— А мне говорили, — Новицкий сделал заметную паузу, подбирая слова. — Будто бы граф затаил обиду на Чичагова, что тот сменил его на Дунайской армии, и решил отомстить таким образом.

Георгиадис невесело рассмеялся:

— Ну что вы! Михайла Илларионович злопамятен, но не глуп. И сводить карьерные счеты солдатскими жизнями он не стал бы. Успокой, Господи, его душу!

Артемий Прокофьевич быстро перекрестился, Новицкий последовал его примеру.

— Нет, догнать Наполеона мы не могли, хотя, честно скажу, не слишком и торопились. Были, возможно, у фельдмаршала основания, но об этом чуть позже. Пока же о борисовском деле. План поимки Бонапарта разработали в окружении императора, помимо главнокомандующего. На карте все сходилось довольно гладко, на местности же возникали естественные препоны. Прежде всего — силы. Половину своей армии адмирал оставил против австрийцев.

— Я слышал, что Эртель должен был привести к нам свой корпус, но предпочел остаться на месте.

— Конечно, эти пятнадцать тысяч пришлись бы вам кстати. Но ведь и с теми войсками, что были у Чичагова, он мог вполне препятствовать переправе. Да — неудачное столкновение с Удино. Кстати, маршал был потому так упрям и настырен, что знал — сзади его настигает уже Витгенштейн. И он обязан был выбить вас из Борисова. Но позиция на том берегу тоже казалась довольно сильной. Переправа наводится не за час и не за два. Пока бы французские саперы работали, адмирал мог подвести полки, эскадроны, поставить батареи и запереть Бонапарта накрепко. Но он обманулся.

— Как?! — воскликнул Новицкий. — Это для меня самое загадочное во всем деле. Поддаться на такую простую уловку! Простейшая демонстрация, понятная, как финт в фехтовании. А он уводит туда все свои силы!

Георгиадис сделал изрядный глоток, затянулся, выпустил клубок дыма и продолжил с большим удовольствием:

— Не такая уж и простая. Наполеон отправил ниже Борисова всего батальон мушкетеров, но с ним пошли еще тысячи этих — жарильщиков. Безоружные толпы отчаявшихся людей, побросавших оружие, способных только жариться у костров и жарить на огне куски конских трупов. Говорят, что не только конских.

— Ужасно!

— Но фельдмаршал предвидел такой конец. Только прискакав к армии, он обещал французам ту же судьбу, что и туркам Ахмед-паши. Помните, Сергей Александровович, лагерь у Слободзеи [23]?

— Помню. И так же помню еще горящий Рущук. Город, что мы сожгли, отходя за Дунай. На четыре версты там было одно только пламя.

Георгиадис понурился. Он тоже видел перед глазами столбы пламени, встававшие над жилищами несчастных болгар, армян, турок, евреев; но вспоминал и солдат армии великого визиря, изможденных, завшивленных, зачервивевших, бредущих между русских шеренг по земле, пропитанной их собственной кровью…

— Я видел горящую Москву, — опомнился он, наконец. — Говорили, что в горящем Смоленске было много хуже.

— Страшным мы с вами делом занимались, Артемий Прокофьевич, — сухо проронил Новицкий.

— Страшное — да. Надеюсь, однако, что не напрасное… Но вы уверены, Сергей Александрович, что занятия эти остались в прошлом?

— Для меня — да.

— Допустим… И — вернемся к Березине. Демонстрация наполеоновская сыграла и потому еще, что соответствовала соображениям самого адмирала. Он посчитал, что переправляться французы будут именно в этой стороне от Борисова. И когда ему сообщили, что в лесу стучат топоры и мелькают чужие мундиры, он, не колеблясь, повел свою армию южнее.

— Не понимаю! — Новицкий развел руками. — Не понимаю! Я сам, вместе с покойным Чернявским, нашел местных жителей, знающих эту реку. И они сообщили нам, что бродов ниже Борисова нет! Что броды есть выше! Я лично составлял донесение в штаб армии. Ну как не заключить из этого, что Наполеон будет переправляться выше!..

Георгиадис несколько секунд с удовольствием наблюдал гнев Новицкого, а потом перебил его:

— Он, разумеется, сделал то же самое заключение.

— Но как же?

— Он перепутал правый берег и левый. Адмирал решил, что Березина течет не на юг, к Днепру, а на север, к Неману или Двине.

— Адмирал!!!

— Да, я слышал, как об этом рассказывал Ланжерон. Вот кому стоило бы настоять и указать верное направление. Но, как я понял, как только они с Сабанеевым начали открывать глаза командующему, тот оборвал их столь резко, что командир корпуса и начальник штаба армии предпочли в дальнейшем просто молчать. Исход известен.

— Я только не знаю подробностей.

— Они были ужасны. Наполеон еще доказал всему миру, что ему нет нынче равных. Ни в выборе места сражения, ни в скорости и остроте разума. Ни в равнодушии к судьбам своих солдат.

— Он ведь ушел сам с каким-то отрядом, совсем уже незначительным.

— Тысяч десять. Может быть, меньше. К Березине он привел тысяч двадцать, тех, что могли еще драться. Соединился там с Удино и Виктором. Всего набралось, думаю, к тридцати. И две трети остались в белорусских болотах. Да если приплюсовать к ним тех жарильщиков, что гибли просто несчетными толпами, число получится ошеломляющее.

Новицкий пожал плечами:

— С другой стороны, никто их сюда не звал.

— Именно, Сергей Александрович! Вы попали в самую точку! Людей с той стороны сюда, в Россию, не приглашали. Они пришли сами, а смогли уйти очень немногие. Хотя уйти очень хотели и весьма даже старались. Саперы французские работали просто самоотверженно. Почти совершенно голые, по грудь в ледяной воде. А ведь морозы на четырнадцатое число ударили знатные. Пионеры с понтонерами почти все и погибли. Мыслимое ли дело человеку находиться в такой воде. Падали, тонули, их тут же заменяли товарищи с берега, совершенно зная, на что идут.

Новицкий вздрогнул, поежился, вспоминая жуткие минуты, когда после гибели лошади он переплывал те два десятка саженей открытой воды, уверенный, что следующий взмах руки станет его последним усилием.

— Боже, помилуй всех храбрецов! — вырвалось у него чистосердечно.

Георгиадис покривил губы в мрачной усмешке:

— Слишком много ему придется заботиться. Сколько народу за последние годы выбило! Не пришлось бы и христианам на мусульманский манер многоженство вводить.

— Было уже такое. После Тридцатилетней войны в Европе духовенство католическое в самом деле дискутировало о возможной полигамии, хотя бы и временной… Но что же наши? Когда переправу начали строить, можно же было уже двинуть батальоны и артиллерию.

— Пехота, конечно, пошла, а орудия по тем дорогам, вы же помните, не так скоро и провезешь. Была одна конная рота, только развернулась, сыпанула картечью, как по ним ударили несколько батарей с левого берега, да не шестифунтовые, а куда посерьезнее. Там, знаете ли, командовали Ней, Удино. Люди весьма решительные.

— Н-да, — вспомнил Новицкий восклицание генерала Ланского. — Вот оно и Удино!

— Совершенно верно заметили. И только лишь навели первый мост, по нему сразу бросились войска обоих маршалов. И тогда уже было к переправе не подступиться.

— Как же тогда французы потеряли столько людей?

— Те, что переправились первыми, самые храбрые, те и выжили. А дальше начались вполне понятные осложнения. Настил у мостов не доски, а бревна, положенные в накат. Саперы бонапартовские, кажется, всю деревушку соседнюю разобрали. Орудия и повозки, тяжеленные, по ним скачут, козлы мостовые ломаются. Обоз у армии огромаднейший. Кто-то подсчитал, что только его переправить по обоим мостам — не менее недели надобно. А наши армии уже на подходе.

Они помолчали.

— Но эти десять-пятнадцать тысяч, что переправились, как сумели уйти? Там же, я помню, сплошные гати. Раскатать их, и вся армия бонапартовская там бы осталась! Едва ли единицы ушли бы. Загадочное дело.

— Никакой загадки, милейший Сергей Александрович, я здесь не вижу. Когда адмирал понял, что Наполеон уже на его берегу, он более всего испугался, как бы тот не кинулся в его сторону. Оставил ему свободной дорогу на Вильно, туда француз и ушел. И скажу вам прямо, поскольку вся наша беседа полностью откровенна. — Георгиадис даже нагнулся вперед и тронул Новицкого рукой за колено. — Возможно, что это было целью и генерал-фельдмаршала графа Кутузова. Да-да, не удивляйтесь. Слышал я, как его сиятельство пару раз поминал некий золотой мост, который он, мол, хотел бы построить чужому императору до самой границы.