чёрное платье, на другой — розовое, а на третьей — сиреневое. К каждому полагался свой фартук. Но какое же надо было надеть? Девочка побежала обратно на кухню.

— А какую форму надевать, миссис Блетчли? Там целых три.

— Сиреневую, разумеется.

Ханна поморгала. Почему это должно было «разуметься», она не знала, но поспешила назад в чулан и торопливо натянула сиреневое платье. Мучаясь с застёжками, девочка услышала за спиной шаги. Это оказалась миссис Блетчли.

— Давай помогу застегнуть.

Через минуту Ханна повязала длинный белый передник и надела чепец горничной, без которого запрещалось появляться наверху. Он был похож на оладушек с оборками. Миссис Блетчли оценивающе оглядела её:

— Так, фартук не выглажен! Будь хозяева тут, я бы тебя не пустила в таком виде. И чепчик криво надела. — Она поправила головной убор. — Ладно, теперь беги наверх подсоблять Флорри и Дейз. Мисс Ортон объяснит, что да как.

На лестничной площадке третьего этажа Ханна чуть не налетела на Флорри, которую не было видно за огромным мягким облаком кринолинов.

— Иди в комнату Лайлы, Дейз уже там, — сказала Флорри.

— А которая комната Лайлы?

— Последняя справа, сразу после детской.

Ханна по пути заглянула в детскую. На невысоком столике стоял кукольный дом — точная копия дома номер восемнадцать, вплоть до фонарей на тротуаре. Девочка не удержалась и подошла посмотреть. Встав на колени, она заглянула внутрь. Даже без мебели дом был удивительно хорош. Ханна и вообразить себе не могла ничего подобного. От обоев до газовых рожков — всё было точно такое же, как в настоящем доме, только маленькое. Она нашла даже свою каморку — под самой крышей, со слуховым окошком.