— Уложимся, — ответил тот жестко. — Здания здесь, хотя и каменные, но поставлены без раствора. Даже инструмента никакого не надо, солдаты все разберут руками.

Новицкий пристально смотрел на Ермолова, и тот поймал его взгляд:

— Есть вопросы, гусар?

— Сейчас ноябрь. Впереди морозы и снег. Как они доживут до весны?

— Об этом им стоило думать раньше, — отрубил командующий; шагнул было к двери, но вдруг опять повернулся к Новицкому: — А скажи-ка, гусар, если бы на нашем месте здесь опять оказался твой Надир-шах. Что он оставил бы в Дженгутае?

Новицкий молчал. За него ответил Мадатов:

— Я тоже слышал о Надир-шахе. Он оставил бы здесь камни, угли и две кучи из отрезанных голов и кистей.

— Понимаешь, гусар? Ты аул днем видел? Ни одного мужчины старше пятнадцати и моложе пятидесяти. Все впереди, ждут нас с ружьями и кинжалами! Так почему же мы должны быть добрей других?!

— Потому что Надир-шах пришел и ушел. А мы намереваемся остаться надолго.

Новицкий надеялся, что голос его звучит достаточно твердо. Вельяминов смотрел на него едва ли не с презрением, но Ермолов оглядел Сергея и повернулся к Мадатову:

— Ну а что думаешь ты?

— Не наказать нельзя. Но помиловать стоит. Дом Гасан-хана сжечь непременно, иначе нас не поймут. Начнете разбирать другие дома, прибегут люди просить. Я бы выслушал и оставил немного, хотя бы одну четвертую часть, может быть, одну пятую. Только чтобы смогли пережить зиму. Тогда все будут знать, что Ермолов суров, но милостив. Быстро карает врагов, но прощает тех, кто раскаялся.

— Быть посему, — быстро решил Ермолов. — Скажешь, Алексей Александрович, пусть приступают к делу твердо, но без лишнего рвения.

— Так точно, — усмехнулся одним уголком рта Вельяминов. — Давнее армейское правило: услышишь приказ, не спеши исполнять — отменят.

— Но только не боевой! — поправил его командующий…

— Не повезло нам со снегом. Сначала плохо было, что выпал, теперь не вовремя стаял.

Мадатов, Ермолов и Вельяминов выехали верхом на открытую площадку, разглядеть позиции, занятые акушинским ополчением и теми, кто пришел им на помощь.

— Почему? — спросил Вельяминов. — Почему плохо, что стаял?

— На снегу они бы долго не простояли. Здесь мало кто кожаную обувь подвязывает — одни только охотники. А в одних чувяках на морозе не продержаться. Попрыгали бы, попрыгали и разбежались.

— Что же скажешь, — проворчал недовольно Ермолов, — снова нам помощи у генерала Мороза просить?

— Попросить можно, только вряд ли поможет. — Валериан поднял лицо и потянул воздух. — Думаю, два дня снега мы не увидим. А что дальше…

— Дальше у нас самих терпение кончится, — обрезал ненужные разговоры Ермолов. — Ждать более невозможно. Иначе назад не пробьемся.

Вельяминов с Мадатовым согласно закивали головами.

— Тысяч двадцать пять здесь, не меньше. — Валериан обвел глазами склон на той стороне реки. — Если не разобьем, не прогоним, все останемся здесь. Обратного пути нет.

Дорога, перевалив один хребет, выводила через десятка полтора верст к следующему. Но тут ее перерезало русло реки Манас — глубокое ущелье шириной сажен двадцать пять. Один каменный мост соединял оба берега, но его наделено защищали две высокие башни и каменная же баррикада, ощетинившаяся ружейными дулами. За рекой сразу начинался подъем. Склон охватывал конец долины амфитеатром и разделялся на несколько уступов — террас. На каждой толпились тысячи и тысячи вооруженных людей, огородивших себя камнями. За позицией горцев виднелся аул — сотни домов, прилепившихся к скалам, друг к другу.

— Сильно они здесь устроились, — подытожил невесело Вельяминов.

— Однополчанин твой, — обратился Ермолов к Валериану, — утверждает, что на Талгинской горе видел одного-двух европейцев. Может быть, и здесь они поработали.

— Может быть, — легко согласился Мадатов. — Но так окопаться акушинцы способны и сами. Воевать они умеют и любят. Кто к ним только сюда не наведывался!

— Вот-вот, ты как и Новицкий: тоже о персах, турках, монголах, полчищах Тамерлана. Мало ли кто сюда приходил, а вот русских они еще не видали. Мы здесь впервые, и другого выхода, кроме как победить, у нас нет. Согласны, господа генералы?

И снова помощники командующего Кавказским корпусом кивнули разом.

— Что же за террасы такие, Мадатов? Какая сила их аккуратно так вывела?

— Человеческая, Алексей Петрович. Сами местные гору так разровняли. Это же поля: просо сеют, пшеницу.

— На камнях?

— Зачем на камнях, в земле. Землю приносят, привозят. На себе, на ослах. Засыпают, потом ровняют, потом сеют.

— Я думал, — признался откровенно Ермолов, — что они только разбойничают.

— И в набеги уходят, и овец пасут, и за землей смотрят. Жизнь в горах, Алексей Петрович, нелегкая. Как-то кормятся, как-то живут. Трудно, но выживают. Да ведь еще же надо клочок этот насыпать. Уступ скальный выровнять, выложить, подпереть. И все равно своего зерна им хватает только на несколько месяцев. Остальное обменивают или увозят набегами. Кстати, если поставить крепкие заставы на перевалах, не пропускать самые мелкие партии ни в Грузию, ни в Чечню, деваться им будет некуда. Поневоле все должны будут нам подчиниться. Без пушек и без штыков.

Вельяминов засопел недовольно и потянул волос из бакенбарда. Вырвал, осмотрел и сдул резко с ладони:

— Разжалобите вы нас, князь. Послушаем, послушаем, да и пошлем солдат с киркою вместо штыка.

— Пошлем и с киркой, и с топором, — откликнулся в тон начальнику штаба Ермолов. — Этот аульчик я тоже наказать собираюсь. Чтобы впредь неповадно было против нас оружие поднимать.

— Князь попросит их пожалеть, — скривился Вельяминов.

Валериан помолчал несколько секунд и только потом ответил:

— Я, господин генерал-майор, врагов не жалею, но с женщинами воевать не намерен. С мужчинами у меня счеты свои: кто-то из них, может быть, и моих родителей убивал. Ну, а дети…

— Дети, — оборвал его Вельяминов, — вырастут и сами за шашку схватятся.

— Довольно! — вмешался Ермолов, не желая слышать, как ссорятся его генералы. — Чтобы дети за шашку, как отцы, не хватались, нужно здесь всю жизнь поменять. Об этом тоже подумаем, но только когда всю эту сволочь разгоним. Есть соображения, господа?

Вельяминов снова дергал свои бакенбарды. Весь корпус знал, что в такие секунды его лучше оставить в покое:

— Начнем штурмовать в лоб — сотни людей положим. Башни еще торчат, словно в насмешку.

— Артиллерия? — кинул ему подсказку Ермолов.

— А если граната в мост попадет? А если башня рухнет да пролет за собой утянет? Здесь, по центру, они хорошо укрепились. Слева берега поположе, но людей они побольше туда поставили. Камней натащили опять же. Только начнем подниматься, покатят валуны сверху, так один целый взвод унесет. Но справа, Алексей Петрович, смотрите: там у них линия слабая.

— Это потому, — усмехнулся Ермолов, — что они на утес надеются.

Правый фланг позиции акушинцев упирался в отвесную скалу, выросшую над речным берегом. Собственно, сама эта скала и была берегом быстрого Манаса. Струя изгибалась в этом месте, прижималась к твердому камню так, что видно и слышно было прижим едва ли не за версту.

— Если обойти эту гору, — медленно процедил Валериан, — одним ударом отрежем их от аула и сядем на дорогу в Акушу. Не удержатся, побегут.

— Если обойти, — повторил за ним Вельяминов.

— А попробуй, Мадатов, — подытожил Ермолов. — Пошли-ка туда людей, пусть посмотрят броды, тропинки. Только скажи, чтобы тихо, чтобы с того берега не поняли, к чему они там разъезжают…

Вечером Валериан ворвался в палатку командующего. Тот после ужина занимался с начальником штаба и квартирмейстером.

— Есть, Алексей Петрович, есть там тропинка. Да такая, что и орудия протащить можно. Только надо уйти от лагеря версты за четыре, дальше спуститься к воде. Там полого и мелко. И по тому берегу поднимемся, пробежим над ущельем, и готово — выходим, как и думали днем, во фланг.