Сергей поднял глаза и уставился взглядом в Георгиадиса. Тот смолк.

— Я, Артемий Прокофьевич, себя не оправдываю, но и не слишком виню. Промолчать в данной ситуации я просто не мог…

— Вы были обязаны, — жестко оборвал его Георгиадис. — Согласившись поступить в нашу службу, вы уже не принадлежите сами себе. Можно заменить выбывшего из строя поручика, капитана, полковника, генерала. Даже такого, как ваш Мадатов. Чтобы найти другого человека на ваше место, мне потребуется не менее года. Вы сами легко вообразите, что может случиться за это время.

— То есть, по-вашему, я не вправе подвергать себя даже малейшему риску?

— Да! — отрубил Артемий Прокофьевич. — Во всем, что не относится к нашим делам. Здесь начинается большая игра. Столько ставят на каждую карту, что не снилось ни одному столичному шулеру, ни одному гвардейскому моту. И я хочу… Я употребляю термины, которые должны быть вам известны… Я хочу, чтобы вы запомнили крепко-накрепко: садиться за стол, прокидывать талию, загибать угол вы можете исключительно в наших целях.

Сергей слушал отповедь с довольно серьезным видом, но отнюдь не собирался сдаваться:

— Большая игра, говорите, Артемий Прокофьевич? Но мне кажется, что многие из понтирующих привлечены к столу помимо их воли. С одной стороны, ваши упреки достаточно справедливы. Я действительно не имел права ловить эту пулю. Иное дело — всадить свою в лоб графа Бранского.

— А в этом случае вы пошли бы под следствие. К вам были бы приняты меры, которые сделали бы отправление ваших функций, во всяком случае, затруднительными.

Новицкий переждал очередное замечание Георгиадиса и продолжил:

— С другой стороны, у меня ощущение пострадавшего за действительно правое дело. Я вступился за честь людей хорошо мне знакомых и достойно держался под пистолетом.

— Мало вам было пушек турецких и бонапартовских! Да и чеченские ружья знакомы уже не понаслышке.

— В этом-то дело, дорогой Артемий Прокофьевич. Признаюсь вам, я готов хотя бы и ежедневно, пока не убьют, вызывать к барьеру мерзавцев вроде Бранского и подобных ему. — Новицкий наклонился вперед и вперился в глаза собеседника. — Но никак не могу взять в толк, с какой стати мне сражаться с людьми, которые хотят одного — спокойно жить в своем доме?!

Георгиадис медленно отвел взгляд от Сергея, поднялся. Прошел к окну, выглянул на двор, где все так же толкали друг друга замурзанные мальчишки.

Отвернулся к стене, провел рукой по ножнам шашки, висевшей у края ковра. Покачал ружье, кинжал, также наброшенные на вбитые в стену крючья. Вернулся на табурет. Новицкий с любопытством наблюдал его передвижения.

— Николай Михайлович Карамзин, — начал Георгиадис спокойно, размеренно, — писатель, наверное, вам известный…

Сергей кивнул.

— …По высочайшему указу взялся писать историю государства Российского. Пока вышли несколько первых томов. Я пришлю вам, как только предоставится случай. Интерес в обществе вызван огромный. Раскупают мгновенно и платят втридорога. Три тысячи тиража, можете себе только представить, ушли менее чем за месяц! Оказывается, мы хотим знать свою историю. Но также видно, что мы не имеем о ней ни малейшего представления.

Он сделал паузу, стиснул руки, уставив локти на бедрах.

— Мы живем одним сегодняшним днем. И злоба его довлеет нам многократно, скрывая все остальное. Сейчас представляется, что наши войска приступили с барабанным и пушечным боем к подошвам Кавказских гор с одной только целью: выгнать несчастных горцев из домов, деревень…

— Аулов, — поправил его Новицкий.

— Аулов. Запереть их реки и пастбища, уничтожить леса, угнать и вырезать скот.

— Мы же совершаем все это.

— Да, но отнюдь не по своей воле. Обстоятельства, исторические обстоятельства привлекают нас в эту сторону. Я не зря начал свое объяснение с Карамзина. Один молодой стихотворец составил эпиграмму на его Историю. Мол, доказывает она, без всякого пристрастья, необходимость самовластья и прелести кнута. Главное, в чем этот Пушкин прав, что поставил слово необходимость.Именно так: не желание, не воля, не зависть, не жадность, не похоть. Миром управляет прежде всего — необходимость.

— В чем же нам необходимость мешать этим нищим людям?

Георгиадис шумно вздохнул:

— Знаете, Сергей Александрович, если бы я был художник, написал бы музу истории Клио. Только не юной девушкой в короткой тунике, украшенной туго сплетенным венком, а зрелой умудренной матроной. Может быть, даже старухой с морщинистым ртом, искривившимся от постоянной усмешки.

— Хорошая идея, — откликнулся мигом Сергей, — слегка, может быть, парадоксальная.

— А история любого народа вся сплетена из любопытнейших парадоксов. Зачем, спросите, двигаться нам на юг, влезать в сложнейшие отношения с азиатскими государствами, когда у нас еле хватает сил на европейскую политику, на колонизацию земель за Уралом? Зачем нужен нам этот Кавказ? Даже за Кубань заглядывать не следует, чтобы не ворошить местных наездников. Неужели не отсидимся за Доном? Ответ простой и короткий — нет! Не отсидимся. Не дадут нам завистливые соседи. Вы помните, когда в последний раз татары сожгли Москву?

— Меня там не было, — усмехнулся Новицкий.

— Меня, к счастью, тоже. Но случилось это не так уж давно — чуть больше двух столетий назад, при государе Иване Грозном. В те времена южная граница России, как бы она ни называлась, проходила по Тереку. И там ей, по мысли наших соседей, и следовало бы остаться.

— Не самая плохая идея.

— Так думали персы. А вот Порта предполагала совсем другое. Турки рассчитывали соединить напрямую Крымское ханство и Астраханское.

— Каким же образом?

— Граница Турции шла севернее Азовского моря, а потом резко поворачивала к югу через Кубань, адыгейские земли, пересекала Главный Кавказский хребет, отсекала часть Грузии, часть Армении, опять возвращаясь в Азию. Тогда у турок было еще достаточно сил, чтобы надеяться справиться одновременно и с Ираном, и с нами. Они бы взяли Астрахань, оттеснили на восток персов, и весь Кавказ, все Закавказье, все земли перед Кавказом оказались бы под ними. Тогда от этой огромной империи нас отделяла бы одна Дикая Степь. Не помогли бы уже никакие засеки, никакие сторожевые отряды.

Георгиадис снова поднялся и принялся перебирать бумаги в плоской сумке, лежащей в ногах тахты.

— Не помню, куда я выложил карту, — бормотал он, вынимая листы один за другим.

— Я занимался географией, — улыбнулся Новицкий. — А уж то, что относится к нынешнему Кавказу, выучил наизусть.

— Отлично. Тогда не будем тратить времени понапрасну. Вы понимаете, что для наших предков угроза с юга была одной из страшнейших. Ладно, поляки подходили к Москве при Михаиле Федоровиче. Отступили и больше там не показывались. Но татарская угроза висела над Воронежем еще больше столетия, до царствования матушки Екатерины. Пока Крым не оторвали от Турции, пока не присоединили официально к России.

— Все-таки непонятно мне — при чем здесь Кавказ?

Георгиадис поморщился:

— Мы говорим с вами о границах империи. Даже из Петербурга видно, хотя и не всем, что именно Главный Кавказский хребет — естественная граница России с юга. Крепость, устроенная самой природой. Взять ее будет сложно. Но потом можно будет выстроить упорную оборону и уже не бояться подвижек с любой стороны — что Турции, что Ирана.

— Зачем же мы пришли в Закавказье?

— Прежде всего потому, что нас попросили. Думаю, что для здешнего населения лучше все-таки мы, чем турки и персы. Несчастная земля, где постоянно кто-то воюет. Султаны с падишахами, ханы с беками. А что остается, забирают горные удальцы. Если нам удастся устроить здесь мир, через два поколения все забудут, что путь сюда нам прокладывал меч. Другого выхода нет ни у нас, ни у них. Дагестанцы разбили три четверти века назад авангард Надир-шаха и потому считают себя непобедимыми. А мы, кстати, не можем оставить свободным проход между Кавказом и Каспием. Эти ворота необходимо захлопнуть и запереть. Но только лишь наши войска появляются у Дербента, на ближайших гребнях встают тысячи местных воинов.