Окошко в купе было гораздо меньше, чем в общем пассажирском отделении, но Ханне это мало волновало. Она и так знала, что всё дальше и дальше уезжает от океана.

Смотрительница приносила ей еду в жестяной миске, но девочка почти не притрагивалась к пище. У неё пропал аппетит. Она перестала замечать, как идёт время. Зуд не проходил, но время от времени Ханне казалось, будто она покидает собственное тело, выскальзывает из мучительно горящей кожи и теряет связь с реальностью. Если как следует сосредоточиться, ей удавалось представить, как кожу ласкает приморский ветер.

Однажды поздно вечером поезд остановился на полустанке посреди голых равнин, и кондуктор объявил:

— Энтерпрайз! Следующая — Салина!

Ханна поняла, что пора одеваться, но от одной мысли о комбинации почувствовала невыносимый зуд. Она решила не надевать нижнее бельё. Потянувшись за платьем, девочка заметила, что пол возле койки и сама койка покрыты сверкающим белым порошком. Когда она нагнулась рассмотреть его поближе, то обнаружила, что на самом деле это мелкие кристаллы, напоминающие сахар. «Неужели это насыпалось с меня?» — удивилась Ханна.

Поддавшись неожиданному порыву, девочка подцепила ноготком несколько кристаллов и попробовала на вкус. Это была соль! Самая настоящая соль. «Как странно!» — подумала она. Ханна сразу ощутила на языке прохладу и лёгкое покалывание. Она почувствовала, что соль растворяется, но при этом от неё остаётся какой-то осадок. Девочка снова высунула язык и сняла с самого кончика что-то маленькое. Ханна удивлённо поморгала. У неё на пальце переливался всеми цветами радуги крошечный плоский овал почти правильной формы.

Девочку захлестнули противоречивые чувства: ей было и любопытно, и страшно, а потом вдруг сделалось невыносимо стыдно. Неужели эта странная соль в самом деле осыпалась с неё? Ханна поняла, что должна избавиться от непонятных кристаллов — от свидетельства того, что она не такая, как все. Она торопливо, пока её не застала смотрительница, принялась сгребать соль в ладонь. Ханна огляделась в поисках мусорной корзины, занесла было над ней руку, но тут что-то её остановило. Девочка зажала соль в кулаке и высыпала к себе в карман.

К тому времени, как поезд прибыл в Салину, лицо Ханны распухло до того, что стало вдвое больше обычного. На станции к ней и смотрительнице подошла дама внушительных размеров.

— Что это у нас тут? — осведомилась она, глядя на Ханну сверху вниз через очочки, зажатые складками жира на скулах, словно специально предусмотренными природой для этой цели.

— У неё сыпь, миссис Филипс. Но беспокоиться нет причин. Это прелестное дитя.

Ханна бросила сердитый взгляд на смотрительницу. «Ага, такое прелестное, что вы меня заперли в кошмарном тесном купе и через раз забывали вынести за мной горшок».

— Это просто аллергия, — продолжала смотрительница. — Аллергическая реакция, — нервно уточнила она.

— Аллергия на что? — спросила миссис Филипс.

— На комбинацию, — быстро сказала Ханна. — У меня под этим платьем ничего нет. Я под ним совершенно голая, — подчеркнула она и взглянула на смотрительницу.

— О боже! Нелегко будет объездить такую дикарку! — сказала миссис Филипс и улыбнулась. — Что ж, милочка, ты скоро узнаешь, почему Салина славится во всем Канзасе как столица родео. Мы лучше всех умеем обращаться с дикими лошадьми. Можно сказать, это наше излюбленное занятие.

— Вы будете на мне ездить?.. Как на лошади?

— Ну что ты, милочка, — добродушно усмехнулась миссис Филипс и взяла Ханну за руку. Девочка заметила, как поморщилась при этом смотрительница. — Я это сказала в переносном смысле. Это значит, что тебя надо научить, как вести себя в обществе.

Ханна закрыла глаза. Больше ей не хотелось ничего спрашивать.

— Как её зовут? — обратилась миссис Филипс к смотрительнице.

— Минуточку, я посмотрю. У меня тут записано. — В руках у той был листок бумаги. — Э… э… ты же не Лоретта?

— Ханна. Меня зовут Ханна Альбери, — тихо произнесла девочка.

— Хорошо, Ханна Альбери, пойдём со мной. — И миссис Филипс, к вящему ужасу смотрительницы, продолжая держать Ханну за руку, повела её за собой, совершенно не опасаясь чем-то заразиться от девочки.

Вдобавок к багровой сыпи, распухшему лицу и отсутствию нижнего белья Ханна отличалась от других детей тем, что была невероятно истощена. С каждой милей, отдалявшей её от старого портового Бостона и моря, девочку всё сильнее тошнило. Она почти ничего не ела, а когда поезд оказался на территории западных штатов, знаменитых своими прериями, Ханна, видя за окном только бескрайние колышущиеся поля пшеницы и кукурузы, не могла удержать в желудке ни кусочка.

Через четверть часа после прибытия в Салину Ханну вместе с ещё полусотней девочек и мальчиков — в основном из приюта в Нью-Йорке — выстроили на мостках в городской ратуше. Мистер Бенедикт, представитель Нью-Йоркского общества помощи детям, зачитывал фамилии тех, кто желал усыновить или удочерить сироту, и семьи по очереди поднимались на мостки и выбирали, кого увезти с собой на ферму. Первыми забирали крепких двенадцатилетних мальчиков либо пухленьких маленьких девочек. Только Полли стала исключением — её выбрала вторая же семья. Низкорослая, полноватая и на вид не очень способная к работе на ферме, она очаровала приёмных родителей ямочками на щеках и «прелестным скромным нравом», как выразилась смотрительница. Ханна усмехнулась и чуть не сказала вслух:

— Она и меня назвала прелестной.

Однако девочка сдержалась и продолжала молча наблюдать, как канзасцы со своими новыми «детьми» расходятся из ратуши. Рассматривая оставшихся, Ханна гадала, найдутся ли среди них такие, кого не отпугнёт её красное раздувшееся лицо. Правда, она хотела, чтобы не нашлись: может быть, если она окажется никому не нужна, её отправят обратно. Девочка держала руку в кармане платья и перебирала сверкающие кристаллики. Прикосновение к ним почему-то успокаивало.

Но едва в сердце Ханны затеплилась надежда от мысли о возвращении, мистер Бенедикт подвёл к ней пожилую пару. Оба, и муж, и жена, были высокие и худощавые, на шее у мужчины белел пасторский воротничок.

— Мы возьмём бедняжку. На один сезон, — сказала женщина. — По-христиански.

Слабый огонёк надежды затух в одно мгновение. Ханну не отвергли — по крайней мере, окончательно. Но и не приняли. Её согласились какое-то время терпеть. Всех «хороших» сирот уже разобрали, а выбрать её можно было разве что из христианского милосердия.

Преподобный Стаббс и его супруга оказались довольно приятными людьми. Однако как только Ханна ступила на порог их дома, примостившегося на холмике у окраины города, её здоровье начало слабеть ещё стремительнее. Каждый раз, как девочка вставала с кровати — ночевала она в комнатке при гостиной, — соляные кристаллики сыпались бураном. Ханна старалась аккуратно их убирать, но миссис Стаббс вскоре заметила неладное.

— Что это такое?

— Это с меня падает. Не знаю почему. Наверное, тут воздух слишком сухой.

Немедленно вызвали местного врача. Доктор Роуз с вниманием и заботой осмотрел Ханну.

Он положил один кристаллик себе на палец, пристально разглядывая.

— Никогда не видел ничего подобного. На первый взгляд похоже на дерматит, но такая необычная структура, и форма: не плоская, а… а… — Тут доктор надолго замолчал. Наконец он, так и не закончив свою мысль, обратился к Стаббсам: — Преподобный, не найдётся ли у вас увеличительного стекла? Я хотел бы внимательнее их рассмотреть.

Преподобный Стаббс сходил в кабинет за лупой.

— Любопытно… Чрезвычайно любопытно. Я убеждён, что прежде ни с чем таким не сталкивался.

Чем дольше Ханна смотрела, как доктор Роуз щурится на её кристаллики через увеличительное стекло, тем страшнее ей делалось. Ей казалось, что врач совершает нечто ужасное — вторгается не просто в её жизнь, а в самую сущность.

Доктор Роуз поднял взгляд и уставился на Ханну так же пристально, как до этого рассматривал кристаллы.