Все истории сворачиваются в кольцо.

– Спасибо тебе большое, – говорит соседка Людочка и бережно прижимает к бархатному животу банку соленых огурцов. Банка тяжела. – Я обязательно верну тебе. Съездим в погреб, и верну.

– Оставь, – отвечаю я, – мне все равно.

Людочка близоруко щурится, ее прямые ресницы частоколом торчат в неглубоких складках век, а живот ее бархатный вовсе не потому, что Людочка бесстыдно обнажена и бархат ее кожи матово блестит в искусственном свете. Просто Людочка предпочитает носить домашние костюмы из этого материала, сейчас – черный, стильно. Карман оторочен красным плюс красное яблоко на левой стороне груди. «Черное с красным – очень прекрасно», – сказал как-то Савин в легкой задумчивости.

На следующий день Людочка навестила нас во всем синем с желтыми редкими полосами. «Желтое с синим – очень красиво», – прокомментировал он же.

– А что, ты сказала, будешь готовить для новогоднего ужина? – спрашивает Людочка. Уходить она не торопится, усаживается на табурет, оплетает его ножки своими. С глухим стуком падает кокетливая белокурая тапочка. Банку ставит на стол. Людочка суп называет «первое», котлеты – «второе», что-то такое, из детства.

Она живет этажом ниже, наши сыновья учатся в одном классе, и мы немного дружим на детскую тему. Людочкиного мужа зовут Николай, он держит кафе со странным названием «Иноходец Standardbred» – увлекается скачками. В одну из наших встреч на лестнице Николай горячо и коротко рассказал мне, что для выведения элитных стандартбредных пород задние и передние ноги лошадей связывались ремнями попарно. «Да, конечно», – ответила я, не выказывая удивления. «Вот так-то!» – удовлетворенно попрощался он.

Людочка – домохозяйка. Просыпаясь утром, она надевает один из семи-восьми бархатных костюмов, заваривает мужу чай, терпеливо вылавливает ложечкой улизнувшие чаинки, прерывает их ниспадающий танец. Любит поговорить о цвете своей сумки, экологически чистых продуктах, эпиляции зоны бикини и нетрадиционных методах лечения.

Я смотрю на Людочку. Она поправляет на шее подвеску – зодиакальный знак, усыпанный брильянтовой крошкой. Как-то сказала, что ценит в брильянтах вариабельность их использования, я удивилась. Например, продолжила неожиданно Людочка, они прекрасно сочетаются с любым другим камнем, даже полудрагоценным. Больше всего я хочу, чтобы она, прихватив огурцы свекровиного изготовления, покинула мою кухню, и побыстрее.

Перевожу взгляд на высокий выдвижной ящик. Как правило, он занят крупными кастрюлями, сковородами и чугунным казаном. Посуда перемывает мне кости, жалуясь друг другу на недостаточную чистоту. Уже несколько часов там лежит нечто важное и отнюдь не кухонная утварь. Моя тайна? Глупо звучит, как в малобюджетной мелодраме, пусть. Моя тайна. Мне необходимо побыть с ней наедине.

Люда, иди на фиг.

– Ужин! – напоминает она, барабаня по столу короткими холеными пальцами. На среднем поблескивает массивное золотое кольцо с тремя темно-красными рубинами. Глядя на него, все время вспоминаю знаменитый перстень Куприна с александритами, в середине которого были инкрустированы молочные зубы его дочери.

Людочка морщит нос и чихает.

Звонит телефон. Автор статьи по сосудистой хирургии (я перевожу статью на немецкий язык). Беспокоится о сроках. «До пятого января, вы помните?» – говорит он возбужденно. Успокоительно сообщаю, что текст переведен на девяносто процентов и будет отправлен автору завтра в первой половине дня.

Людочка смотрит выжидающе и повторяет слово «Ужин», как-то растягивая его на три слога. Кладу трубку, замечаю, что она чуть испачкана майонезом, тщательно протираю полотенцем в зеленый горох.

– Собираюсь приготовить басму, – отвечаю, тереблю правой рукой сережку в ухе, прокручиваю ее, разрывая мочку, ухо горит, представляю, как оно, маленькое и розовое, становится большим и малиновым. На моих пальцах теплая кровь, кладу пальцы в рот, с жадностью облизываю. У крови вкус крови. Стивен Кинг был прав.

Людочка в ужасе. Морщит гладкий лоб, насколько позволяет ботокс. Надеюсь, теперь она уйдет. Нет.

– А-а-а, и что это за басма? – сглатывает она.

Ты тоже хочешь облизать мой палец, Людочка?

– Узбекское национальное блюдо, – бормочу полным пальцев ртом. – В казан укладываются послойно мясо, баклажаны, помидоры… Айва, морковка, картошка, капуста, чеснок, причем все крупными, очень крупными кусками. Солится, перчится, зелень обязательно… Закрывается плотно крышкой, через два часа открывается.

– И что? – уточняет Людочка.

– И съедается. – Я оглядываю пальцы. Надо было посильнее укусить. Сейчас уже неудобно снова набрасываться на них и рвать зубами. Людочка, уходи, пожалуйста, я не могу.

Встает, приставными шагами направляется к двери. Огурцы при ней, прощаются со мной, помахивая в банке смородиновыми пятернями. Я почти счастлива, сердце колотится, проталкиваясь наружу, мечтает выползти из пещеры, перелезть через забор ребер, надавать мне по морде всеми своими четырьми долями, включая желудочки. Закрываю дверь. Из своей комнаты выглядывает младший сын и осведомляется, в котором часу он отправится спать в новогоднюю ночь.

– А когда бы ты сам хотел, деточка?

– Не знаю еще, – пожимает плечами сын.

– Так и сделаем, – невпопад отвечаю я. Младший сын доволен, выкрикивает радостно:

– Не лягу спать! Не лягу спать! Ура! Ура! Ура!

Разница в возрасте между моими детьми – три года, кем-то из знаменитых педагогов она считалась оптимальной, не уверена. Когда в семье имеются два брата, невольно ожидаешь, что их будут звать как-то символично. Петр и Павел, Борис и Глеб, Кирилл и Мефодий, Гагарин и Титов. Я настаивала на том, чтобы назвать детей самыми простыми именами, так они и сделались Ванькой и Васькой, поскольку ничего проще в голову не пришло. С недавних пор старший требует называть его Иваном Григорьевичем, что объяснить нетрудно, а младший – Дольфом – это выглядит загадочно.

Неожиданно воспротивился Савин: он кричал, некрасиво дергая горлом, что не может быть его сын такой идиот, чтобы благозвучного Василия заменить неизвестно чем, собачьей кличкой, что надо больше читать, а не играть в компьютерные игры, и вот откуда все эти немецко-фашистские имена! Он даже схватил сына за шиворот с намерением потрясти, но Васька так покорно закрыл длинными ресницами ясные глазочки, что Савин детский шиворот выпустил и закрылся в туалете с газетой и журналами. Вообще, такое поведение не было характерно для мужа, уютной флегмы, и я даже какое-то время пыталась проанализировать, откуда что взялось, но потом эту затею отложила, а сегодня поутру оставила ее совсем. Не скажу, почему.

– Мама, – младший сын появляется снова, – мама, а когда дедушка подарит мне мопед?

– Когда вырастешь, деточка. – Глажу его по кудрявой голове.

– А Иван Григорьевич говорит, что дедушка мопед подарит ему, а мне никогда, – слегка ябедничает из-под руки сын, – потому что я – даун…

Возвращаюсь на кухню, какое-то время бездумно смотрю в темное стекло, вижу только свое отражение в ореоле падающего снега. Мне кажется, что, выйди я на улицу, пенопластовая крупа откажется таять на моих волосах, плечах, длинном носу и высунутом языке. Она сможет растаять только на правом, горящем ухе.

Выдвигаю высокий ящик для кастрюль. Большая корзинка простой геометрической формы. Утром мне ее вручил посыльный, мальчик-курьер, хороший парень с открытой улыбкой и чистыми ладонями бабушкиного любимца. Я удивленно расписалась в фиолетовой квитанции. Пришла в голову неоправданная мысль, что это новогодний подарок от мужа, но муж принципиально не дарит цветов, – у него принципы, не помню, какие.