— Ничего себе! Такая жирная примета!

— Толку от нее, как я понял, пока никакого. Тем более что тип шрифта никто определить толком не может: кто видел готические буквы, кто старославянскую вязь и так далее. Но как ты догадался про шрифт, Виктор? Или… то не была догадка?

— Я тебе даю честное слово, Гарри, то была частая случайность, совпадение. Я не располагал никакой информацией!

— Смотри, Виктор, как бы эта случайность не вышла тебе в Москве боком. Там, я думаю, в подобные совпадения не настроены верить, даже, в отличие от меня, под твое честное слово.

— Да… Ну, посмотрим… Кстати, мне скоро позволят смотреть телевизор. Принеси, пожалуйста, полную запись этого действа.

— Хорошо.

— Придется нам взяться за разработку этой темы… Да, Гарри, а почему пресс-конференцию созвали экстренно? Что экстренного произошло? Я, кажется, и это пропустил.

— Ничего ты не пропустил. Никакой срочности не было. «Участились попытки… Провокации… Банки волнуются… Вкладчики нервничают… Надо успокоить общественность…» и тому подобное. Наверняка что-то случилось, но об этом нам так и не сказали. Знаешь, по-моему, ребята здорово развлеклись: им спешно понадобились новые идеи, зацепки — и они устроили бесплатный мозговой штурм с привлечением не самых тупых голов со всего мира.

Виктор слабо улыбнулся.

— Смешно.

«Я чувствовал, что делать там нечего и ходить на это мероприятие незачем!» — подумал он. И вдруг сообразил: «Слушай свое сердце» — вот оно! Вот это о чем!

У нас новости. Да такие, что приятными никак не назовешь. Я почти шутила, когда говорила Земляникиной о возможности своего ухода. Оказалось, как в воду глядела или накаркала. Сегодня после пятиминутки у генерала Игорь собрал сотрудников отдела и сообщил, что нас расформировывают. Совсем. Институт перестанет существовать. Как говорится, ничто не предвещало. «Да невзначай, да как проворно!»

Игорь говорит, это не просто так. Они из-за телевизионщиков так поторопились. Я была права: стыдно нас показывать. Как-то вдруг всем стало очевидно, что мы давно никому не нужны, что никакой от нас пользы. Все прежние достижения Центра наследники давно растащили, исправили и осовременили.

Расформирование — дело долгое, мы еще минимум полгода будем числиться в штате. Но ходить на работу уже никто не будет. Вероятно, некуда будет ходить, потому что помещение заберут раньше.

Как скоро все произойдет, пока не известно.

А хорошо бы подольше. Уходить собиралась.

Теперь думаю: хорошо бы подольше продержаться!

— Привет, Виктор! Как отпуск? Ездил куда-нибудь?

Он еще не успел захлопнуть дверцу автомобиля, когда его окликнула Бетти Николсен, стоявшая на тротуаре у дверей студии. На руках Бетти почему-то держала ребенка лет пяти.

— Ты что-то не выглядишь отдохнувшим.

Виктор улыбнулся. Почему бы и не сказать правду? Вернее, строго дозированную ее часть.

— Весь отпуск проболел: подхватил в России грипп.

— Сочувствую! Это гнусно, когда отпуск пропадает. Хотя я бы, пожалуй, не отказалась поваляться недели две в постели, можно даже немножко покашлять, но чтобы без высокой температуры. А еще бы лучше просто напиться как следует и забыться. Устала, как собака.

Виктор опять улыбнулся. Он разглядывал малыша на руках у Бетт. Худенький, бледненький, некрасивый мальчонка — типичный городской ребенок, одетый в веселый теплый комбинезончик. Мальчик, явно стесняясь, повернулся вполоборота к незнакомому взрослому, но взгляда от Виктора не отводил ни на секунду: тоже изучал.

Бетт, как обычно внимательная, заметила молчаливую перекличку взглядов между коллегой и своим сыном.

— Если хочешь, — обратилась она к Виктору, — я представлю вас друг другу. Он стесняется, потому что не привык к мужчинам. У нас в доме — женское царство.

Процедура знакомства завершилась тем, что Рэйф оказался на руках у Виктора. Причем Виктор неожиданно для себя принялся подбрасывать парнишку в воздух — довольно высоко! — и ловить так ловко, как будто упражнялся в этом опасном занятии каждый день. Визги и хохот восторга обоих участников процесса собрали небольшую толпу зевак. Наконец ребенок занял место на тротуаре у материнских коленей, которых не прикрывали ни расстегнутый свингер, ни короткая юбка.

— Ты что, решила взять его с собой на работу? — спросил Виктор задыхающимся после силовой разминки голосом.

Бетт усмехнулась и покачала головой:

— Это будет уже не работа.

Выяснилось, что Рэйф вместе со своей няней всегда провожает маму до работы.

Когда после ритуала прощания с поцелуями в щечку и маханием руками они уже стояли в просторном холле телецентра, ожидая лифта, Виктор спросил Бетт:

— Почему Рэйф зовет тебя вторым именем?

— Ну, у нас вообще демократия.

— Это я заметил.

— А, почему «Джейн»? Это — мое первое имя. Я не люблю Элизабет, еще меньше — Бетт, но пользуюсь им на работе, потому что оно стало частью моего эфирного имиджа. Не хотела, да уговорили.

— Это еще что! — весело воскликнул Виктор. — Мне, когда на телевидении начинал, фамилию предлагали сменить: слишком уж простая; взять псевдоним.

— Ты молодец: не дал себя уговорить.

— Как я мог? Она же мне от отца досталась… Скажи, а зачем они ездят тебя провожать?

— Чтобы Рэйф не устраивал истерик. Согласись, ведь гораздо легче переносишь разлуку, когда уходишь первым, чем когда уходят от тебя. Сын машет мне рукой, садится в машину и уезжает гулять в парке — первым! Это я не сама придумала, мне детский психолог посоветовал. Так ребенок не чувствует себя брошенным и потерянным. В отличие от меня, — добавила она с грустной улыбкой, — мне каждый раз становится немного одиноко, когда они уезжают.

Нежное сочувствие вкралось в сердце Виктора.

Виктор посмотрел рейтинги передачи за четыре прошедших недели. На первой из них, когда Линда Джемс по плану сменила Смита на экране, рейтинг, как обычно, немного снизился. Впрочем, неделя была первой в новом году, первой рабочей после рождественских каникул — не показательной: слишком много дополнительных факторов влияет на показатели. На второй рейтинг заметно поднялся: хотя вела Линда, но добрая половина передачи — репортаж Смита из России. На третьей неделе рейтинг, как ни странно, удержался на высокой отметке. А вчера вдруг пополз вверх и чуточку превысил его собственные средние показатели за последнее время.

Зрители, до сих пор только мирившиеся с присутствием Линды, наконец-то приняли и оценили ее. Виктор знал почему: он видел передачи. Линда, оставшись ненадолго без его чуткого руководства, наконец-то начала обретать свое лицо, собственный стиль.

Он отложил сводки рейтингов, глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, и весело улыбнулся Линде.

— Поздравляю! Я не сомневался, что это произойдет, и все-таки ожидание такого события — всегда процесс достаточно нервный.

— Спасибо! — пробормотала Линда, опуская глаза.

Она, разумеется, испытывала неловкость оттого, что так легко перещеголяла шефа, и страх перед последствиями своего неожиданного взлета. Виктор помедлил, формулируя текст:

— Мы с тобой оба понимаем, что теперь мое присутствие в кресле ведущего стало совершенно необязательным… Потерпи, Лин, потом выскажешься!.. Это обстоятельство меня больше радует, чем огорчает. Я прекращаю вести программу. Надеюсь, ты согласишься взять мою долю нагрузки на себя. Руководителем и автором я пока останусь — до того момента, пока не придумаю и не начну осуществлять новый проект. Ты по-прежнему мой заместитель и соавтор. Потом я полностью передам дело тебе, и, надеюсь, ты сможешь давать ему жизнь еще в течение ряда лет.

Виктор говорил быстро, с нарочитой уверенностью. Возражений со стороны Линды, ее отказа от предложенных условий он не боялся. Но очень надеялся если не избежать, то хотя бы минимизировать изъявления ею приличествующих случаю чувств: глубокого сожаления, не менее глубокой благодарности и прочих ритуальных плясок.