Однако проблема с внешностью невестки оставалась. Маркиз решил, что в свое время позаботится об этом, но для начала следовало выяснить причины, толкнувшие Фрэнсис на столь странный поступок. А когда это будет сделано, он разберется и со своим сыном.

Впрочем, его надеждам на скорейший разговор с невесткой не суждено было осуществиться. Вечером Фрэнсис послала Агнес к миссис Дженкинс, которая, в свою очередь, пересказала послание Отису, а дворецкий наконец передал его слово в слово Хоку:

— Ее светлости нездоровится, милорд. Она не сможет выйти к столу.

— Тем лучше, — заметил Хок.

Он сразу воспрянул духом, рисуя себе ужин, за которым не придется то и дело поднимать глаза на жену и при этом давиться куском.

— Как жаль! — сказал маркиз, нахмурившись. — Надеюсь, она не слабого здоровья?

— Ничуть. Правда, во время путешествия она как-то раз задала нам с Граньоном хлопот. Приняла вместо настойки опия какое-то варево от лошадиных колик. Ее так тошнило, что Граньон только успевал выносить горшок!

Ужин прошел в довольно напряженной обстановке, так как маркиз был погружен в размышления, а Хок, все еще обиженный, был слишком угрюм для легкой болтовни. К его недовольству прибавилось раздражение. По его мнению, Фрэнсис нисколечко не была больна. Она просто забилась в нору, как перепуганная мышь.

После трех порций бренди, выпитых в благословенной тишине курительной комнаты, он созрел для того, чтобы обвинить жену во всех своих неудачах.

— Я хочу одного — поскорее сбежать отсюда, — громко обратился он к пустой комнате, вслушиваясь в эхо, откликающееся под высоким потолком. — Но до тех пор,

Пока она не забеременеет, мне не видать свободы.

Это означало, что его тяжкие труды на ниве супружеской жизни не закончились с приездом в Десборо-Холл. Хок поднялся, задул свечи и направился в восточное крыло. В спальне он переоделся в роскошный бархатный халат и прошел к двери, отделявшей его спальню от спальни Фрэнсис. Он думал: «Если бы не она, ноги бы моей не было в этом захолустье!»

Открыв дверь, Хок решительно вошел в темноту смежного помещения.

— Кто здесь? Кто?

Шелковые простыни зашуршали, давая понять, что Фрэнсис села в постели. Ее голос вибрировал от страха.

— Это всего лишь я, — сообщил Хок с ноткой нетрезвой игривости.

— Что вам нужно?!

Сердце Фрэнсис заколотилось с истерической поспешностью, испарина в одно мгновение покрыла кожу.

— Тебе, как и в тот раз, ничего не придется делать, Фрэнсис! Ты и не заметишь, как все кончится.

— Нет!

— Ты совсем не так вела себя с отцом! Слушалась его, как родного, и даже не думала оспаривать то, что он предлагал.

— Милорд…

— Филип.

— Я прошу вас оставить меня… ради Бога! — Она была противна сама себе за эту униженную мольбу, но что оставалось делать? — Уходите, умоляю!

В ответ он вплотную подошел к постели. Его дыхание было неровным и шумным, от него безбожно несло бренди.

— Ложись на спину! И лучше будет, если ты сразу поднимешь рубашку до пояса.

Ублюдок! Бесчувственный, эгоистичный ублюдок!

— Нет! — крикнула Фрэнсис, на четвереньках переползая на противоположный край необъятной кровати.

— Не выводи меня из терпения, Фрэнсис! — Хок повысил голос, и его намерение обойтись с ней мягко рассыпалось в прах. — Это должно случиться — и это случится! Ложись на спину!

— Как же я ненавижу тебя! — прошептала она сквозь беспомощные, злые слезы.

Он фыркнул. Непонятно было, то ли он слышал ее и хотел показать, что ему все равно, то ли это был просто один из мужских звуков в подобной ситуации.

Постель прогнулась, Фрэнсис обхватили за талию и поволокли прочь от края. Сразу же сверху навалилась уже знакомая давящая тяжесть.

— Проклятие! — прошипел Хок, который совсем забыл про крем.

Он было собрался сходить за ним в свою спальню, но потом раздражение заглушило голос рассудка. Чего ради утруждаться ради нее, если она назло усложняет ему задачу?

Не говоря ни слова, он рванул подол ночной рубашки кверху и с силой раздвинул Фрэнсис ноги. Ее снова била мелкая дрожь, это несколько его отрезвило.

— Не шевелись, — прохрипел он, внезапно ощутив стыд за свою грубость.

Между ее ног было холодно и сухо, не было никакой возможности проникнуть внутрь без крема. Наплевав на условности и на всех настоящих леди в мире, Хок осторожно ввел палец в теплую глубину и начал легонько двигать им взад-вперед. К его удивлению, вскоре Фрэнсис шевельнулась, едва заметно покачиваясь в такт с ним, робко наполняясь теплой влагой, в которой он так нуждался.

— Не шевелись, — повторил он и вошел в нее с размаху, как привык.

Фрэнсис закричала, царапая его шею и грудь. Только тут он понял, что натворил. Она была такой узкой, такой неопытной и непривычной, что он вполне мог повредить ей. Хок угрюмо приказал себе идти до конца, раз дело все равно сделано. Он помедлил, виновато наслаждаясь тесными объятиями, в которых оказалось его естество.

Фрэнсис сжала зубы до хруста, чтобы не застонать от горячего, распирающего, болезненного ощущения.

— Как же я ненавижу тебя! — прошептала она, смаргивая слезы.

Он пропустил ее слова мимо ушей, сосредоточенно двигаясь, стараясь поскорее покончить с этим.

— Животное!

Хок выгнулся с хриплым стоном, чувствуя, как и в первый раз, не сладость оргазма, а незатейливое облегчение от семяизвержения. Он мог бы тотчас отпустить жену, но продолжал сжимать ее поникшие плечи ладонями, не столько зная, сколько чувствуя, что для зачатия всегда нужно время. Фрэнсис не пыталась вырваться. Единственным признаком жизни в ней было частое неровное дыхание.

Наконец Хок решил, что прошло достаточно времени. Он отодвинулся (жена при этом дернулась от боли) и спустился с кровати.

— Полежи так, не мойся сразу. До завтра, Фрэнсис. Однако не успел он закрыть за собой дверь, как зашуршали простыни и послышался торопливый звук шагов. Он не удивился, зная, что она устремилась к тазу с водой.

Вот оно, послушание молодой жены, только и подумал Хок с кривой улыбкой.

Он вдруг почувствовал, что устал, устал буквально до полусмерти. Неостывшая обида на отца снедала его, как и прежде, а расплатиться за это пришлось Фрэнсис.

Чуть позже Хок со вздохом облегчения вытянулся между прохладными простынями своей постели. Постепенно он пришел к выводу, что жена ничего не сделала, чтобы спровоцировать его на грубость. Наоборот, это он поступил как последний ублюдок, как подвыпивший простолюдин. Он дал себе слово никогда больше не забывать про крем, собираясь ночью к Фрэнсис. Это будет залогом того, что он больше не причинит ей боли.

«Как же я ненавижу тебя!»

Эти слова — она сказала это от обиды, импульсивно, и все же мысли его возвращались к ним, беспокоя Хока. Даже если жена на самом деле не думает так, она не имеет права говорить такое своему мужу. Жена обязана уважать мужа и повиноваться ему.

Жизнь определенно становилась все более сложной и безрадостной. Когда Хок наконец уснул, ему снились неясные женские образы, которые кружились вокруг него, но стоило только протянуть к ним руки, как они ускользали и таяли. Он не различал их лиц, но все они боялись его и ненавидели, и он об этом прекрасно знал.

— У тебя не больше мозгов, чем у черепахи! Нет, ни к чему обижать бедное создание — черепаха умней, гораздо умней тебя! Ни к чему гордо высовывать голову из воротника, если внутри черепа не найдется и унции серого вещества!

Хок так и остался стоять на пороге, с недоумением глядя на рассерженного отца.

— Ты — позор семьи, Филип Хоксбери! О Боже, я дал жизнь деревенскому дурачку!

— Что на тебя нашло, отец? Я собираюсь мирно выехать верхом, и вдруг ты набрасываешься на меня с оскорблениями…