— А как же раньше? Откуда у тебя раньше были деньги? На холдинг и прочее?

— От твоей матери, конечно. Ну и немного моих собственных.

— О, папа! — Николь закрыла лицо руками.

Как много грязи! Как, оказывается, все непросто: даже в двадцать девять лет ты узнаешь об этой жизни омерзительные подробности, которые переворачивают все с ног на голову! Папа… Безупречный добрый папа, который в детстве казался ей чуть ли не святым, — такой же охотник за золотом, как и все вокруг!

— Не суди строго, Николь. Ты повзрослеешь и поймешь меня. Жизнь… Она, знаешь ли, заставляет иногда играть по своим правилам. И только дураки не подчиняются этому, до конца отстаивают моральные принципы. Дураки и идеалисты.

— В детстве ты учил меня, что так и надо, — медленно произнесла Николь, глядя в одну точку.

— В детстве… Мало ли что было в детстве! Я и сам когда-то верил в это. А потом понял другое. Не надо противостоять судьбе, если она ломает тебя, нужно лишь немного пригнуть голову. А то потом, когда придет хорошее время…

— А если не придет?

— Я же сказал: решать тебе. Простишь ты меня или нет — это твой выбор. Я свой сделал тридцать лет назад. — Отец закрыл глаза. — Эта история поглотила меня и сожрала. Деньги полковника, словно кровавый бестелесный монстр, питаются человеческими душами и судьбами. Вот и моя, кажется, попала в эти тяжелые жернова… Все. Больше я ничего не скажу.

Отец замолчал, тяжело дыша. Последние слова дались ему слишком трудно: он все время останавливался и переводил дыхание. Николь едва понимала, что происходит: до того ее ошеломил рассказ. Воспоминания, разговоры, слышанные когда-то загадочные фразы насчет этого наследства, теперь бессвязными кусками всплывали у нее в голове. Но вместе с ними, ничего не значащими для нее картинами жизни, заполняя и затмевая собою все остальное, росло чувство обиды: как же отец мог так поступить?

— Уф, как же полегчало, ты не представляешь, — снова раздался его голос. — Теперь можно со спокойным сердцем умереть.

— Папа, а почему ты не хочешь рассказать обо всем этом маме? Тебе не кажется, что она имеет право знать?

— Может, и имеет. Но ей уже это не интересно. Да ей и никогда не было интересно. Деньги нужны ей, чтобы тратить их на молодых мальчиков и на наряды. Больше Сандре не надо ничего… А может, она и права? Зачем в сущности эти миллионы? От них лишь одни проблемы.

— Да уж, это точно.

Они немного помолчали.

— Папа, — осторожно заговорила Николь. — А зачем ты рассказал эту историю именно мне?

— Почему ты спрашиваешь?

— Ну… Дело ведь не только в исповеди…

Он покосился на нее озорным глазом:

— Ишь ты! Все-таки есть в тебе крупица здравого смысла. Верно, не только в исповеди.

— А в чем еще?

— Ну отчасти в том, что я хотел тебя предостеречь. Не вздумай поддаваться на провокации этого Голдфилда-Мерисвейла. Вероятнее всего, он захочет жениться на тебе, но ты теперь знаешь, что вовсе не для того, чтобы вернуть долг предков. Еще. Если ты услышишь от него о Форт-Лодердейле, это тоже знак опасности.

— Форт-Лодердейл? Чем тебе не угодил этот милый курортный городишко?

Отец немного помолчал, потом сказал:

— Просто деньги полковника первый раз всплыли именно там, когда он с семьей жил при своей войсковой части в форте. И именно с этих пор за ними почему-то начали особенно энергично охотиться… Думаю, наш дедуля прихватил чье-то золотишко на войне… Впрочем, не буду гадать.

— Но он жил в Новом Орлеане. При чем здесь этот Лодердейл?

— Это потом они переехали в Орлеан. А сначала жили там… Подожди, я хотел сказать тебе о другом. Смотри, чтобы вокруг тебя не вертелись молодые люди, интересующиеся твоей родословной: они тоже все охотники за золотом. И не думай видеть в каждом из них прекрасного принца.

— Ты боишься, что я выйду замуж не за того? Папа, мы миллион раз говорили с тобой на эту тему.

— Не зли меня, Николь! — Глаза отца гневно сверкнули. — Ведь мне нельзя волноваться!

— Ну хорошо, хорошо. Что ты хотел еще?

— Я хотел, чтобы ты вышла замуж не за какого-нибудь оборванца, как всю жизнь мечтала, а за человека солидного…

— Которого ты хорошо знаешь, в котором ты уверен! Я уже слышала это.

— Николь! Ты еще сто раз вспомнишь мои слова и скажешь мне спасибо!

— Папа, не волнуйся. Я все сделаю, как ты хочешь.

— Черта с два ты так сделаешь. Между прочим, у постели умирающего врать нельзя.

— Умирающего? — Николь натужно улыбнулась. — Да ты еще меня переживешь!

— Так вот, сейчас ты кое-что пообещаешь мне.

— Что?

— Ты пообещаешь мне и выполнишь просьбу, потому что не сегодня завтра меня не станет, и тогда ты уже не сможешь взять свое обещание обратно.

— Папа, это шантаж!

— Нет, это правда жизни. Один из тех случаев, про которые я говорил тебе, что нужно немного пригнуть голову.

— Нет!

— Да. Итак. Вчера, перед тем как лечь спать, я составил новое завещание. Там все справедливо разделено между тобой и матерью, с явным перекосом в твою сторону.

— Почему?

— Мне надоело кормить ее любовников… Лучше не перебивай… Скоро ко мне в палату придет нотариус, и мы подпишем документ… Но именно сейчас я хочу потребовать от тебя кое-что.

— Что, папа?

— Ты поклянешься, что никогда не станешь ввязываться в погоню за наследством. За тем наследством.

— Ах это! — Николь с облегчением махнула рукой. — Да оно мне и не нужно!

— Хорошо. Это первое. А второе…

— Как, это еще не все?

— Второе обещание, которое я с тебя требую, это… выйти замуж за моего хорошего друга, мистера Хоупа, он…

Николь встала со стула:

— За мистера Хоупа? За этого омерзительного старого толстяка?

— Он не омерзительный. Он добрый.

— Папа, ты что?! — Николь просто не верила своим ушам. Ей казалось, что происходит какой-то абсурд. — Ты в своем уме?

Отец совершенно серьезно посмотрел ей в глаза:

— Пока да. И поэтому требую поступить именно так, как я сказал.

— Но… но почему?

— Потому, что я ему доверяю. Он добрый и честный.

— Может быть. Но он мне в отцы годится. Он твой ровесник, папа! Я не хочу за старика!

— Он моложе меня.

— Это ничего не меняет, папа! Я не пойду за него замуж, и можешь заново переписывать свое завещание!

— Хорошо, как скажешь. — Отец немного подумал, в глазах его появился жесткий блеск, как всегда, когда речь шла о сделках. — Не хочешь — не надо. А теперь можешь идти.

Николь помотала головой. Ей все казалось, что она спит и видит кошмарный сон.

— То есть… подожди… то есть ты готов лишить меня денег, если я ослушаюсь тебя?

— А что ты хотела?

— Я… Ничего не хотела, — выговорила она мертвыми губами. — Ничего. Отдыхай, папа.

Она вышла из палаты на негнущихся ногах. Перед глазами все плыло. Николь никогда еще не чувствовала себя настолько измаравшейся в грязи…

Вечером позвонили из клиники и сообщили, что отца не стало. По новому завещанию, подписанному за два часа до смерти, все состояние Ноа Монтескье отходило его жене — Сандре Монтескье. В отношении дочери Ноа велел жене поступать на свое усмотрение.

Услышав это от растерянной матери, Николь не удивилась. Она лишь произнесла загадочную фразу, над которой Сандра потом долго размышляла:

— Ай да полковник! Да, общая кровь…

— Понимаете, мне больше не с кем поговорить! Вы невольно стали моим первым слушателем, когда я пыталась рассуждать на эту тему. А сейчас… А сейчас я сама оказалась в такой же ситуации, как и бедная Берта. Хорошо, что я хотя бы не беременна.

— Да уж. Дела…

Николь сидела на капоте машины, свесив ноги и похлопывая соломенной шляпой по колену. Они снова были на пляже, но на этот раз стоял день, светило солнце, и Люк уже четвертый час выслушивал ее рассказ.

Сегодня ему было много интереснее, чем неделю назад, по крайней мере, разговор стал предметным, и девушку ему было откровенно жаль. Вот она и перешла из разряда богатеньких и капризных в ранг его любимых — попроще. Буквально одним росчерком авторучки из богатой наследницы Николь превратилась в нищую. Только, глядя на нее, не скажешь, что она жалеет именно об этом.