– Волнуетесь за меня?

            Честно говоря, Мих вообще не думал, куда дальше.

– Май кончился. Был май и снова кончился…

– Вот с первого июня и пиши заявление, – подсказала Мария Гордеевна.

            Он написал.

            Есть страшная притягательность в акте написания заявления об увольнении по собственному желанию. Кто писал, тот знает. Это равносильно тому, что бросить в лицо начальнику то самое заветное:

– Пошел ты в жопу, начальник!

– Не волнуют меня больше ваши проблемы!

– Нюхайте сами свои вонючие окурки!

– Болейте сами от ваших кондиционеров!

– Моя девушка в сто раз лучше вашей затраханной секретарши!  

– Я свобоооодеееен!

            Акт освобождения.

            Но вместе с тем и риск, и шаг в неизвестность, и подрагивание шариковой ручки. Редко – шаг на новый уровень. Чаще – публичный акт признания собственного поражения: на этом уровне я не победил, я никому ничего не доказал, на этом уровне мир под меня не прогнулся. Но чтобы идти дальше, нужно распрощаться с этим уровнем навсегда. Освобождение берет верх. Я свобоооодеееен!

– После моей жалобы его уволили! – скажет довольный охранник.

– Будет знать, как от меня нос воротить, – скажет Марина Федоровна, драя линолеум.

– Перебежчики! Вот она, современная молодежь. Настоящей вони и не нюхали. С такими мы немцев не победили бы! – скажет Мария Гордеевна.

– А он прикольный был парень, – скажет Света, вернувшись из отпуска. – И куда он ушел?

            Мих ушел домой и лег спать. Вечером пришла мама.

– А ты рано сегодня.

– Я в отпуске.

– На месяц?

– Ага.

– Куда-нибудь съездишь?

– Нет, спать буду.

            Он смог проспать три дня. Потом вышел в центр пешком, сел на трамвай, сделал круг до кинотеатра «Победа», вернулся в центр, сошел на Пушкинской, выпил кофе, погулял по парку.

Солнце жгло, город почти опустел. Было непривычно тихо, светофоры замирали на зеленый – никто не переходил улиц.

            Стал звонить мобильный. Мих, как обычно, долго не принимал вызов, надеясь, что звонивший успокоится сам по себе. А когда откликнулся, узнал Ольгу. Она защебетала что-то бодрое, потом умолкла.

– Сердишься на меня? – спросила напрямик.

– Нет. Нет, Оля.

– Я знаю, что ты из социалки ушел. Я туда звонила. На твоем месте какая-то Ирина.

            Мих ничего не сказал.

– Давай увидимся. Разговор есть, – предложила она.

– Про «Мозаику»?

– Ты так ничего и не ответил.

            Он вспомнил, что решил не встречаться с ней – ни при каких обстоятельствах. И вдруг понял, что хочет ее видеть, несмотря на скучные разговоры о «Мозаике», несмотря на сто пятьдесят килограммов живого веса ее престарелого любовника, несмотря на ее белый-белый дым.

Договорились встретиться в том же кафе. Время еще было. Мих побродил по парку, уперся в бюст Пушкина и сел на скамейку. Напротив подростки потягивали пиво. Под их лавкой уже высилась гора пустых бутылок. Один поднялся и пошел мочиться к постаменту.

            Какой смысл объяснять, где черное, а где белое, если этого не сделали еще родители в бессознательном детстве?

12. НА ИСХОДНЫЕ

            Мих помнил ее с сигаретой, зажатой в зубах, растерянной, подавленной, несчастной от осознания того, что нет ничего собственного, нет своего, все чужое: от квартиры и олигарха – до случайного любовника и оргазма, и это не давало ему помнить ее бодрой и подтянутой, с микрофоном в руке, бойко отдающей распоряжения операторам.

            Но Ольга была весела. Помахала рукой, указала взглядом на бокал пива.

– Давай. Пиво тут знатное. Я на диете, но сегодня употребила.

– Все нормально?

– Да-да. За прошлое – сорь. Я обычно таким маразмом не страдаю, соплями там всякими, сожалениями…

            Она снова махнула рукой, словно отогнала пелену, повисшую между ними.

– Я в «Мозаике» уже сказала, что нашла психолога. Они очень рады.

– Ну, хорошо. Можно попробовать, – согласился Мих.

            Она довольно кивнула.

– Только не говори, что мы знакомы. Я просто сказала, что навела справки, и ты лучший в городе, – предупредила на всякий случай.

– Да, конечно. Не очень-то мы и знакомы. Ты здесь училась?

– Да, я местная. А дома не живу, потому что там и без меня тесно и состав непостоянный, – она засмеялась.

– Смешно, кстати.

– Смешно, – кивнула Ольга. – На работе напряженка, думать некогда. По вечерам – Владимир Сергеевич, нужно быть веселой. Потом – он к семье, а мне под утро – хоть волком вой. Я иногда даже снотворное пью.

– А поклонники?

– Есть и поклонники. Мониторю. Но надежных нет. Надежнее, чем он, нет.

            Ольга допила пиво.

– Я тебя к себе не приглашаю. Хотя хотела бы.

– А почему не приглашаешь?

– Мне после тебя плохо, – сказала честно. – Грустно.

– Я анекдоты буду рассказывать.

            И они снова поехали в ее съемную квартиру. В это раз не было темноты, не было пронизывающего света фар и причудливых теней. Было еще светло, бодро и предельно просто.

            Немного душно для секса, но потом пошли в душ, стояли под струями воды обнявшись, и ему казалось, что – на краю света, под каким-то черт знает каким водопадом, может, даже самым высоким и опасным в мире. Она всхлипнула. Мих поднял ее лицо, отодвинул мокрые волосы.

– Оля? Опять?

– Нет… Дурачок. Вода просто попала. Ты иди теперь. Я боюсь, что он может явиться.

            Оделся Мих наспех. Пошел пешком от ее дома, потом поймал такси. Настроения не было. Работа в журнале не привлекала. Просто чувствовал, что вернулся на исходные, но уже с тем опытом, который не даст быть прежним.

– Так куда? Двадцатый раз спрашиваю.

– На Горького сверните. И стоп.

            Таксист свернул.

– На Горьком, так на Горьком.  

            Зачем памятники, бюсты, постаменты и названия, если они ни о чем не говорят людям?

            Мама была не в духе. Ему даже несколько раз послышалась фраза о том, что ее сын не стал адвокатом. Послышалась словно сквозь какой-то шум.

– Мам, у тебя проблемы?

– Проблемы. Но не психологические.

– Хорошо. Потому что я все равно в отпуске.

            Вернуться на исходные позиции, значит, брать новый старт – снова производить впечатление, соблюдать новый дресс-код, налаживать новые контакты, знакомиться.

             Сам процесс знакомства неинтересен Миху.

– Я учился в сельскохозяйственном институте. А вы?

– Я приехал из Ростова. А вы?

– Я мечтаю побывать в Индии. А вы?

– Я уже пятый год женат. А вы?

– Я отец троих детей. А вы?

            «А вы?» не побуждает к ответу. Он сам привык задавать вопросы. И устал видеть, как в простых ответах лезут наружу все мании, фобии и комплексы человека. Устал.

            Нужно хорошо выгладить рубашку, нужно подобрать галстук. Нужно показаться толковым и энергичным. А он даже не расспросил Ольгу о фокус-группе. Устал.

            Говорят, больше устаешь не от наличия, а от отсутствия – эмоций, объектов, ситуаций. Тогда чего ему не хватает? Чего не хватает с такой силой?

            Утюга.

– Мам, а где у нас утюг?

– Скажи Ирише, она тебе погладит.

– Мне наутро надо.

– Куда это ты собираешься?

– На новую работу.

– Чтоооооо?!

            Давно не было на его памяти сердечных приступов.

– Мама, спокойно. Я уже давно не в социалке.

– А… Миша?

– Миша – это я.

– Я же его просила… лично. Лично! И он мне обещал, а ты… Ты одним махом!..

– Да ничем я там не махал.

– Одним росчерком пера!

– Прекрати.

– Ничего другого я и не ожидала от тебя услышать!

– О новой работе не спросишь?

– А тебя туда уже взяли?