Лидии было очень интересно узнавать такие подробности о жизни Андрея. Когда она читала о его любви, она вдруг представила, что это она на романтическом свидании с ним, на месте этой дамы, к которой инстинктивно почувствовала неприязнь. Все происходит на берегу, мерно шумят волны, лунная дорожка сверкает на поверхности воды, он берет ее на руки и начинает целовать… Кровь прилила к ее щекам и дыхание участилось. Ах, какое это было блаженство, чувствовать его руки и губы на своем теле. Лидия задумалась, что бы она могла сделать, чтобы выразить свою любовь, как он писал о «той», и в недоумении замерла. Она не знала этого. Она сообразила, что даже всю сцену она представила точно такой, какая произошла с ней в Монте-Карло. Ничего больше она не знала об этом. Она покраснела оттого, что дала так разыграться воображению и что именно с Андреем в мыслях вела себя так несдержанно. Но мне ведь хочется, чтобы это было с Андреем — призналась вдруг она сама себе и покраснела еще больше.

В театре Лидия продолжала работать до изнеможения. Занята она теперь была почти во всех спектаклях и танцевала ответственные партии. Фокин часто просил ее помочь в его экспериментах. Бывало, что они с Мишелем часами танцевали его фантазии, которые иногда становились чудными фрагментами новых балетов, а порой так и оставались мимолетными фантазиями. Фокин очень любил работать с Лидией и говорил, что теперь, когда Анна Павлова перебралась окончательно за границу, только Лидия может заменить ее в лирических ролях, требующих кроме блестящей техники, всю душу и талант. Лидия тайком пробовала танцевать Лебедя и однажды решилась показать Фокину, что у нее получилось. Посмотрев, Фокин долго молчал, а потом сказал очень резко:

— Это все ерунда. Я поставил совсем не так!

На другой день он разыскал Лидию после репетиции и, взяв за руку и встряхивая ее, сказал так же резко и недовольным голосом:

— Вы танцуете совсем не так, но это не ерунда! Я должен извиниться. Это очень интересно — вы сопротивляетесь смерти до самого конца. Почему?

— Потому, что я получила смертельную рану, но мне не хочется умирать.

— Почему? — опять спросил он, но уже мягче.

— Потому что я хочу любить. Наверное, я влюблена?

— Лебединая песня? Да, пожалуй… Хорошо, давайте поработаем.

Лидия не думала, что Фокин считает ее лучшей танцовщицей. Она не была еще даже балериной и танцевала пока вторые роли. Непревзойденная Карсавина была на недосягаемой высоте и все знали, что Фокин не признавал ее только потому, что трижды сватался к красавице Карсавиной и теперь не мог простить категорического тройного отказа. Даже женившись на Вере Антоновой, Фокин все еще переживал это и демонстрировал свое пренебрежение к таланту Карсавиной. Но все же Лидии льстило, что Фокин часто занимает ее в своих балетах. За зиму они отработали весь репертуар Анны Павловой для Дягилевской труппы и вообще Лидия могла теперь заменить любую танцовщицу в любом балете Фокина, кроме Иды Рубинштейн, ее заменить никто не мог.

У театра после спектакля Лидию часто теперь поджидал Сергей Ильич Гурский, который сдержал слово и пришел к ней сразу по приезде из Монте-Карло. Он был очень обаятелен, дарил цветы и конфеты, провожал домой, приглашал иногда покататься на Острова. Лидия не была кокеткой, потому ей не доставлял удовольствия сам факт, что у нее появился серьезный поклонник, но сам Гурский ей нравился. Когда он узнал, что Лидия любит читать, он стал приносить ей новые книги. Они много говорили о Достоевском, споря, потому что Лидии нравилось не все, не все она понимала, принимая только простые и красивые в своих ясных и чистых истинах «Белые ночи», «Неточку Незванову» и потрясшего ее «Идиота». Лидия спрашивала Гурского о поэзии, но он ею не увлекался, и все-таки приносил ей новые книжки стихов и даже сам стал читать, чтобы было о чем поговорить. Так, однажды, видя ее рассеянное лицо и невнимание к его словам, он сказал внезапно с удивительной интонацией:

Лидия посмотрела на Гурского с изумлением и радостно засмеялась — так это было к месту.

— Как красиво! — сжав его руку, она задумчиво улыбнулась, — что это, Сергей Ильич?

— Это стихи Гумилева, вы читали его? Знаете, Лидия Викторовна, мне они очень понравились! Он, видимо, много путешествовал, и стихи об этом чудесны. Обязательно прочтите. Лидия Викторовна, благодаря вам открываются новые грани красоты, недоступные мне раньше. Я так счастлив, что вы дарите мне свою дружбу, — он поднес ее руку к губам и нежно на нее посмотрел.

Лидия впервые, если не считать двух встреч и переписки с Андреем, с удовольствием принимала знаки внимания от мужчины. Сергей Ильич так старался быть интересным ей, меняя при этом свои вкусы и привычки, что ничего, кроме благодарности у нее это не вызывало. Лидия втайне наблюдала за ним, стараясь понять все-таки, что такое мужчина и можно ли его не бояться. Оказалось — можно. Она радостно ему улыбалась при встрече, по воскресеньям с удовольствием каталась с ним в Озерки и Шуваловский парк в авто, которое ему разрешал брать Великий Князь. С наступлением зимы Сергей Ильич несколько раз водил ее на каток. Лидия кататься не умела, но он крепко поддерживал ее под руку, не давая упасть, и вскоре она научилась кататься, все тверже и увереннее чувствуя себя на льду. Было очень весело, держась за руки, скользить в вальсе под музыку военного духового оркестра. Гурский обнимал ее за талию и ей было приятно ощущать эту уверенную руку, как на сцене — руку партнера. Его глаза были напротив и она видела в них блеск иллюминации, а что еще блестело в этих глазах — она не присматривалась. Иногда они встречали веселые компании его однополчан и Гурский всегда представлял им свою спутницу. Все были с ней удивительно почтительны.

Переписка с Андреем не прекращалась. Они писали о своих мыслях и переживаниях, и не было уже тайн друг перед другом. О Гурском только Лидия еще не писала. Она не могла бы определить свое отношение к нему и пока предпочитала разобраться в этом сама.

«Вы спрашиваете меня, мой дорогой друг, почему я твержу о том, что боюсь мужчин и их власти над собой. Я, конечно же, не боюсь грубого насилия, нет, мужчины, которые меня окружают, в большинстве своем хорошо воспитаны, как не боюсь и сальных и многозначительных взглядов, которыми на меня смотрят мужчины вдвое старше меня. Это страшно неприятно, но я научилась не замечать их. Знаете, многие ведь считают, что танцовщицы для того и существуют, чтобы развлекать их, как им того захочется, а уж если они при этом и танцевать умеют как следует, так это уж приятное дополнение. Бог с ними, хотя грязь их взглядов весьма неприятна. Нет, я боюсь мужчину, который понравится мне, и своим обаянием и приемами, которые могут действовать безотказно и о которых вы наверняка знаете, может усыпить мою осторожность. Из своего небогатого опыта я знаю, что есть граница, перейдя за которую, невозможно остановиться, потому что тело перестает повиноваться разуму, подчиняясь таинственным закономерностям природы. В этом власть мужчины над нами. Можно жить потом, не придавая значения случившемуся, но это значит уподобиться этим же самым мужчинам. Вы мне писали, что это — часть любви, но я не представляю, как это может быть. Думая о той любви, что вы описали мне на примере поэта (кстати, сразу мной узнанного) и его жены, я склоняюсь к тому, что это настоящая любовь. Недавно один мой знакомый принес мне книжку его стихов, которые значительно сердечнее всего, ранее написанного, и я сразу поняла их тайный смысл. Называются они «Фаина». Чувства, что там описаны, обжигающи и страшны своей обнаженностью, за ними видно страдающее сердце поэта. Нет, он до сих пор любит ее, и все ей прощает, и ищет у нее только ответной любви, но, мне кажется — не находит. Ах, я ничего уже не понимаю. В одном вы правы: я все узнала, должно быть, не с того конца. Молодые девушки сначала влюбляются, пылко и целомудренно, и лишь после замужества узнают все остальное. Тогда это, наверное связывается у них с любовью. У меня же любовь осталась непонятной и недоступной до сих пор. Я не могу поэтому рассуждать на такую отвлеченную тему. А может, я уже любила или люблю и не догадываюсь об этом? Может такое быть? Сразу после Рождества один мой хороший знакомый, Сергей Ильич Гурский, с которым мы в последнее время часто встречаемся, сделал мне предложение, признавшись, что полюбил с первой встречи в Монте-Карло. Я задумалась над этим, в полной растерянности, хотя раньше в таком случае сразу и без колебаний отказывала. Оказалось, что это единственный человек (кроме вас, конечно), который не вызывает у меня страха. Он невероятно деликатен и я вижу, что интересна ему как человек. Представляете, он даже заинтересовался поэзией, чтобы иметь со мной общие интересы! Всю осень и зиму мы много разговаривали обо всем, гуляли вместе, он научил меня кататься на коньках и всегда был так предупредителен, заботлив и очень скромен. Пока он не сделал мне предложение, я даже не догадывалась, что он влюблен. Я не дала ему ответа, сказав, что должна серьезно подумать. Теперь я нахожусь в полной растерянности и не знаю, что мне делать. Не означает ли то, что я чувствую к нему доверие, — любовь? Если так, то я должна выйти за него замуж, да? Но я поклялась, что никогда не выйду замуж, посвятив всю себя балету. Мне так приятно быть с ним на катке, на прогулке, обсуждать прочитанные книги, но пожертвовать самым дорогим в жизни — смогу ли я? Ах, как мне не хватает вас, мой дорогой друг! Мне хотелось бы получить от вас совет немедленно. Между тем, гастроли начинаются только через месяц и поедем мы сначала в Париж, правда, опять через Берлин, потом в Вену и, наконец, в Берлин с десятого апреля на две недели, и я этому очень рада.»