— А что же, Александрыч, ты к Ермолову не пошел? — спросил Семен.

— Пригласить забыли, — отозвался безмятежно Новицкий, облизывая ложку.

На самом деле Алексей Петрович каждый вечер держал свою палатку открытой для всех офицеров.

Любой мог прийти, сесть за накрытый стол, послушать главнокомандующего, а то и высказаться сам, обсудить день минувший и предстоящий. Сергей и сам один-два раза воспользовался случаем, но сегодня ему казалось совсем неуместным сидеть в сухом теплом месте, жевать кусочки жаркого, запивая красным вином, когда его напарник будет мокнуть и мерзнуть под низким, невеселым ноябрьским небом.

Атарщиков покосился на него, но ничего не сказал. Зато Новицкий, вдруг вспомнив, потянулся за голову, где лежала саква, отвязанная от задней луки.

— Принимай, Семен. Это не твой любимый чихирь, но сегодня тоже сойдет.

В манерке, которую он достал из мешка, плескался коньяк, запасенный еще в Тифлисе. Но Атарщиков отвел его руку:

— Прибереги, авось еще пригодится. А сегодня у нас другой запасец имеется. С обозными потолковал кое о чем, вот на ночь с тобой и согреемся.

Даже на расстоянии Сергей учуял запах простого спирта, того, что выдавали солдатам вечерней чаркой. Семен плеснул ему в кружку порции две солдатских, залил кипяченой водой:

— Давай-ка, Александрович, разом. Тюрей закусишь, башлык на голову, сам на бок и до утра. Ночью, думаю, нас тревожить не будут. А утром посмотрим: Бог вымочил, он же и высушит…

Но подремать им удалось часа полтора, вряд ли больше. В полусне Сергей вдруг почувствовал, как щекотно делается правой ноге, как перебирают по ней маленькие, почти невесомые лапки. Он потер колено о колено, надеясь избавиться от наваждения, не желая менять положение, в котором успел угреться, но тут же нечто такое же мелкое побежало уже по вороту чекменя, мягко задело и подбородок.

— Ахти, Господи! — вскрикнул рядом Атарщиков. — Вставай, Александрыч, мыши!

Сергей мигом повернулся и сел. В самом деле, по бурке, цепляясь за мех, взад-вперед сновали крошечные комочки. Семен уже вскочил на ноги и, частью ругаясь, частью смеясь, снимал с себя незваных гостей.

— Ишь ты, животная, а тоже ведь с пониманием. Чувствует, где сухо, где тепло, а может, и сытно. Мешки, Александрыч, надо прибрать, а то и вовсе без сухарей останемся. Что, что хоронишься? — Он двумя пальцами осторожно вынул последнего зверька из-под лопасти башлыка и опустил на землю, под ветки. — Беги, твои уже заждались, должно быть. Струхивай их, Александрович, струхивай, не жалей. Хотят на постой, пускай платят хоть зернышком… Кто здесь?

Новицкий отбросил мышонка прочь и схватился за рукоять пистолета. Огромная фигура выделилась из темноты и сделала шаг к костру. Но, несмотря на длинную бурку и замотанный вокруг головы башлык, Сергей узнал командующего.

— Доброй ночи, гусар. С кем здесь воюешь?

— С мышами, Алексей Петрович. Со всего лагеря, должно быть, сюда набежали. А что вы один?

— Кого мне в своем лагере опасаться? Не мышей же. А хочешь, прогуляемся вместе.

Генералы не предлагают, они приказывают. Новицкий потряс еще буркой, надеясь, что прицепившиеся зверьки упадут сами, и шагнул через уголья.

Время двигалось уже к полночи, но в лагере мало кто спал. Сырость, холод, грязь под ногами мало располагали ко сну тех, кто не умел еще обустраиваться подобно Семену Атарщикову. Кто мог — натаскал дров и согревался, поворачиваясь беспрестанно, подставляя огню то грудь, то спину, то плечи с головой, а то и противоположную часть туловища. Кому не хватало сноровки или усердия, рыл неглубокую яму, достаточную, чтобы поместиться туда втроем; одну шинель кидали под низ, двумя другими накрывались сверху; оказавшемуся по жребию в середине было теплей других.

Повозки составили четырехугольником, внутри которого размещались палатки командующего и ближних к нему офицеров. Лошадей и волов отогнали в сторону, чуть ниже, где оставалась еще не выбитая ночным морозом и прошедшим войском трава. Их охраняли казаки.

Ермолов шел молча, далеко уйдя в своим мысли, и Сергей начал недоумевать, зачем же командующий поманил его за собой. Но тот остановился так резко, что разогнавшийся Новицкий едва не клюнул его носом в плечо.

— Что думаешь насчет завтра, гусар? Полезем в гору?

— Посмотреть бы еще надо по свету, — не раздумывая, выпалил Сергей что вертелось на языке.

— Да уж смотрели, куда же больше? Уклон градусов двадцать, грязь по щиколотку, скользко. Завалы такие, что каждый батареей не меньше часа молотить нужно. И расставили их хитро. Похоже, что научил кто-то.

— Боюсь ошибиться… — начал осторожно Новицкий.

Ермолов фыркнул:

— Не бойся. Ошибиться не бойся. Опасайся лишь одного — не выполнить должного.

— Должен я вам доложить, — поправился быстро Сергей и улыбнулся невольному каламбуру. — Среди нукеров Султан-Ахмета я, кажется, заметил двух европейцев.

— Кажется или заметил?

— Смеркалось уже. Да за дождем разглядеть было сложно. Но, — Сергей взял паузу и решился: — Заметил, Алексей Петрович. Во всяком случае, одного.

Ермолов, сверх ожиданий Новицкого, не удивился:

— Они и должны здесь быть. Скорей всего, англичане. Когда мы ездили с посольством к Фетх-Али-шаху в Иран, я видел там британских инструкторов. Персидскую армию они перестраивают на лад европейский, стало быть, теперь пришли на Кавказ. Что же — их понять можно. Если мы становимся твердо между Черным морем и Каспием, опираясь к тому же на Кавказские горы, Индия уже под угрозой. А эта страна, как говорят сами британцы, ярчайший бриллиант их короны. На их месте я бы непременно послал людей, непременно! Впрочем, может быть, сам пошлю посмотреть… Но пока у нас совсем другая задача.

Он выпростал руку из-под бурки и положил тяжелую ладонь на плечо Сергея:

— Говоришь, осмотреться? Вельяминов тоже советует подождать. Мол, интенданты у них плохие: съедят свое пшено да чужую баранину и разбредутся. Но ведь и у нас эта публика тоже не лучше. Вроде твоего неприятеля Бранского. Пришла же охота графу с сухарями, зерном и сушеным мясом возиться! Правда, донесли мне, что сейчас он во Владикавказе совсем не провиантом интересуется. Ну да ладно. Запаса у нас в ранцах дня на четыре, да на повозках еще примерно на шесть. Всего, стало быть, десять. Предположим, растянем раза на полтора. Всего окажется две недели.

Новицкий молчал, понимая, что Ермолов беседует сейчас не с ним, а с собой. И он, Сергей, только случайно допущен на самый высокий совет, что приходится держать главнокомандующему любой армии.

— Две недели в совершенно чужой стране. Перед самой зимой, в непогоду. С неверным тылом, с огромным скопищем впереди. Их и так уже раза в четыре больше. Мадатов в Каракайтаге застрял. Что он вместо Тарков на Башлы пошел, это неплохо, это даже отлично. Но как он через те перевалы пройдет, не знаю. Да и куда ему двигаться, когда мы сами еще не знаем, на что решиться. А еще дня два постоим, и столько же со всех сторон набежит. Подумают, разбойники, что их опасаются. В Азии же, Новицкий, сам знаешь, бояться нельзя. Здесь жизнь устроена просто — либо ты, либо тебя. Кто испугался — пропал… Ну а как мы вверх поползем? Они же нас еще на первых завалах всех перещелкают!..

Он убрал руку, замотал еще плотнее башлык и двинулся дальше. Новицкий отстал шага на три и старался держать дистанцию, не отставая, не приближаясь.

Левее вагенбурга, ближе к передовым линиям виднелся особенно высокий костер. У него мелькали тени, слышались громкие возгласы, смех. Ермолов остановился, прислушиваясь, потом решительно повернул в ту сторону.

— …мать их туда и сюда, и так и эдак, с четырьмя горами, пятую через колено…

Густая, отчаянная ругань летела, словно искры от надломившегося в пламени стволика. Говорил офицер, сидевший на видном месте. Ему уже стало жарко от своих же слов, ровно как от огня, он снял папаху, и Новицкий из темноты хорошо различал четкий профиль лица, на котором особенно выделялся длинный и прямой нос.