— Ну и как вам? — спросила Элиза. Она наблюдала за Даниелем, пока тот читал листок.
— О, как эссе написано довольно бойко. В качестве политической тактики — довольно опрометчиво.
— Когда он пишет: «читатель то», «читатель сё», это не просто фигура речи, — сказала Элиза. — Его и впрямь читают, хотя при нынешнем политическом климате не многие в этом сознаются.
— В том-то и загвоздка, сударыня. — Даниель закрыл окно, потому что теперь они ехали по берегу Флитской канавы, неподалеку от Крейн-кортской штаб-квартиры Королевского общества; от аммиачного запаха перехватывало дыхание и слезились глаза. — Публикуя такое, он ставит на то, что виги победят, а тори проиграют.
Элизу критика явно смутила, однако у принцессы, слушавшей их разговор, был наготове ответ:
— Мы все на это поставили, доктор Ватерхаус. Вклютшая вас.
Если бы Иоганн не сказал Каролине, что Брайдуэлл был некогда королевским дворцом, она бы вышла из кареты, окинула его взглядом, определила как полуготические-полутюдоровские развалины и отвернулась, теперь же должна была оторопело разглядывать его несколько минут, силясь мысленно воссоздать прежнее величие.
Двор, где заезжие герцоги, возможно, играли после обеда в кегли, был завален грудами истёртого каната, который потресканным пальцам арестанток предстояло расщипать на паклю. Из окна, в которое, просунув через решётку пипиську, мочился сейчас двенадцатилетний карманник, принцесса могла любоваться на свой флот в те времена, когда здесь была река, а не сточная канава. Шумные пыльные мастерские, наверное, служили конюшнями для рыцарских скакунов.
Молодая особа более романтического склада могла бы до конца дня истязать свой мозг, тщась сотворить из этой человеческой и архитектурной свалки мало-мальски презентабельный образ. Каролина прекратила старания, как только улюлюканье из зарешёченных окон напомнило ей, что они стоят во дворе, через который обычно вводят новых арестантов.
— Не обращайте на них внимания, — посоветовал Даниель, ведя своих спутников через арку во внутренний двор. — Знатные люди часто ходят сюда поглазеть на арестантов, хотя Бедлам считается не в пример более занимательным. Все решат, что мы просто любопытствующие.
Как вскоре стало ясно, дворец состоял из двух флигелей.
— Туда мы не пойдём, — сказал Даниель, кивая влево. — Там сплошь мужчины: карманники, сводники, подмастерья, поднявшие руку на хозяев. Прошу за мной на женскую сторону.
Он говорил медленно, а двигался быстро: тактика, рассчитанная на то, что спутники будут спешить за ним и меньше глазеть по сторонам.
— Я вынужден буду всякий раз проходить в дверь первым, непростительным образом нарушая этикет, но, как вы уже поняли, здесь не Версаль. Смотрите под ноги.
Даниель повёл их по лестницам и коридорам через ту часть дворца, где прежде размещались слуги. Наконец он втиснулся в дверь, за которой открылось необычайно большое пространство под высоким сводчатым потолком: древний зал, где, возможно, пировали за длинными столами графы. Сейчас его по большей части занимали женщины. Из мебели присутствовали колоды и колодки. Перед каждой колодой, высотой чуть меньше, чем до пояса, выпиленной из целого ствола, стояла женщина. Все они были молодые — ни девочки, ни старухи с такой работой бы не справились. Каждая держала молоток: насаженное на ручку полено дюймов десять в поперечнике и примерно в фут длиной. На колодах лежала треста — стебли конопли на ярд выше человеческого роста, несколько дюймов в диаметре, которые месяцы назад очистили от листьев, бросили в стоячие озерца и придавили камнями. После того как всё, кроме волокон, сгнило, их высушили на солнце, доставили баржами в Брайдуэлл и свалили огромной кучей в одном конце зала. Младшие девушки постоянно выдергивали из кучи стебли, тащили их по полу и укладывали, как осуждённых, на свободные плахи. Едва стебель оказывался на колоде, человек в фартуке поднимал палку, хищно глядя на спину женщины, прикрытую лишь тоненькой тканью. Если она в ту же минуту не ударяла со всей силы молотком, палка опускалась ей на спину. Каждый стебель надо было бить много раз, поворачивая, по всей длине, чтобы освободить длинные темные волокна от сгнившего и высушенного растительного вещества. Молотки стучали по колодам нескончаемой канонадой, сор взмывал в воздух и грязным снегом оседал на пол. Каролина и Элиза немедленно схватились за шарфы и укрыли волосы, чтобы в них не попали пеньковые очёсы. В следующий миг обеим дамам пришлось закрыть теми же шарфами рот и нос, потому что воздух представлял собой взвесь крохотных ворсинок, невидимых глазу, но сразу вызывающих першение в горле.
Помимо колод, в зале имелись колодки. Каждая состояла из двух брусьев, закреплённых на вертикальных рамах, так что высоту их можно было менять. На обоих брусьях имелись парные вырезы разного размера, на разном удалении друг от друга, чтобы запястья и шею разной толщины можно было фиксировать в положении, наименее удобном для жертвы и наиболее отвечающем прихоти надсмотрщика. Почти все они были пусты, что говорило о хорошей организации труда, однако в нескольких стояли женщины с высоко вздёрнутыми руками. Спины их были черны от запёкшейся крови.
— Теперь вы знаете об изготовлении пеньки и выправлении нравов всё, — заметил Даниель, когда они выбрались через боковую дверь на лестницу, где можно было слышать друг друга и дышать. Некоторое время все отряхивались и вычищали соринки из глаз. — Меня изумляют мужчины, — продолжал Даниель, — которые, видев то, что видели мы, на следующий день отправляются в бордель. Сам я не могу вообразить картину, менее возбуждающую страсть вообще и к продажной любви в частности…
Тут Элиза строго глянула на Даниеля, а Иоганн предостерегающе хмыкнул. Каролину разговор явно заинтересовал, но она осталась в меньшинстве.
— Что ж, тогда в апартаменты мисс Ханны Спейтс. Смотрите под ноги.
Последнее предупреждение не имело особого смысла, так как фекалии распределялись по всему полу равномерно.
Брайдуэллский дворец был типично английским в том смысле, что какой бы исторический процесс ни породил нынешнюю его форму, в ней начисто отсутствовала всякая логическая система. Как ботанику, Брайдуэлл можно было запомнить, но не понять. Гости уже давно не знали, в какую сторону идут, и не удивились бы, если бы Даниель, распахнув дверь, показал им секретный туннель под Темзой или чёрный ход в ад. Однако вместо этого они очутились на верхнем этаже какого-то флигеля или пристройки. Здесь, в просторном помещении под мощными стропилами древней шиферной крыши жили и трудились Ханна Спейтс и её товарки. Сейчас в нём было душно, зимой, наверное, холодно, зато сухо, в нос не шибало зловоние, в окна проникал свет, а по стенам не стояли, вместо украшений, окровавленные женщины. Стропила шли под небольшим наклоном, как будто тщились сбросить бремя каменной чешуи. Это придавало помещению вид готической церкви, чьи строители перемёрли от чумы раньше, чем успели установить кафедру и скамьи.
По крайней мере тут был орган (или так казалось на первый взгляд). Внимание входящих сразу обращал на себя ящик размером с бродяжью лачугу, но неизмеримо более изящной работы, из плотно пригнанных дубовых дощечек, законопаченный по углам паклей и смолой. Вдоль него располагались четыре больших меха и деревянный поручень. За поручень держались две женщины; каждая стояла на двух мехах, соединённых так, что когда один под нажимом ноги шёл вниз, наполняя воздухом камеру, второй расширялся. Казалось, женщины взбираются по бесконечной лестнице. Обе были краснощекие девахи, большегрудые, задастые и встрепанные; обе работали с азартом, так что их румянец разгорался всё ярче. С неприкрытым любопытством разглядывая гостей, они не забывали следить за U-образной трубкой, наполненной ртутью. На одной половине трубки алой ленточкой был отмечен уровень. Как только какая-нибудь из девиц ослабляла нажим на одну педаль и переносила свой вес на вторую, ртуть в этой половине трубки резко шла вниз, затем снова прыгала вверх. Можно было не объяснять, что цель их усилий — поднять ртуть к ленточке.
