– Зато пан Бартенев исполнит нам украинскую народную пеню в караоке.

– Ах, я не в голосе...

         Мне наливают «для голоса». Сидеть в индийском клубе, пить мексиканскую текилу и петь украинские песни – это слишком. Но в целом – смешно, никто ни над кем не потешается, каждый клоунит по-своему. Эдик расстегивает очередную пуговицу белой рубахи и начинает рассказывать, как он работал охранником у одной миллионерши, вдовы какого-то министра, и как она его домогалась – подстраивала покушения, заманивала в спальню, ходила при нем без белья и все такое. Я тоже закуриваю их слимс, передаю Леди Х... История забавная, но чем-то режет. Напоминает о моей ситуации с Иванной, когда оба вели себя истерически взвинчено. Не хочется вспоминатьь. Я забираю у Вележкиной сигарету: ей и так весело.

         Ребята выглядят шикарно. Эдик – как голливудский актер испанского происхождения, Игорь – как местный озорник-пофигист, Стас – как успешный топ-менеджер солидной компании, Колян – как спецназовец в штатском и в отгуле. Ирина – в серебристо-сером, Юля – беж, Леди Х – коричневый дресс-код. Она сбрасывает пиджак и остается в прозрачной светло-коричневой блузке, вырисовывающей на ее теле узоры из причудливых цветов. Генка скользит взглядом то по ней, то по Ирине. Юля флиртует со Стасом. Остальные – явно не отказались бы от внезапного пополнения штата кадрами женского пола.

         Но в целом – прикольно, не напряжно. Слегка обкурившись и прокомментировав кто во что горазд историю Эдика, переходим к танцам. Игорек сразу выхватывает какую-то девчонку в сари и с точкой на лбу. Мы все качаемся в волнах музыки, воображая себя героями индийского кино с американским хэппи-эндом. Я обнимаю Ирину. Генка увлекает Леди Х. Меня слегка уносит. Я оставляю свою партнершу Эдику и иду в туалет.

         Тут прохладнее. Я плещу в лицо холодной водой и гляжу на себя в зеркало. Может, я уже стар для подобных вечеринок? Но – сказать честно – ни разу в жизни я не бывал в таком прикольном клубе.

         Следом входит Игорек. Тоже окунается в умывальник. Встряхивает мокрыми волосами.

– Не пойму. Давно так не вставляло. Что за зелья такое...

         Смотрит на меня, пытаясь сфокусироваться.

– Очухаться надо. Вроде соображаю, а вроде бы и нет...

         И снова смеется.  

– Если вы каждое дело так отмечаете, уже должен выработаться иммунитет, – хмыкаю я.

– Кто сказал? Никогда ничего не отмечали. Генка вообще с коллективом не очень братается. Да это и не дело особо. Так, дельце. Чисто на аналитику. Ну, ты его украсил трупами малехо, а так – ничего сверхвыдающегося... сверх... У нас такие дела бывали... о-о-о! Мама не горюй! И выкраденных детей возвращали, и заложников освобождали, и казино – по заказу – чистили!

         Я как-то резко вдруг начинаю трезветь. Перестает быть смешно. 

– И кто... детей возвращал?

– Генка. Ну, и Колян вот. И еще ребята прикрывали. Васек погиб тогда. В прошлом году. Я тогда задолбался по всем каналам инфу искать. Я ж для них PR-менеджер типа. Зато после этого «мерс» купил. Так-то.

         Снова окунается под струю воды.

– А клуб этот клевый... правда...

– А травка чья? Подарок заведения?

– Нет, Генка принес. Надо узнать дилера – реально улетная штука...

         Игорек уже пришел в себя и готов продолжать развлекаться. А я стою, приклеившись спиной к стене. Не по себе как-то... словно кафельный пол стал разъезжаться под ногами...

         Вдруг сделалось очень неуютно. Очень зыбко. Игорь рассеян и не замечает ничего по моему лицу. Просто видит, что я стою без движения...

– Чего ты? Поплохело?

– Нет. Устал просто...

         Просто я устал.

         В зале нахожу Генку и быстро прощаюсь:

– Мне ехать надо. Удачно вам дотанцевать!

– Постой-постой! А... Вележкина как же?

– Извинись за меня... Мне пора, правда.

         Спешу выбраться из этого фальшивых, киношных, индийских декораций. Подальше от блестящего шелка и алых кресел, подальше от бессмысленной  музыки и бессмысленного веселья.

         Если он хотел познакомиться с Леди Х – мог бы сказать мне об этом прямо, а не поражать мое воображение таким феерическим шоу. 

         Я пытаюсь восстановить в памяти утреннее настроение, дыхание весны, запах дождя и зелени деревьев. Но все это уже отполировалось дымом сигарет, шумом клуба, смехом и топотом танцующих. Город вокруг меня лежит темный, мрачный, совсем не весенний. Жизнь теплится только возле баров и круглосуточных супермаркетов.

         Таксист включает шансон, и салон машины заполняет песня о трудностях пребывания в колонии строгого режима в условиях отсутствия здоровых гетеросексуальных отношений. Я пытаюсь не слушать слова, в голове еще носятся обрывки хаус-клубного ритма...

         В моем районе уже нет огней. Все затихло. Я вхожу в квартиру, и запах клуба – восточный, сладковато-дурманящий, пряный, острый, но какой-то несвежий, фальшивый запах входит вместе со мной в мое жилище.

27. РАССВЕТ

Ничего страшного не случилось. Я просто усложнил, как обычно со мной и бывает. И даже не я виноват в этом, а дурь так рубанула по мозгам. Пора прекращать эти колебания нервной системы: от восторга – до рвотных спазмов отвращения.

Смываю в душе сладковатый запах «Папоротника» и совершенно прихожу в себя.

В квартире тихо, и я не включаю свет, чтобы не разбудить Лару. Так же на цыпочках прохожу на кухню – глотнуть соку. На кухонном столе белеет листок бумаги: «Я все-таки не могу. Не ищи на этот раз. Тебе – удачи». Под запиской – подаренное мною кольцо. Я вхожу в зал и понимаю, что ее нет.

Ее нет. Нет ее вещей. Нет никаких следов нашей едва начавшейся семейной жизни. Она, воспользовавшись моим отсутствием, просто улизнула, оставив на память золотое колечко размером шестнадцать с половиной.  

Как и не было ничего. И, разумеется, я не буду ее искать. Это уже было и ни к чему не привело. Я не буду ей звонить, даже если она не изменит номер телефона.

Не очень поздно, слегка за полночь. Может, наши еще веселятся в клубе. Я сажусь у окна и гляжу в темноту. Что тут можно анализировать? Черным по белому написано: «Я не могу». Не может выйти за меня замуж, не может жить со мной, не может меня любить, не может заниматься со мной сексом, не может видеть меня каждый день. Попробовала – и не смогла. Думала, все у нас получится – при относительном достатке, в Москве, в уютной съемной квартире, а ничего не получилось. Сердцу не прикажешь. Особенно – молдавскому сердцу.

Я замечаю, что плачу, только когда под моим локтем на подоконнике начинает образовываться лужа. Итак, печальный итог – мне тридцать восемь лет, я абсолютно одинок и страдаю неврозом.

Хочется кому-то позвонить, но я понимаю, что это еще более опасный симптом. Звонить и рыдать в трубку – удел старых дев.

Сейчас, когда почти стукнул сороковник, мне, как никогда раньше, не хватает родителей. А с Ларой... у меня были родители, был дом, даже здесь, в чужом городе, и были бы дети... наши дети.

Я рыдаю как буйный псих в дурке. Я ненавижу свою жизнь и себя самого. Нужно принять то, что этого у меня не будет, а будет другое – бюро, дела, встречи, драки, погони, перестрелки, пьянки, «улетная» дурь. И уже поздно быть финансовым аудитором – это тоже заранее исключено.

Я плачу до тех пор, пока за окнами не начинает светать. Мне хочется видеть этот рассвет – хочется заглянуть ему в глаза. Но рассвет не чует недоброго. Начинается обычный весенний день, не предвещающий даже дождя.

Каждую секунду мне кажется, что я уже прихожу в себя, но какое-то воспоминание из тех немногих дней, которые мы провели вместе, снова вырубает меня, почище любой травки. С той лишь разницей, что тогда я хохотал, а теперь рыдаю.

Рассвет высвечивает мое опухшее лицо и красные глаза. После бессонной ночи мне не хочется спать, и я не знаю, чем можно себя отвлечь от мыслей о Ларе. За руль в таком состоянии я не сяду – боюсь самого себя...