— Абдул-бек!.. Абдул-бек! Ты слышишь меня?!

Над черной линией каменной баррикады показалась голова. Человек неслышно прошел вдоль окопа и мягко спрыгнул к костру.

— Я слышал, Шагабутдин! Радость твоего дома радует и меня.

— Мальчик поскачет впереди нас и предупредит, что я приду вместе с друзьями. Пусть зарежут барана, пусть режут двух. Аллах услышал меня и наконец решил наградить меня сыном.

Абдул-бек присел и протянул руки к пламени:

— Милость Аллаха не обходит тех, кто храбр и настойчив. Но иногда она изливается слишком поздно.

Счастливый отец рассмеялся:

— Твой язык, мой друг, острей твоей шашки! Хорошо бы тебя не услышал кадий. Да, три дочери выросли в моем доме. Но теперь в нем будет кричать и мальчик. Окажи мне честь, Абдул-бек, посети мой дом в эту счастливую ночь.

— Не заявились бы в эту ночь к нам и незваные гости.

— Гони черные мысли, Абдул-бек, гони их подальше! — крикнул сверху Ильяс. — Русские дрожат в своих шалашах из легкого полотна и думают только о том, как убраться подальше от наших кинжалов. Или ты не слышал, что говорили седобородые. Ярмул-паша принял их кланяясь, усадил за свой стол и вылизывал языком так усердно, что сам забывал класть мясо себе в пиалу.

— Что же он не остался в Дженгутае? Почему не повернул в Парас-аул?

— Как остановить катящийся с горы камень? Пусть он сам доберется до ровного места и растеряет желание двигаться. Они взяли разбег от моря, они дошли до высоких гор и теперь готовы покатиться обратно.

Абдул-бек взял ружье с колен и поднялся:

— Я пойду с тобой, Шагабутдин. Мы будем праздновать рождение твоего сына. Но своих людей я оставлю здесь. Тагир!.. Смотри и слушай! Может быть, мы успеем вернуться, — добавил он, понизив голос так, чтобы разобрали только они вдвоем…

В кунацкой горела печка, женщины подождали, пока мужчины сядут, проверили, перед каждым ли гостем поставлена миска, подложили еще кизяка и вышли. Главой застолья выбрали веселого и говорливого Ильяса. Он сложил лепешки стопкой, разорвал на четыре части и раздал каждому. Потом взял медную чашу с брагой:

— Я буду говорить первым. Как сосед Шагабутдина, как сын брата его отца, как человек, которому вы доверили вести вас по дороге веселья.

— Только не уводи нас чересчур далеко, чтобы мы успели вернуться назад к утру, — заметил Абдул-бек, сидевший слева от Шагабутдина.

— Тому, кто опасается заблудиться на ровной дороге пиршества, лучше забрасывать за спину кусочки хинкали. Но я буду говорить о нашем друге Шагабутдине. Мы вместе росли, вместе учились всему, что должен уметь мужчина, — скакать на коне, стрелять, держать кинжал, шашку, топор, холостить быков, стричь баранов, бороться, подниматься на отвесные скалы, обращаться к старшим и женщинам… Везде Шугабутдин был первым среди ровесников. И сколько раз он водил нас за перевалы в гости к шамхалу и богатым купцам Гянджи! Потому, думаю, Аллах так долго и не давал ему сына. Если бы мальчик хотя бы вполовину походил на отца, как могли бы уместиться в одной сакле два таких славных богатыря. Но сейчас, когда мы уже переходим за перевал нашей жизни, нам нужна опора в жизни, нам нужен продолжатель нашего рода. Пусть этот мальчик будет силен и славен. Я не говорю, пусть будет богат. Когда у мужчины крепкие руки, зоркие глаза и храброе сердце, в его доме всегда будет достаток. Может быть, я и доживу до тех лет, когда уже сын Шагабутдина поведет джигитов аула в гости к жителям страны Цор [46]. Пусть будет!..

Они выпили и снова наполнили чаши, они снова поздравили Шагабутдина и опять разлили брагу по чарам. Они ели, они пили, они говорили, радуясь новому джигиту аула, обещая ему жизнь, если не долгую, то во всяком случае славную.

— Если бы он родился вместо моей старшей дочери, сейчас бы мы вместе стояли у завалов, ожидая прихода русских. А так он будет моложе моего внука.

— Не печалься, друг, — крикнул захмелевший Ильяс. — К чему торопить годы. Аллах знает, когда ожидать нам то или иное. А быстрые реки, Шагабутдин, никогда не достигнут моря.

— Но известно было еще старикам — не спеши говорить, спеши делать.

— Поспорили заяц и черепаха — кто быстрее добежит до холма. Заяц не торопился, зная, что в любой момент обгонит соперника. А черепаха не думала, просто ползла без отдыха. И она приползла к холму первой.

Ильяс поставил кувшин и взглянул через стол:

— Странные слова ты сказал, Абдул-бек. Их можно услышать и так и эдак. Их можно вывернуть наизнанку, как шубу зимой, и они все равно окажутся правдой.

— Разве истина греет человека подобно шубе? — усмехнулся Абдул-бек. — Я слышал, что она режет человека подобно острому лезвию.

— Если только его не выковал кубачинец [47]! — Шагабутдин увидел, как два его друга сцепились взглядами, и решил шуткой разрядить давний спор:

— Зачем нам эти потомки ференгов [48]. Пусть их шашкам радуются лентяи. Моя гурда [49]лежит в деревянных ножнах, но…

— Я уже слышал историю о двух отрубленных головах, — учтиво, но резко оборвал тамаду Абдул-бек.

— Две? Неужели там было лишь две? Мне помнится, что лезвие прошло через три шеи, а мне казалось, что оно свистело по воздуху.

— Я был там, — сказал Шагабутдин. — Я видел этот удар и помню, что на землю упало разом четыре головы.

— Да, четыре! — Глаза Ильяса оставили Абдул-бека и обратились словно бы внутрь. — Конечно, четыре! Четырех пленников мы не довели тогда в Эндери. Но я выиграл этот спор и не жалею об утраченном золоте. Не может человек удержать в одной руке два арбуза. Либо ты мужчина, либо купец.

Абдул-бек повернулся к Шагабутдину:

— Каждый думает о своем, говорят лакцы, но мельник лишь о воде.

— Он хорошо сражается, однако рассказывать любит не меньше. Но какая же вода подтачивает твою душу, мой друг?

Абдул-бек помолчал, не решаясь сразу высказать, что просилось на язык с того момента, когда он узнал о рождении сына Шагабутдина.

— Не дожидайся рассвета, увези семью из аула.

Шагабутдин придвинулся ближе и понизил голос почти до шепота:

— Ты думаешь, русские перейдут мост?

Хмельной Ильяс еще не потерял слух и подхватил последнее слово:

— Мост! Мост! Русские бросятся на мост, и он поведет их прямо в руки ангелов смерти! Азраил уже стоит там с кривым мечом! Да, Шагабутдин, увози семью из аула, потому что после завтрашней битвы неделю, месяц женщины не смогут набирать воду в реке. Манас станет красным от русской крови!

Шагабутдин подождал, когда он закончит, и, пока остальные гости кунацкой кричали, поднимая чаши с бузой и брагой, продолжал тревожно выспрашивать Абдул-бека:

— Нас здесь двадцать пять тысяч храбрых, испытанных воинов. На каждого русского приходится трое-четверо наших. Неужели они могут одолеть нас и подняться в аул?

— Вспомни дело у Талгинской горы. Тогда мы тоже были уверены, что русские умрут на завалах. Но они обошли нас.

Шагабутдин в сердцах стукнул кулаком по колену:

— Это мехтулинцы проспали русских. Гасан-хан и его нукеры напились и не слышали даже скрипа колес гяурских повозок. А потом… Да, потом мы ездили в гости к Ярмул-паше, и он усыпил нас сладкими разговорами, а его люди пришли и заняли перевалы.

— Мадатов привел свой отряд из Каракайтага и зашел в спину нашей страже у Волчьих ворот.

Шагабутдин с любопытством посмотрел на Абдул-бека:

— Мадатов? Я слышал уже это имя. Но ты произнес его будто выплюнул.

— Он разрушил мой дом. Теперь на нем долг крови. Я объявляю канлы этому человеку.

К несчастью, Ильясу снова удалось услышать их разговор.

— Канлы?! Наш храбрый Абдул-бек объявляет кровную месть Мадатову! Помнится, в детстве дед рассказывал мне историю, как маленькая, но гордая птичка объявила кровную месть орлу!