Завернутый в свое одеяло, Макс лежал в багажнике моей машины. Я не останавливался, пока не въехал на автостоянку ресторана. Лойс вышла из своей машины и пересела ко мне.

— Мне так жаль, Лоренс.

Некоторое время я ничего не говорил.

Потом прошептал:

— Он висел так, будто его казнили. — У меня сжалось горло.

Лойс положила ладонь на мою руку:

— Охотники… вот кто его… Может быть, случайность. Быстрое движение между деревьями…

Я покачал головой:

— Ему перерезали горло.

Лойс прижала ладонь ко рту. Ее глаза закрылись.

— Как могут люди совершать такие жестокие поступки? — Она открыла глаза. — Но что бы ни произошло, Макс умер, когда делал то, что ему нравилось. Он умер среди природы. Что за жизнь была у него в твоем подвале? — Она прижала ладонь к моему лицу. — Вот как ты должен смотреть на это. — Она замолкла, и ее глаза наполнились слезами. — Я рада, что ты не погиб. Не хочу тебя потерять. Никогда.

Я ничего не сказал. Про себя я знал, что убить меня попытался Эрл. Может быть, он действительно поверил, что я буду его шантажировать. Мне нужно было сдерживаться. Я хотел, чтобы Лойс замолчала, но она говорила и говорила. Она сжала мою руку:

— Лоренс, на самом деле это к лучшему, и в конце концов ты поймешь…

Я сказал:

— Я думаю, что Эрл Джонсон пытался убить меня.

— Нет, Лоренс, перестань.

Я отодвинулся от нее:

— Ты не знаешь, какая ссора произошла между мной и им с Хелен перед тем, как я поехал в хижину.

Лойс покачала головой:

— Зачем бы Эрл оставил Макса висеть, если он поджег твою хижину? Это было бы глупо, вызвало бы подозрения. Подумай об этом.

Я прижал ладонь ко лбу.

— И как они могли узнать, что ты поехал туда?

— Я уложил снаряжение на заднем сиденье. Они могли его увидеть.

Лойс покачала головой:

— Это были охотники, Лоренс.

— А пожар?

— Так у тебя топилась печка. Верно?

Я ей не ответил.

Лойс посмотрела на меня и прошептала:

— Расскажи мне про Макса что-нибудь хорошее.

И на несколько минут я дал горечи улечься. Я рассказал Лойс о последнем дне в жизни Макса, о том, чем мы занимались вместе, и она улыбалась, и я улыбался, и она сказала:

— Собаки умеют прощать. — И прижала губы к моим дрожащим рукам.

В ресторане Лойс взяла вечернее дежурное блюдо — сандвичи с индейкой и картофельное пюре. Я к своей еде почти не прикоснулся.

— Кто, по-твоему, пришел бы на мои похороны, если бы я погиб? — сказал я.

Лойс не ответила. Она спросила, буду ли я есть свой кусок индейки. И взяла его, а под ним оказалась спрессованная начинка. Я почувствовал, что меня вот-вот вывернет. Пришлось пойти в туалет и ополоснуть лицо. Возвращаясь, я заметил, что ресторан построен в форме пивной бочки, дно которой занимал обеденный зал. Входя в него, я не обратил на это внимания.

Когда я снова сел, то сказал:

— Я думаю подать в отставку. Продам дом и уеду в Чикаго.

Лойс презрительно фыркнула:

— Так просто ты дом не продашь. Если люди узнают, что ты уезжаешь, то будут выжидать, пока ты не согласишься на любую цену.

— Ну, так сдам его в аренду.

Лойс состроила гримасу:

— Сдача в аренду — плохая идея с любой стороны. Ты толком ничего не выручишь.

— Черт подери, так что я, по-твоему, должен сделать? Спалить его и получить страховку? Что ты на это скажешь?

Наверное, я повысил голос — люди оборачивались и смотрели на меня. Мимо прошел тип в кожаных штанах с кофейником. Он объяснил нам, как сказать «спасибо» по-немецки. Лойс улыбнулась, как улыбаются люди, когда просто подбадривают кого-то, и подождала, пока он не отошел.

— Если ты уедешь сейчас, Лоренс, то обрубишь все связи… Твой сын, твоя работа… Погоди, не спеши делать то, о чем потом пожалеешь.

Я покачал головой:

— Вряд ли смогу и дальше жить в своем доме. Вот главная проблема.

— Переезжай ко мне. Или я уж так плоха?

Я посмотрел на нее:

— Что ты находишь во мне?

— Вопрос не столько в том, что я нахожу в тебе, сколько в отсутствии выбора. — Она улыбнулась. — Это была шутка, Лоренс. Засмейся.

Но мне было не до смеха.

Снова подошел тип в кожаных штанах, но на этот раз он наигрывал на аккордеоне. На обороте меню были слова песни. Предполагалось, что вы начнете подпевать. Но затем он поглядел на мое лицо, и я понял, что глядит он на цинковую мазь. Наверное, вид у меня и правда был скверный, потому что он сразу отошел.

Напротив ресторана был мотель. Там мы провели ночь. Посреди ночи я проснулся, как от толчка, понимая, что Макса больше нет. Я встал и поглядел в окно, на свою машину. Макс все еще лежал в багажнике.

Я оделся, вышел и поглядел на пса, завернутого в одеяло. Темный язык свисал наружу, рана поперек горла запеклась. Я положил его на землю и провел рукой по морде, сказал ему, что прошу прощения за все. Я чувствовал, что мои глаза набухают от слез.

Везти его домой не имело смысла. Земля слишком затвердела, чтобы его можно было похоронить.

Это была жизнь, прожитая под гнетом последствий моего развода, здесь она завершилась. В ней не было ни перемен, ни свободы. Свои последние годы он прожил, как узник.

И тогда на фоне слабого аквамаринового свечения мотеля я взял Макса на руки, свернул на задний двор к мусорному баку и погреб его глубоко под пустыми картонными коробками.

Я воспользовался платным телефоном у регистратуры. Кто-то выцарапал на металлической стенке аппарата:

« Твоесуществование я под вопрос не ставлю! Бог».

Я позвонил Джанин, но ответил Сет сонным голосом:

— Кто это?

— Спроси Джанин, помнит ли она, как мы приобрели Макса в подарок для Эдди? Спроси ее, Сет.

Сет сказал приглушенным голосом:

— Это Лоренс. Пьян или еще что-то.

— Который час?

Я услышал, как Сет что-то сказал, и Джанин повысила голос.

Я услышал щелчок в ухе, когда связь между нами прервалась.

Оставалось полторы недели до финала чемпионата в Индианаполисе. Репортеры занимались своими приготовлениями на ступеньках мэрии.

Шел одиннадцатый час. В воздухе слышалось жужжание голосов, облаченные в нейлон секретарши болтали у фонтанов, собравшись в тесные кружки, — все курили и держали кружки с кофе. Некоторые оборачивались на меня, когда я проходил мимо.

Под моим левым глазом была цинковая мазь, а левую сторону лица усеивали мелкие пузырьки. Прядь волос над левым ухом сгорела почти до самого скальпа — и все по причине синтетической набивки моего спального мешка. От меня пахло, как от пригоревшего гренка.

Выглядело это хуже, чем было на самом деле. Щипало, но и только. Я приготовился к долгому дню рассказов об одном и том же, но попросил Лойс ничего не говорить про Макса. Описывать, что произошло с ним, было бы выше моих сил.

Я просто тихо сидел за своим столом. Патрулировать мне предстояло только с середины дня. Я позвонил Лойс, но она не взяла трубку. Позвонил ей домой. Ее и там не было. Я не хотел пить кофе один и снова позвонил в ее кабинет.

Тридцать шесть часов назад, подумал я, меня чуть не настигла смерть, и вот я снова сижу в консервной банке полицейского трейлера. Такая вот перемена в жизни! И эти кассеты, гарантирующие богатство, — не водил ли я себя за нос? Ведь во мне нет того, что требуется.

Я полистал «Желтые страницы» и нашел разворот фирмы, занимающейся недвижимостью, под названием «Адмирелти риелти».

Женщина, взявшая трубку, сказала мне, что специализируется на коммерческой, а не жилой собственности, но добавила, что может обсудить условия занесения моего дома в их списки, если я хочу. Она сказала, что может выбрать для меня время между встречами с клиентами. Мы договорились встретиться на следующий день в ее конторе в торговом центре. Только повесив трубку, я увидел фамилию. Женщина, с которой я разговаривал, была женой мэра. Я подумал, не позвонить ли, чтобы отменить встречу, но не позвонил.