Вскоре после нашего новоселья Леха впервые проявил себя как добытчик. Он принес домой две бутылки портвейна в целлофановом пакете. Т. е. в пакете не две бутылки, а только их содержимое. Потому что у Лехи не было пустой тары для обмена. Тара была на вес золота. Впрочем, перелить портвейн из бутылки в пакет — дело нехитрое. Гораздо сложнее его потом из этого пакета наливать в посуду для непосредственного употребления. Особенно когда этой посуды нет. Дело в том, что мы с Лехой, как я уже говорила, ехали в Забайкалье налегке, в полной уверенности, что весь жизненно необходимый хозяйственный минимум сможем приобрести на месте. Хренушки!!! Я тогда просто не знала, что такое НАСТОЯЩИЙ минимум. Это когда в магазине — три полки мышеловок, полка фотоальбомов в роскошных кожаных переплетах и хрустальные вазы, которые не продаются, потому что дефицит. А в квартире… Однако про квартиру потом. В общем, на тот момент, когда удача улыбнулась нам портвейном, у нас из посуды имелся только полуторалитровый эмалированный ковш (тарелку мы купили уже позже). Из него мы и пили по очереди. Один пил, а другой в это время держал пакет и зажимал пальцами маленькую дырочку, которую мы прорезали в нижнем углу, чтобы проще было наливать. Потом менялись местами.

Таки собственно о квартире… В общем, ничего примечательного. Четвертый этаж, кухня, раздельный санузел и длинная, узкая комната-кишка. Кухня была большая, а в комнату вела двустворчатая стеклянная дверь, поэтому, когда я рассмотрела квартиру при дневном свете и с трезвых глаз, она мне сразу понравилась. В кухне помимо четырехконфорочной электрической плиты, с которой я так и не нашла общего языка, имелась школьная парта, сколоченный прежними хозяевами рабочий стол, похожий на гигантский посылочный ящик, занавешенный шторкой (шторку, правда, они сняли и увезли), и огромный глубокий противень из нержавейки. Противень был до краев забит окурками — бывший хозяин квартиры праздновал свою «отвальную» больше недели, и выносить мусор ему было некогда. Всю остальную мебель мы добывали собственными силами. Из шести казарменных табуреток, нескольких необрезных досок и борцовского мата Леха соорудил двуспальную кровать. Из подобранной у помойки шкафной дверцы и четырех украденных у аборигенов поленьев — журнальный столик. В качестве письменного стола была притащена не какая-то там школьная парта на железных ногах, а настоящая — из батальонного учебного класса. Когда мне было скучно, я изучала автографы, вырезанные на ее суровой деревянной поверхности, и пыталась представить, чем сейчас занимаются их авторы. Особенно те, которые «ДМБ-63»…

Спустя два месяца мои родители все-таки прислали нам контейнер. Им кто-то из знакомых сказал, что военная семья без контейнера — и не семья вовсе, а так, недоразумение. Как балерина на лесоповале. Таким образом, наше хозяйство пополнилось двумя школьными книжными шкафами и холодильником. Оно вообще много чем пополнилось — даже веником, потому что в контейнере оставалось свободное место, но шкафы и холодильник были наиболее крупными предметами. Холодильник, правда, переезда не вынес, и где-то на полпути испустил свой фреоновый дух. До следующего лета мы его использовали в качестве шкафа, а потом обменяли на китайскую кожаную куртку у соседей. Соседи, — капитан Толян и старлей Юрка, — как раз собирались открывать в Мирной бар, и сломанный холодильник им был нужен до зарезу. Пустые пивные банки им тоже были нужны, и их мы отдали просто так, без обмена. Что-то нам подсказывало, что до следующего Нового года мы на станции уже не дотянем, и украшать этими банками елку нам больше не придется.

Еще через какое-то время Леха обзавелся велосипедом. Это, конечно, было не так круто, как мотоцикл с коляской (мотоциклов на станции было всего штук пять, и их владельцы были заносчивы и пренебрежительны), но для начинающего ротного — все равно что папин автомобиль для 17-летнего оболтуса.

Ближе к зиме в ходе дефицитно-распределительной кампании в батальоне Леха вытянул счастливый лотерейный билет — немецкий бюстгальтер и три куриных яйца. Яйца с презрением отверг в пользу коллектива, потому что я уже работала в военторге, а талон на немецкий бюстгальтер обменял на талон на стиральную машину. Узнав об этом, я его забранила совсем как старуха старика за золотую рыбку. «Лифчик ты и сама себе связать можешь, — отрубил Леха. — А стиральную машину я сам не сделаю». С тех пор я с Лехиной логикой больше не состязаюсь. Машину, правда, Леха немного помял по дороге из магазина — он ехал на ней с ледяной горки и не успел увернуться от ухаба. К слову: в те времена отечественная бытовая техника была не в пример надежнее нынешней импортной. В нашу трепетную «Занусси», например, Лехин бушлат даже не умещается, а вот то конверсионное недоразумение с вертикальным взле… загрузкой даже после аварии на ледяной горке играючи не только стирало бушлаты, но даже мыло посуду (тоже Лехино ноу-хау). А швейная машина «Чайка», привезенная мне моими родителями, имела движок от истребителя и могла шить брезент, войлок и тонкую фанеру. И не ломалась, даже когда я молотком выбивала иглу из гнезда. Вообще-то мои родители приезжали к нам не столько ради того, чтобы привезти швейную машину, сколько ради того, чтобы прокатиться. Они тоже приехали поездом, причем в СВ, успев по дороге даже покутить в Чите у папиного одноклассника. За те три дня, что они у нас гостили, мой папа успел открыть мне глаза на ту сторону жизни, о которой я даже не подозревала. Как-то в моем сознании очень быстро закрепилось, что продукты бывают только в пайках, по талонам или по военторговскому блату. Папа же, блуждая по гарнизону в поисках «чего-нибудь и закуски» забрел в местный военный супермаркет и увидел в витрине Мясо, которого в Москве в тот период уже не было. Сезон прошел.

— Что это? — спросил папа.

— Баранина. Разве не видите? — ответила Машка Скрытникова, с которой мы еще не успели подружиться, и которая, конечно, не знала, что за мужик стоит перед ней.

— И что, продается? — удивился папа.

— А на хрена она тут, по-вашему, лежит? — Машка тоже удивилась, потому что ей никогда раньше таких вопросов не задавали.

— И что, можно купить? — не отставал папа.

— Деньги есть — покупайте.

— А сколько можно?

— Сколько нужно, столько и можно.

— Что, вот прямо так можно купить?

— Нет, бля, через жопу правой ногой, — рассердилась Машка. — Мущщина, не морочьте мне голову, я замужем.

Потрясенный неосязаемой связью между бараньей тушей и Машкиным мужем, папа тут же купил баранины на все деньги, заныканные на пиво, и в тот же вечер безжалостно развенчал мой миф о том, что в мирненских магазинах пища вообще не продается. Этот миф я придумала, чтобы достойно прикрыть от окружающих свою неприязнь к электрической плите и к кухонному труду как таковому.

Еще родители сделали перестановку мебели. Они были большими любителями этого дела.

Не успели мы после их отъезда вернуть наши нехитрые мебеля в прежнюю диспозицию, к нам нагрянул Лехин отец. Он тоже сделал перестановку, поставив один книжный шкаф вверх ногами, а другой — горизонтально, плюс к этому соорудил угловую полочку под телевизор. Он сказал, что смотреть телевизор, лежа на нарах и переключая программы большим пальцем ноги вредно для зрения. Полочка была слаба здоровьем, то и дело норовила телевизор уронить, и ей пришлось приделать костыль — лыжную палку. Чтобы вторая лыжная палка не пропадала без дела, Лехин отец отодвинул вертикальный шкаф на метр от стены, положил на него палку одним концом, а другим — на стоящий неподалеку холодильник, и заявил: «А занавесочку сама повесишь»… Оказалось, это такая кладовка для разных вещей…

Однако хватит ностальгировать. Что любопытно — эта ободранная, несуразная, не своя квартира с нищенской казенной обстановкой до сих пор кажется мне лучшим домом из всех, в которых я когда-либо жила. Хотя бы потому, что это единственное в моей жизни жилье, из окна которого был виден горизонт.

А вообще я вам так скажу: в гарнизоне жить можно. Жить можно везде, где живут люди. Даже если кажется, что это вообще не жизнь.