Бек спрыгнул с коня и прошел во двор. Везде были камни, обуглившиеся, не успевшие догореть бревна и доски, валялась мятая утварь, трупы забитых животных. Оставшиеся на улице услышали глухой стон. Один из нукеров кинулся было на помощь, но Тагир перехватил его.

— Не мешай, — шепнул. — Пусть простится.

Луна взошла над соседним хребтом, бросила тени на крышу соседней сакли. Там тоже безмолвно стояли люди. И на той, что лепилась выше, и на той, что пристроилась слева. Люди Чикиль-аула вышли встретить своего бека.

Палка застучала по земле, Тагир обернулся. К ним спускались двое. Одного он узнал — Дауд, брат, что остался, слава Аллаху, живым. Вчера Тагир успел заметить, как под ним убили коня, но помочь ничем не успел. Он скакал следом за беком, защищая ему спину. Другой… Другой был Джамал, отец Абдула, постаревший за сутки, должно быть, на двадцать лет. Одной рукой он опирался на палку, другой — на плечо Дауда. Юноша старательно примерял свой шаг к шарканью старика.

Абдул-бек вышел на улицу и замер, не сразу узнав отца. Старика подвели к сыну.

— Рад, что ты вернулся. — Голос Джамала тоже потерял силу, звучал глухо, словно пустой кувшин, треснувший у самого дна. — Твоя жена, твои сыновья тоже пришли в аул. Нас принял мой брат. Ты можешь увидеть их.

— Я приду к вам, но не сейчас. Сколько мужчин погибло?

— Двадцать два из нашего аула, — ответил Джамал. — И тринадцать из тех, что откликнулись на твой зов. Дауд знает их всех поименно.

— Пойдешь со мной, — приказал Абдул-бек юноше. — Мы должны посетить каждый дом. А потом уже придем и в твою саклю…

В саклю к Мухетдину, брату Джамала, своему дяде, Абдул-бек пришел только под утро. Жена, Зарифа, встретила его у порога. Бек хмуро поздоровался с женщиной и пошел посмотреть сыновей. Латиф и Халил спали, угревшись под шубой, и не пошевелились, когда отец наклонился под ними.

— Устали, намерзлись за день, — пояснила, словно бы извинилась, Зарифа. — Наголодались, теперь будут спать долго. Они видели, как вы сражались, как стреляют русские пушки…

— Значит, они видели, как бежал их отец, — оборвал жену Абдул-бек. — Жаль, что они не видели, как мы резали этих свиней за Тереком.

Мужчины ждали его в кунацкой. Бек стащил чувяки, в одних носках прошагал по коврам и сел рядом с Джамалом. Отломил кусок чурека, наколол палочкой кусок мяса, тщательно прожевал, проглотил. Остальные ждали в молчании.

— Как русские ломали и жгли наш дом? — спросил Абдул-бек отца.

— Русский начальник спросил, и я показал. Я решил, что лучше сделаю это сам, чем кто-то другой. Мы обошли дом и вышли. Затем подошли солдаты. Я не хотел смотреть, как рушится дом, который построил еще отец моего деда.

Абдул-бек наклонил голову:

— Как зовут человека, который приказал разрушить наш дом?

— Князь Мадатов. Он не совсем русский.

— Я слышал о нем. Армянин, родился рядом с Шушой. Потом воевал вместе с русскими. Теперь снова вернулся в горы.

— Он храбр, умен и умеет говорить с людьми на их языке.

— Если мне скажут, что он умеет заговаривать пули, я не поверю.

Джамал с гордостью посмотрел на своего взрослого сына. Но подумал, что смелому мальчику, сделавшемуся сильным мужчиной, недостает пока мудрости старика.

— Он мог приказать разрушить все селение. Ты знаешь обычай. Но выбрал только наш дом.

— Если бы он развалил и сжег все сакли, это было бы делом всех мужчин в нашем ауле. Он сделал это с одним нашим домом, и теперь это мой кровный долг.

— Эти русские, сын, они словно вода с тающих снежников. Нахлынут и потом спадут снова.

— Они уже перешли горы, отец, они остановились в Тифлисе. И теперь идут к морю через Карабах, через Нуху. Я был и у народа нохче [37], я видел, как они там поднимаются все выше и выше. Они не остановятся, если мы не поставим заслон.

— Когда валятся камни со склона, мудрый человек не поднимает щит, но ищет укрытие.

Абдул-бек осклабился:

— Если ты ударишь скалу, отец, кинжал затупится, а может даже сломаться. Если ты ударишь русского, он закричит и умрет. Я это видел…

От Чикиль-аула Мадатов провел своих людей ближе к морю и в ауле Мараг встретил полковника Романова с оставшимися при нем батальонами и артиллерией. Далее нужно было выбирать: либо немедленно идти дальше вдоль моря, чтобы встретить Ермолова в Тарках, либо обходить отроги Самурского хребта и дальше углубляться в Каракатайг, тревожа уцмия Адиль-Гирея и побуждая его к сражению. Но для последней диверсии сил казалось Мадатову недостаточно. Командующий корпусом решил все его сомнения. Письмо Ермолова было коротко и написано по-французски, чтобы горцы, даже захватив курьера, не могли узнать смысл послания.

«Любезный князь Валериан Григорьевич, — читал Мадатов строчки, выведенные ровным писарским почерком. — Уверен, что аульчик мятежный тебе особенных сложностей не доставил. Как вернемся, прикажу стереть его с карты. Далее действуй по обстоятельствам. Мы с Вельяминовым покидаем Тифлис и надеемся увидеть тебя в обусловленном месте…»

Романов спокойно сидел на табурете и ждал, когда же генерал закончит разбирать приказ командующего. В том, что Ермолов посылает их дальше и выше в горы, он не сомневался.

Валериан сложил прочитанную бумагу и спрятал в карман черкески.

— Командующий сообщает, что не поможет нам ни одной ротой, ни единым орудием. Все, что возможно снять с места, он забирает с собой.

— А это значит… — медленно начал полковник.

— Что противник по-прежнему имеет десятикратное преимущество в силах, — закончил резко Мадатов. — Табасарань после нашего прихода стихла и уверяет в своей покорности. Но я не доверяю здешним бекам. Во всяком случае, тем, кто остался. Они дожидаются первого нашего неуспеха. А тогда поднимутся и ударят нам в спину.

— А это значит… — потянул полковник знакомую фразу, улыбаясь и давая командиру время поставить точку.

— Что мы не должны дать им подобного повода. Идем к Дербенту. Там станем на дороге в Тарки и поглядим, что предпримет уцмий.

Город Дербент, «узел ворот», вытянулся более чем на три версты от гор и до моря, перекрывая узкий проход вдоль побережья. С юга и севера его защищали мощные стены, заходящие далеко в моря, так, чтобы невозможно было обойти крепость по мелководью. Но в поперечном направлении его длина едва ли превышала несколько сотен саженей, и отряд Мадатова проскочил его просто насквозь. Вышел за стену, продвинулся еще вдоль широкого, набитого колесами и копытами пути, ведущего в столицу шамхальства, и, повернув к холмам, раскинул там лагерь, тщательно огородив его, окопав и обезопасив пикетами да разъездами.

Утром следующего дня к Валериану прискакал гонец дербентского коменданта. Сын уцмия Адиль-Гирея, совсем еще юноша, был взят аманатом, то есть заложником, и сидел под стражей в одном из домов города. Но минувшей ночью Мамед-бек сумел проломить стену и бежал. Кто-то сумел передать ему инструменты и привести резвую лошадь. Исчезновение пленника заметили слишком поздно, и погоня оказалась безрезультатной.

Мадатов собрал своих офицеров:

— Итак, господа, теперь обстоятельства не оставляют нам возможности выбирать. Пока Мамед-бек был заперт в Дербенте, еще можно было надеяться, что уцмий воздержится от решительных действий. Теперь же он не оставит нас в покое. Идти вдоль моря более невозможно. Наша цель — город Башлы. Разгромив уцмийство, мы обезопасим свой тыл. Это во-первых. А во-вторых…

Он замолк. Во-вторых, хотел объяснить офицерам Валериан, они поднимутся в горы и там уже смогут поддержать Ермолова в самый решительный час. Но об этом он поостерегся упоминать в присутствии начальников мусульманской конницы. Новости в горах летают быстрее птицы.

Выступить назначили на утро следующего дня. Но вечером в лагерь к Мадатову приехал еще один посланник, на этот раз с другой стороны. Адиль-Гирей, уцмий каракайтагский, предлагал генералу князю Мадатову встретиться и разрешить некоторые недоразумения, затемняющие подобно тучам…