Чуть ли не с порога Хок принял вызов молодого Кантерли, здоровенного сквернослова из Суффолка, известного тем, что он постоянно ошивался у «Джексона», вызывая на поединок новичков и избивая их до полусмерти. Не прошло и нескольких минут, как Хок переоделся и выскочил на ринг, Его нисколько не обескуражил вид вздутых мышц Кантерли. Хок и сам был хорошим боксером, а не находящая выхода ярость и вовсе превратила его в слепую машину разрушения. Он совершенно потерял над собой контроль и опомнился лишь тогда, когда над рингом пронесся встревоженный крик владельца заведения:

— Остановитесь, милорд, хватит!

Хок застыл. Пот щекочущими ручейками катился по всему его телу, в том числе по лбу, попадая в глаза, и он не сразу заметил, что перед ним больше нет молодого Кантерли. То, что осталось от крикливого забияки, уволакивали с ринга двое помощников. Джексон, стоя поодаль, разглядывал Хока с нескрываемым удивлением.

— Отличная работа, Хок! — крикнул со скамьи для зрителей сэр Питер Грейвен. — Я поставил на тебя пять гиней!

— Спускайся! — мягко приказал Сен-Левен, снизу вверх глядя на своего тяжело дышащего приятеля.

Когда Хок смыл с себя пот и оделся, Лайонел похлопал его по плечу, одобрительно усмехаясь:

— Славно ты отделал этого печально известного молодого идиота. Надеюсь, теперь тебе полегчало?

— Похоже, один раз он неплохо приложился мне по боку. Больно, черт возьми! — охнул Хок, потирая ребра.

— Когда ты уезжаешь? — вдруг спросил Лайонел.

— Ты это о чем? — удивился Хок, все еще ощупывая себя в поисках повреждений.

Я о том, что ты болтаешься в Лондоне вот уже два месяца. Когда ты намерен вернуться в Йоркшир?

— Я вообще не собираюсь туда возвращаться. (Но так ли это? До того как Лайонел задал свой вопрос, Хок не отдавал себе отчета в том, что подумывает об отъезде.) Мне нечего там делать! Я…

— Ты просто-напросто впал в тоску. Ты несчастен, старина Хок, и чем скорее ты признаешься себе в этом, тем тебе же будет лучше.

— До самого последнего времени я был вполне доволен жизнью. Сен-Левен, ты что же, совсем не умеешь держать язык на привязи?

— Зачем тогда нужны друзья, если они не имеют права высказать парочку неприятных истин? — спросил Лайонел, обращаясь к пушинке, которую в это время стряхивал с рукава. — Хочу напомнить, что ты теперь женат.

— Похоже, весь свет сговорился напоминать мне об этом! Что касается Фрэнсис, ты ее видел. Проклятие, ты видел ее или нет? Ты бы вернулся к… к такому?

— Разумеется, вернулся бы, потому что я рассмотрел твою жену куда лучше, чем ты сам.

— И что должно означать это загадочное высказывание?

— Неужели тебе нужно разжевать и положить в рот каждое слово, дружище Хок?

Лайонел ожидал одной из вспышек гнева, на которые его приятель был весьма скор (возможно даже, хорошего тычка по носу), но тот только пожал плечами. Теперь они продолжали свой путь по Пикадилли в мрачном молчании.

— Похоже, собирается дождь, — заметил Лайонел некоторое время спустя, поднимая взгляд на обложенное тучами небо.

Хок в ответ издал неопределенный звук и пнул подвернувшийся под ногу камешек.

— Твой отец хоть раз писал тебе за это время?

— Ни единого слова.

Сказав это, Хок приостановился с озадаченным видом, неожиданно найдя молчание отца весьма странным. По его представлениям, маркиз должен был засыпать его письмами, умоляя вернуться, осыпая упреками. Если старый интриган молчал, это означало, что готовился какой-то неприятный

Сюрприз.

То же самое, причем почти в тех же выражениях, подумал и Лайонел.

— Ладно, — буркнул Хок, и в его голосе прозвучало нескрываемое облегчение.

— Ладно что?

— Я уеду завтра же утром.

«Я уеду, чтобы осыпать жену знаками внимания, чтобы снять с нее эти чертовы очки, эти чертовы тряпки, этот чертов чепец! Если мне придется убить ее, чтобы увидеть ее груди, я так и сделаю! И еще я…»

Хок опомнился.

— Она меня терпеть не может, — угрюмо повторил он довод, который уже приводил Амалии.

— Мне тоже так показалось, — согласился Лайонел с тонкой улыбкой. — Однако, дружище…

— И ты, Брут! — воскликнул Хок, замахав на него руками. — Скажи, что во мне достаточно шарма, чтобы очаровать даже нашего толстяка регента, — и я покончу жизнь самоубийством!

— Ладно уж, этого я не скажу. Зато не скрою того, что тебе предстоит задача посерьезнее. Надеюсь, твоя жена все еще в Десборо-Холле.

— А где еще она может быть?

— Ну, я не знаю… вернулась в Шотландию, например, — поддразнил Лайонел.

— Вот как раз в этом случае мой отец не смолчал бы. Письмо оказалось бы у меня на столе так быстро, словно его доставил сам Меркурий. Короче говоря, Лайонел, у меня до отъезда масса дел, к тому же собирается дождь.

— Дождь? А я и не заметил! — благодушно съехидничал тот. — Прощай, Хок… и не гони лошадей — разумеется, образно выражаясь.

Лайонел потряс Хоку руку, улыбнулся и направился по своим делам.

Не гони лошадей? Хок вдруг разозлился на приятеля. Неужели тот считает его способным повалить Фрэнсис под ближайший куст и изнасиловать ее?

Часом позже, наблюдая за Граньоном, укладывающим чемоданы, он поймал себя на том, что мысленно произносит странные, совершенно непривычные выражения, которые почему-то кажутся ему волнующими.

Соблазнить жену. Склонить жену к плотской близости.

И тому подобное.

— Милорд, мы вас совсем не ждали! Как же так!..

— День добрый, Отис! Где моя жена?

Хок стоял в величественном вестибюле Десборо-Холла, нетерпеливо похлопывая перчатками о ладонь в ожидании ответа. Однако у дворецкого бегали глаза, что ранее было ему совершенно несвойственно.

— Э-э… милорд… — начал Отис и умолк, так и не решившись отереть внезапно вспотевший лоб.

— Ну же, Отис, в чем дело?

Интересно, подумал Хок. Отис потеющий? Это было выше его понимания.

— Насколько мне известно, милорд, — продолжал дворецкий, собирая остатки самообладания, — леди Фрэнсис сейчас в кабинете управляющего. Она…

— Где леди Фрэнсис? Мне послышалось: в кабинете управляющего. Как это странно… впрочем, не важно. Пусть кто-нибудь займется багажом.

Тем не менее загадочное поведение обитателей Десборо-Холла продолжало беспокоить Хока. Что могла делать его жена в кабинете управляющего? Прятаться от слуг? Не хватало еще, чтобы она избрала эту комнату в качестве своей норы! И Отис… он решительно вел себя странно.

Хок прошел через необъятный вестибюль в задние комнаты особняка, мельком отметив, как много ему попадается ваз, наполненных свежесрезанными цветами. В воздухе витал нежный, сладкий аромат. Весна была в самом разгаре. Впрочем, какое дело было ему до весны?

Дверь в кабинет управляющего была плотно прикрыта. Бедная дуреха, подумал Хок, невольно хмурясь, она готова отгородиться от всего света, заточить себя, замуровать, лишь бы спрятаться от жизни как можно дальше!

Он повернул ручку, ожидая найти дверь запертой. Однако она открылась легко и бесшумно. Хок вошел… и прирос к месту, как пресловутая жена Лота. Его челюсть непроизвольно отвисла (как, впрочем, уже случалось с другими в Десборо-Холле).

За столом сидела красивейшая из женщин — по крайней мере из тех, которых ему приходилось встречать. Рядом с ней стоял Маркус Карутерс и что-то негромко объяснял, время от времени тыча пальцем в разложенные на столе бумаги.

Хок зажмурился и с силой помотал головой. Он не знал, что и думать. Эта женщина… ее роскошные волосы — золотисто-каштановые или, возможно, темно-рыжие — были изящно уложены, лишь несколько вьющихся локонов оттеняли красоту точеной шеи. Ее туалет был безукоризненно элегантен, узкий корсаж обрисовывал высокую грудь и…

— Господи Боже мой!

Фрэнсис, до сих пор погруженная в объяснения управляющего, подняла голову и увидела стоящего у двери мужа, на лице которого застыло выражение сильнейшего потрясения.