Не получается.

Еще сосед подзуживает:

– Ах, Алеша, а какой прелестной девушкой была Софья Тихоновна! Представьте Настю с заколотыми на затылке волосами, нежный изгиб шеи под шелковистыми завитками, пальцы прозрачные, как тонкие льдинки…

И без того убитый льдом участковый внимательно смотрел, как увлеченно предается описанию женских прелестей морозоустойчивый буддист (или ламаист, Алеша плохо разбирался в тонкостях восточных религий), мелькнула мысль: «А не влюблен ли наш славный морж в соседку-библиотекаршу?!»

Надежда Прохоровна Губкина не долго размышляла над вопросом профессионально усталой девицы-кассира за плексигласовым окошком:

– Купейных нет. Плацкарт или СВ будем брать?

Надежда Прохоровна припомнила, как говорила Алеше: в гроб сберкнижки не завернут, и уверенно сказала:

– Мягкий давайте.

В Питер к сестре она обычно ездила на «Юности» или «Авроре», на сидячих местах, днем. К подружке на дачу вообще в электричках. Так почему бы не побаловать себя в кои-то веки мягким вагоном?

В последний раз ночь в поезде Надежда Губкина провела лет тридцать назад в плацкартном вагоне «Москва – Адлер». Тогда, после смерти мужа согласилась она съездить с подружками из бригады к морю –  развеяться на сочинских пляжах.

Развеяться получилось так себе. Блекло-розовый педикюр плохо смотрелся на растопыренных пальцах с застарелыми мозолями. Плотный купальник в зеленых горохах по белому полю, казалось, сел, и на груди у подмышек вывалились блеклые синеватые валики в голубых прожилках.

Усатые кавказцы делали авансы сорокапятилетней  зрелой вдове, очкастый лысый дядька – бухгалтер из Таганрога – звал танцевать на ближайшую турбазу… Магнитофон турбазы наяривал «АББУ» и «Бони М», молодые девчонки извивались и умело перебирали ступнями с нежными пятками и яркими ноготками на загорелых пальцах…

Усатый лысый кавалер косился по сторонам…

Эх, да что там вспоминать!

Если только вкуснейшее домашнее вино в оплетенных бутылках… Теплое и сладко-терпкое, как несостоявшийся в воспоминаниях поцелуй…

Прошлое навеяло не только грусть, с ним вернулся и пугливый, тщательно скрываемый стыд – за целомудренный, ставший тесным купальник в зеленых горохах, за неумелый маникюр, и огорчение – москвичка! Могла бы подготовиться…

Тогда уже подруги брили ноги и подмышки. Тогда – году в семьдесят девятом? – уже из-под полы можно было достать чего душа изволит. Спекулянты предлагали и разноцветные купальники не бабушкиных тонов, и шлепанцы на толстой извивистой подошве, и шейные платки под зебру или в бабочку… Коробочки с тенями, упаковки с трусами-недельками, с ажурными колготками, скрывающими фиолетовые северные ноги…

А Надя Губкина купила только пластмассовые клипсы в виде морских ракушек – на море, девчонки, едем! – очки-велосипеды и в «Ванде» новую помаду и польские духи «Быть может».

…Внезапно разозлившись на себя – когда же жить, как не теперь! – Надежда Прохоровна зашла в магазин… спортивной одежды. Тот самый, что открылся невдалеке от их дома на проспекте. Она давно приметила огромные стеклянные витрины с манекенами, утянутыми в разноцветные спортивные костюмы, замершими с лыжными палками, теннисными ракетками, очками для подводного плавания, сумками через плечо – все это манило, привлекало, но и отталкивало – куда тебе?! Совсем сдурела старая – на лыжах в последний раз лет пятьдесят назад стояла, а плаваешь только по-собачьи возле бережка!

Надежда Прохоровна никогда не причисляла себя к робкому десятку. И десять лет назад на вещевом рынке отважно ткнула пальцем в фиолетовый лыжный костюм китайского пошива. Взяла без примерки – потом оказалось, что зад отвисал так, как будто в него чего-то наклали, – и все это время спокойно мыла в нем окна, не опасаясь, что какой-нибудь вуайерист-геронтофил (так Софа пошутила) заглянет с тротуара под подол.

Но на улицу в нем не показывалась.

Была причина.

Году так в восемьдесят шестом ее товарка и соседка Ангелина Леопольдовна вышла во двор в новеньких джинсовых брюках с широкими под галифе штанинами. «Бананы» назывались.

Прошлась под окнами гоголем. Как же! Сын из Болгарии матери обновку привез.

А та обновка в задницу врезалась – прям срамота смотреть!

– Эх, Ангелина, – сказала тогда Надя Губкина, – всегда ты мальчишницей была, мальчишницей и помрешь. Меня вот хоть к стенке поставь – эдакую дрянь на себя не надену! Дерюга же! Рогожа крашеная!

– Наденешь, наденешь, – фыркнула Леопольдовна. – Мой из заграницы вернулся, там сейчас все дамы в брюках ходят. Скоро и до нас очередь дойдет. Вот увидишь – дойдет!

Давно уже нет в живых Ангелины Леопольдовны. И среди тех соседок, что слышали перепалку, мало кто остался, а прочие – забыли.

Но Надежда Прохоровна помнила. Как не смогла сказать: «Ангель, малы тебе порточки, в попу сзади врезали», – а отчитала гордую мать по-бабски, свысока. Наверное, зависть заедала. Или глупость, скудоумие.

И давно уже поселилась в сердце потаенная мечта о брюках. Но молчала, придавленная опрометчивым стотонным обещанием: хоть к стенке ставьте, не надену!

А ведь уже почти все бабки в брюках, да и не помнит никто…

…Независимо вскинув голову в коммунистическом алом берете, скрестив руки на животе – объемная хозяйственная сумка болтается на локте, – ходила Надежда Прохоровна вдоль стеллажей и вешалок с одеждой.

Обвыкала.

В магазине тихо играла музыка. Покупателей в поздний воскресный вечер почти не было; девчонки-продавщицы сгрудились возле кассы и на посетительницу в коричневом пальто почти не обращали внимания.

И слава богу!

Надежда Прохоровна трогала мягкие шелковистые брючки, пришпиленные к вешалке…

– Вам помочь? – раздался голос за спиной.

Надежда Прохоровна оглянулась (немного даже боевито), позади стояла худенькая рыжеволосая девушка в форменном костюме. Никакого ехидства в вопросе не звучало, глаза смотрели приветливо и чуть-чуть пытливо.

– Да… вроде бы, не знаю, – растеряла боевитость баба Надя.

– Вы для себя выбираете или в подарок?

– Себе, – буркнула она.

– А какой стиль вы предпочитаете? Спортивный, домашний, свободный, уютный?

По правде сказать, Надежда Прохоровна предпочитала стиль Софьи Тихоновны.

Как-то даже достала из шифоньера отрез синей шерстяной материи и попросила Софу сшить платье, как у нее: с кружавчиками, манжетами, пояском. (Эти славные кружавчики Софа лихо вывязывала тонюсеньким крючком, дожидаясь читателей в своей библиотеке.)

Подружка сшила. Надежда примерила.

И поняла, что для создания ожидаемого эффекта к этому платью нужна непосредственно сама Софья Тихоновна.

С таким носом, бровями и лицом, сурово-каменным, Надежда Прохоровна выглядела как принаряженный тюремный надзиратель или, в лучшем случае, завуч школы для трудновоспитуемых подростков. Нос, брови и камни в глазах категорически не соглашались соответствовать легковесным затейливым воланам у горла и на запястьях.

А Софа при всех этих затейливостях выглядела элегантно. Чего уж тут душой кривить, тут нужен стиль, привычка. Манеры, в конце концов. Сняла Надежда Прохоровна то платье, прибрала в шкаф и повесила записку – «смертное». Для гроба – подойдет, для жизни – нет. Чужое. Не с ее плеча.

– Я завтра на поезде еду, – робея, объяснила баба Надя продавщице.

– Вам нужен дорожный костюм?!

– Да, да, дорожный! – обрадовалась четкому оформлению желания покупательница. – Дорожный, удобный, не маркий.

– А на какую сумму вы рассчитываете?

И снова в вопросе не прозвучало ехидства, а только доброжелательность и стремление помочь. «И что я раньше думала, что тут одни кривляки да пустомели работают? – сама себя укорила баба Надя. – Вон какая девочка приветливая…»

Но по большому счету понимала – с желанием тратить деньги в магазинах надо родиться. А Надю Губкину даже в молодые годы с трудом в магазины затаскивали. Тряпичниц – презирала!

А уж продавщиц – так на дух не выносила!