Полыхнула вспышка, запахло сливками и розами: на ковре стояла царица Балкида. На ней было длинное белое платье с золотой каймой и ожерелья из золота и слоновой кости. Волосы были уложены в высокую прическу поверх золотого венца, и вдоль стройной шеи покачивались серьги витого золота. С ее красотой и элегантностью слегка не вязались лишь ошарашенное выражение лица и отчетливо зеленоватый оттенок кожи. Она слегка пошатнулась, ахнула и заморгала, озираясь по сторонам.

Шумерский юноша наклонился к уху Ашмиры.

– От мгновенного перемещения всегда тошнит, – шепотом пояснил Бартимеус. – Она, однако, держится. Не собирается блевать где попало. Вот что значит порода и хорошее воспитание!

– Добро пожаловать в Иерусалим, госпожа моя! – сказал Соломон, небрежно протягивая ей кубок. – Не желаешь ли вина?

Балкида не ответила. Ей попалась на глаза Ашмира, и после краткого замешательства царица узнала девушку. Она издала негромкий возглас.

– Госпожа моя… – начала Ашмира.

– Мерзкая девчонка! – Лицо царицы внезапно побелело, на щеках вспыхнули алые пятна. – Ты меня предала!

Она неуклюже шагнула в сторону Ашмиры и вскинула руку с растопыренными ногтями.

– Отнюдь, – возразил Соломон, мягко вклинившись между ними. – На самом деле как раз напротив. Она – самая преданная из твоих слуг. Она выполнила твое поручение. Она украла у меня Кольцо. Она уничтожила тех, кто грозил тебе от моего имени. Если бы не она, будущее Израиля – а также и Савы, дорогая моя Балкида, – было бы воистину печальным. Я у Ашмиры в долгу, – сказал Соломон. – И ты тоже.

Царица Балкида ничего не ответила. Ее взгляд, по-прежнему прикованный к Ашмире, был недоверчивым, холодным и враждебным, губы стянулись в жесткую линию. Ашмира попыталась припомнить, какой была царица тогда, две недели назад, когда они беседовали у нее в покоях. Она хотела воскресить в памяти улыбки и ласковые речи, эту близость, переполнявшую ее гордость…

Все без толку. Воспоминание ускользало от нее. Оно утратило прежнюю силу.

Балкида пристально посмотрела на царя.

– Это лишь слова, господин мой, – произнесла она наконец. – Этого мало, чтобы меня убедить.

– В самом деле? – Соломон отвесил ей изысканный поклон. – Неудивительно. Подозреваю, мы застигли тебя врасплох.

Он протянул ей вино, одарив царицу своей ослепительной улыбкой; на этот раз Балкида приняла кубок.

– Могу ли я предложить тебе прогуляться со мной по моему дворцу, который сейчас немного перестраивается? Я мог бы сообщить тебе дальнейшие подробности, мы обсудили бы взаимоотношения между нашими странами, которые – надеюсь, с этим ты согласишься – пока что оставляют желать лучшего.

Царица мало-помалу восстанавливала свое самообладание. Она церемонно поклонилась.

– Хорошо.

– А тем временем твоя стражница…

Балкида решительно покачала головой.

– Она мне больше не стражница. Я теперь не уверена, мне ли она служит.

На миг Ашмира ощутила жуткую боль, словно в сердце ей вонзили острый нож. Потом боль исчезла, а вместе с ней – и возбуждение от прибытия царицы. К своему собственному изумлению, она вновь успокоилась.

Ашмира посмотрела царице в глаза. Балкида пригубила вино и отвернулась.

– Что ж, в таком случае, – улыбнулся Соломон, – если ты, госпожа моя, не возражаешь, у меня есть небольшое предложение. Ашмира, – и тут все чары и обаяние его личины устремились на нее, – я предлагаю тебе следующее. Поступи на службу ко мне, стань моей стражницей. Я своими глазами видел, на что ты способна, лично убедился в твоих многочисленных достоинствах и теперь уверен – как ни забавно это звучит после событий прошлой ночи, – что спокойно могу доверить тебе свою жизнь. Помоги же мне восстановить порядок здесь, в Иерусалиме. Служи при моем новом, более просвещенном дворе! В ближайшие дни и недели мне потребуется любая помощь, какую я смогу получить, ибо слуги мои рассеялись, а за волшебниками, если кто-нибудь из них вообще выжил, потребуется пристально следить. Ашмира, помоги мне сделать шаг вперед! Начни новую жизнь в Иерусалиме! И будь уверена, – тут он снова улыбнулся, – что тебя ждет щедрая награда!

С этими словами царь Соломон поставил свой кубок на стол.

– Что ж, а теперь настало время уделить внимание моей гостье – почетнейшей гостье! Прекрасная Балкида, сейчас мы с вами немного пройдемся, а потом удалимся в беседку, где нам подадут ледяной шербет. Кстати, лед для моего шербета доставляют прямо с отрогов горы Ливан; клянусь, вы никогда не пробовали ничего свежее! Прошу…

Он протянул руку, и царица Савская ее приняла. Они рука об руку двинулись прочь, аккуратно переступая через валяющиеся на полу обломки. И скрылись под аркой в дальней стене. Шорох их одеяний стих, голоса исчезли вдалеке. Они ушли.

Ашмира с джинном переглянулись. Помолчали.

– Ну да, – сказал Бартимеус, – цари и царицы – они такие!

Уразиил, великий Дух Кольца, был не из тех, кто станет тянуть кота за хвост, когда надо срочно ремонтировать дворец. Внизу, у подножия башни, уже кипела работа. Здания вокруг садов, наиболее сильно пострадавшие от пожаров, оделись шаткими бамбуковыми лесами, и десятки джиннов уже сновали взад-вперед по лабиринту лестниц, разбирая завалы, растаскивая тлеющие бревна и развеивая висящие в воздухе обрывки магии. Со стороны карьера доносился лихорадочный перестук молотов; ифриты летели на запад, в сторону лесов, добывать древесину. Во дворах выстроились вдоль чанов с цементом ряды мулеров[123], деловито размешивая хвостами раствор, в то время как в садах, уходящих в голубую даль, трудились полчища бесов, засевающих попорченные огнем лужайки.

И посреди всего этого шагал Соломон, ведя под ручку царицу Балкиду.

С балкона, где я стоял, даже монументальное чувство собственного достоинства Соломона и Балкиды выглядело совершенно незначительным. Это были просто две крохотные фигурки, одетые в белое с золотом, почти неразличимые среди свиты, что тащилась за ними по пятам[124]. Балкида двигалась медленно, напряженно, как воплощение опасливой гордости; Соломон держался свободнее. Время от времени он театрально взмахивал руками – очевидно, указывал ей на какие-то красоты садов. На одной руке сверкало золотое колечко.

Ну, надо сказать, при той огромной власти, которая находилась в его распоряжении, Соломон, по человеческим меркам, являл просто-таки чудеса сдержанности. Большая часть его поступков более или менее была направлена на общее благо, и вдобавок он был великодушен – в чем только что убедились мы с Ашмирой. И все-таки, все-таки – в душе он оставался царем, а это значит – надменным пижоном, склонным к показухе. Даже это его небрежное, мимоходом проявленное великодушие по отношению к нам было, на свой лад, еще более броским и показушным, чем все его драгоценные побрякушки. Нет, не то чтобы я был против, что вы!

А что касается царицы Савской… Ну…

Темноглазый шумерский юноша, взирающий с балкона на сады, грустно пожал плечами, отлепил свою расхристанную сущность от перил, на которые опирался, и вернулся в зал.

Мне пора было уходить.

Девушка расселась на одном из золоченых кресел Соломоновых апартаментов и уминала за обе щеки медовую коврижку со всем изяществом и сдержанностью голодного волка[125]. Когда я вошел, она и ухом и не повела, по-прежнему продолжая жрать. Я уселся напротив и впервые со времени своего возвращения как следует к ней пригляделся.

Руки-ноги у нее все были на месте, но в целом она изрядно поистрепалась. Одежда на ней порвалась и обгорела, тело в синяках, губа припухла, отдельные пряди волос обесцветились и окрасились зеленым там, где ее опалило магическим пламенем. Все это, несомненно, на пользу ей не пошло, но это были не единственные изменения в ее облике. Глядя, как она жадно прихлебывает Соломоново вино и нахально вытирает руки о шелковые подушки, проницательный наблюдатель (вроде меня) мог также отметить, что она выглядит куда более живой и энергичной, чем при первой нашей встрече тогда, в ущелье, когда она надменно и холодно взирала на меня, восседая на своем верблюде.