Сердце Леона сильно билось, грудь вздымалась.

Прошло несколько минут. Их дыхание стало ровнее, взгляды спокойнее. Еще минуту назад в глазах Ариэл был страх, но сейчас он исчезал и на его место приходила уверенность. По изменившемуся выражению ее лица Леон видел, что она пытается оценить ситуацию, и многое бы отдал, чтобы узнать, о чем она думает.

Совладав наконец с собой, она — воплощение смиренности и спокойствия — протянула к нему открытую ладонь и тихо сказала:

— Мои ножницы, сэр.

Заметив сомнение во взгляде Леона, Ариэл удивленно изогнула брови, демонстрируя тем самым, что не может понять, почему он отказывает ей в ее просьбе.

Леон с неохотой протянул ей ножницы. И сразу же понял, что допустил тактическую ошибку. Непроизвольно он подал их ей ручкой вперед. Она спокойно приняла ножницы, но в глазах ее мелькнула подозрительность. Какая ужасная оплошность с его стороны!

Он вел себя как хорошо воспитанный мальчик, которого приучили подавать острые предметы ручкой вперед. Но он не был ребенком и в данном случае повел себя как настоящий джентльмен. И эта мелкая деталь в его поведении навела мисс Холлидей на мысль, что она имеет дело с не совсем обычным дикарем.

— Вот почему я задалась вопросом, что за дикарь попал ко мне в ученики, — заключила Ариэл, глядя через обеденный стол на свою мать.

Она с радостью увидела, что в голубых глазах матери, так похожих на ее собственные, мелькнул неподдельный интерес. В последнее время у Миллисент Холлидей было мало поводов для улыбки, и Ариэл радовалась, что ей хоть ненадолго удалось отвлечь ее от бесконечных проблем.

Прошло две недели с тех пор, как мистер Пенроуз запретил ей ездить домой и приказал полностью сосредоточиться на работе с лордом Сейджем. Ариэл посылала родителям записки и часть своей недельной зарплаты. Но сердце у нее болело, и девушка волновалась, как они обходятся без нее. Наконец, совершенно отчаявшись, она без разрешения мистера Пенроуза ускользнула домой, поручив Сейджа заботам Фаррелов.

— Может быть, это какое-нибудь совершенно необычное племя дикарей, — предположила миссис Холлидей, — из породы хорошо воспитанных.

Она улыбнулась, и морщины, появившиеся у нее на лице в последние годы, разгладились.

Подобно Каролине, младшей сестре Ариэл, Миллисент Холлидей была необыкновенной красавицей.

Она принадлежала к тому типу женщин, мимо которых нельзя пройти без восхищения и которые заставляют даже мужчин, не обладающих поэтическим даром, браться за перо. Как и Каролина, она уделяла много внимания своей внешности. Так было до тех пор, пока не случилась беда с горячо любимым мужем. Теперь все ее силы и энергия были направлены на то, чтобы защитить его.

Ариэл искренне восхищалась преданностью матери, хотя и не соглашалась с ней, что болезнь отца является позором для семьи и что они любой ценой должны все держать в секрете.

— Воспитанный, — задумчиво повторила Ариэл. — Это определение абсолютно ему не подходит, даже несмотря на то что он правильно подал мне ножницы.

— А как бы ты назвала его поведение?

Ариэл глубоко задумалась, вспоминая те незначительные успехи, которые ей удалось достичь, работая с ним.

— Невероятным, — ответила она наконец. — Временами у меня опускаются руки. Он ведет себя как двухгодовалый ребенок. Он просто большой ребенок, — пришла она к заключению.

— Вот и относись к нему так, — посоветовала мать.

— Это нелегко. У него сильная воля, и он очень упрям. Улыбка исчезла с лица Миллисент Холлидей.

— О, дорогая, он, наверное, пристает к тебе?

— Совсем нет, — поспешила заверить мать Ариэл и, опустив глаза в чашку, задумалась.

Да, он то и дело пытается дотронуться до нее, иногда ласкает ее взглядом, даже, будучи совсем голым, держал ее в объятиях, но пока ни разу не приставал.

— Он сварливый?

— Как можно назвать сварливым человека, который совсем не говорит.

— Неужели совсем?

— Совсем немного. Он обходится всего несколькими словами: пошли, уходи, бренди, еще, сейчас и нет.

— Бедняга, наверное, ему очень трудно.

— Прибереги свою жалость для кого-нибудь другого. Ты даже представить себе не можешь, как человек может настоять на своем, используя всего лишь несколько слов и недовольное фырчание. Бывают дни, когда он категорически отказывается от чая, от того, чтобы есть на серебре, вытирать салфеткой рот и уж, конечно, от услуг мистера Фаррела. Он настоял, чтобы носить только ботинки, брюки и рубашку с открытым воротом.

Миллисент Холлидей всплеснула руками:

— Господи! Ни пиджака, ни жилета?

— Даже шейный платок ему не по душе. Он не позволяет мне научить его правильно завязывать, словно боится, что я задушу его этим платком. Никак не могу понять, почему он так его боится, — добавила Ариэл, презрительно скривив губы.

— Значит, ты не достигла никаких успехов в его обучении? Хороший вопрос, подумала Ариэл. Она и сама часто им мучилась.

— Мне кажется, успехи все-таки есть, — ответила она. — Но иногда я думаю… я думаю… я думаю, что скоро сойду с ума. Этот человек может кого угодно лишить рассудка.

— Почему?

— Он очень быстро усвоил те вещи, которые делают его жизнь легкой и приятной. Вот, к примеру, он требует, чтобы всегда была горячая вода для его бритья, чтобы на десерт подавали лучший портвейн. Но когда речь заходит об учебе, он встает на дыбы. Еще хуже обстоят дела с элементарными знаниями английской грамматики. Здесь он моментально начинает скучать и делать вид, что она его совершенно не интересует. Я постоянно чувствую себя в роли собаки, которая бегает за своим хвостом.

— Будем надеяться, что скоро все изменится к лучшему, — сказала мать, тяжело вздохнув.

Выражение лица Ариэл стало задумчивым.

— Иногда мне кажется, что я вот-вот достигну успеха. Бывают моменты, когда в его взгляде появляется что-то такое…

— Ради Бога, Ариэл, перестань мучить меня. Что появляется в его взгляде?

— Не знаю, как и сказать. Это трудно выразить словами. Какая-то насмешка, а может, ирония. Иногда он пропускает меня вперед, что тоже очень странно для дикаря.

— Неужели он это делает?

Ариэл кивнула:

— И потом, когда ему кажется, что его никто не видит, он держится с врожденной грацией, которой никогда не научишь.

Мать Ариэл, вспомнив свои молодые годы, когда в моде были сплетни, интриги и разговоры о мужчинах, загорелась желанием узнать побольше о странном ученике ее дочери.

— Значит, это правда, что твой лорд-дикарь законный сын покойного маркиза Сейджа?

— Да, Джайлз Дюванн был его отцом. Говорят, что он держал это в секрете, чтобы не травмировать маркизу. Хотя я считаю, он боялся обвинения в двоеженстве.

— И он открыл свой секрет на смертном одре?

— Нет, как это ни печально. У Джайлза Дюванна был старший брат, поэтому ему не приходилось рассчитывать на наследство. Он подписал контракт с капитаном Куком и отправился на поиски приключений. Во время своего пребывания на Сандвичевых островах он встретил и полюбил Моник де ля Морни, дочь островитянки и французского миссионера. Они поженились. У лорда Каслтона даже есть свидетельство о браке. Перед самым рождением сына Джайлз вернулся в Англию и узнал, что его отец и старший брат умерли и он унаследовал титул маркиза Сейджа.

— И он никогда не видел своего сына?

— Нет. Он, вероятно, решил, что несет ответственность за род маркизов Сейдж и, вместо того чтобы послать за своими женой и сыном, женился на знатной и богатой маркизе.

— Я слышала, он был очень беден, перед тем как унаследовал огромное состояние.

— Навряд ли этим можно оправдать такое предательство, — заявила Ариэл. — По иронии судьбы английский брак оказался бездетным. Умирая, маркиз вынужден был признать, что все его труды, не говоря уж о том, что он бросил свою жену с ребенком, оказались напрасными. Все его состояние должен был унаследовать племянник, которого он не любил и которому не доверял.