— Кто я таков, чтобы судить вас?

— Вот именно. — Мадлен неторопливо налила себе еще бокал вина. Ей положительно требуется подкрепить силы. Теперь ей понятно, почему Элли выпила несколько порций виски. Ее жених — человек явно трудный. — Вы определенно никто.

Мужчина внимательно оглядел ее, словно вбирая взглядом, затем усмехнулся. И Мадлен догадалась, что по какой-то странной причине этот человек узнал про нее абсолютно все; узнал даже то, что, возможно, неизвестно ей самой.

— Ну, нельзя сказать, что Пол так уж никто. Он редактор, работает на киностудии, — вступилась за жениха Элли. — Ведь это он — тот самый человек, который предложил снять фильм по моей книге. Я рассказывала тебе об этом, Мэдди. Вы оба совершенно не умеете слушать. Общая для вас черта.

Элли собрала тарелки и ушла на кухню, отказавшись от их помощи. Теперь они прислушивались к шуму льющейся воды, доносившемуся из кухни.

— Она всегда хочет все делать сама, — обратился Пол к Мадлен. — Ей никогда и в голову не придет просить о помощи.

— Конечно. Любит все держать под контролем. Разве кто-нибудь другой может справиться с этим так же хорошо, как она?

Пол допил виски и налил им обоим еще.

— Я, признаться, до сих пор не понимаю, почему ваша сестра решила выйти за меня. Не знаю, что она вам говорила на этот счет, но, по-моему, она совершает ужасную ошибку. Она много обо мне рассказывала?

— Ровно ничего, и я не строю на ваш счет никаких догадок. Расслабьтесь. Не сомневаюсь, что она от вас просто без ума.

Мадлен говорила совершенно спокойно. Ей известен подобный тип мужчин, странно только, что ее сестра, обычно такая практичная и рассудительная, увлеклась им. Пол — один из тех слишком красивых парней, которые считают себя центром Вселенной и всякой компании тоже. С ними приходится нянчиться, льстить им, дарить неотступным вниманием. Наверняка у него почти нет друзей.

— Она ничего вам не рассказывала обо мне?

— А что, есть о чем рассказывать?

— Рассказать всегда есть о чем, детка. Своя история имеется у каждого.

Мэдди бросила на него внимательный взгляд. Он, оказывается, не совсем таков, каким она его только что представляла. И как только он расставался с высокомерной миной, сразу же становился на редкость милым и обаятельным.

— Я наверняка все ей испорчу, — смиренно сознался он, чем еще раз поразил Мадлен. — Мне не удаются такие попытки.

— Я не знала, что вы были женаты раньше.

— Женат я не был. Был всего лишь влюблен. В детстве из меня сделали самого большого эгоиста, хоть я и не виню в этом мою мамочку. Она хотела как лучше, это правда. А я всего лишь самовлюбленный подонок. Наверное, это в моей ДНК так запрограммировано. А что запрограммировано в вашей с сестрой наследственности? Кроме вашей красоты, конечно?

Привлекательность может оказаться очень опасным свойством, она будто существует сама по себе. И взгляд Пола, который он сейчас устремил на Мадлен, был очень и очень странным, особенно учитывая, что она все-таки была сестрой его невесты.

— Я тоже, к сожалению, эгоистична. В отличие от Элли. — Кровь прилила к щекам. Раньше она считала, что краснеть почти не умеет. — И совершенно уверена, что вам удастся сделать мою сестру счастливой.

— Точно, — усмехнулся Пол. — По схеме «они жили долго и счастливо, и у них было семеро детей». Но какое это имеет значение?

По какой-то причине они дружно рассмеялись. Может быть, признаваясь этим, что оба слабаки по части сердечных дел, вечные неудачники. У Мадлен, вообще говоря, ни один роман ни с одним парнем не длился дольше года. Любовные отношения ей быстро надоедали, она становилась требовательной. В качестве объяснений ссылалась на свое воспитание. Говорила, что оно ее погубило, потому что к ней всегда относились как к младшей в семье и она привыкла во всем слушаться сестру.

— Рада, что вы поладили, — сказала Элли, входя в этот момент в комнату. На десерт она подала ягоды, мороженое, крем-шантильи и шерри-бренди.

Они могли откликнуться какой угодно шуткой, но вместо этого лишь обменялись взглядами. Сообщники. Именно тогда Мадлен и поняла: могут возникнуть неприятности. Это был момент сомнений, глухой удар сердца, неуловимая угроза подступающего несчастья. Все эти признаки оказались налицо, словно знаки на дорожной карте, расстеленной на столе перед ними. Здесь — ложка и вилка, а вот тут — нож и сердечная боль.

— Ты сама так прекрасно взбила сливки? — спросила Мадлен у сестры. — Очень вкусно.

Но думала она вовсе не об этом. И не о пломбире с сиропом, ягодами и орехами. Собственно, она вообще разлюбила сладости. Но сейчас она вдруг вспомнила один день, ей было тогда лет семь, когда на дом вдруг обрушился ураган и она, напуганная, побежала и спряталась в чулан. Через некоторое время вся семья бросилась на розыски, ее искали повсюду, звали и звали, выкрикивая ее имя, а она молчала. Теперь Мадлен вспомнила, какое отрадное чувство испытала тогда, какую почувствовала власть над всеми домашними. Она, которая всегда была для них почти никем, мисс Второсортица. И сейчас — вновь то самое чувство. Как будто только ей одной известно, что предстоит случиться. Мадлен снова взглянула на Пола, просто чтобы удостовериться в том, что она не ошиблась. Он смотрел на нее не отводя глаз.

Она ни в чем не ошиблась.

Вечером Мадлен чистила на ночь зубы в крохотной ванной комнатке своей сестры. Хотела поскорей заснуть, чтобы перестать думать. Сердце колотилось как бешеное. Конечно, слишком много вина, слишком много кофеина. Во второй свой приезд она пробудет в Лондоне совсем недолго, несколько последних дней августа, когда должна состояться свадьба. Потом уедет. Не причинив никому ни малейшего вреда. Небольшая интрижка, легкий флирт за спиной сестры, не более серьезная обида, чем в детстве, когда она, бывало, стащит у нее ленточку или безделушку, которой Элли даже не хватится. Однажды, повинуясь внезапному импульсу, она вылила в кровать сестре стакан молока. Это было так подло, ей даже не верилось, что она на такое способна. Так никогда и не призналась в этом. Разыграла полнейшее удивление, когда в их комнате вдруг появился противный запах.

Мадлен сама не понимала, откуда берется эта зависть, так глубоко внутри ее она гнездилась. Мама тогда сказала, что так пахнет, наверное, из-за плесени; в доме действительно было очень влажно, в конце концов, он стоял на самой окраине возле болот. Люси провела целый день на ногах, стирая детскую одежду и все постельное белье, даже одеяла, потом развешивая все это на веревках сушиться. Мадлен смотрела, как мать в конце дня присела отдохнуть в тень под сикомором, едва живая от усталости, возле нее стояли корзины с остальным бельем, предназначенным для стирки. Девочка знала, что оно все почти совсем чистое, могла бы вмешаться, рассказать о случившемся и пощадить мать, избавив от дальнейших хлопот. Но она этого не сделала. Так и стояла в зарослях тростника, не проронив ни слова.

В номере было невыносимо душно; никто в них не проводил уборки, древняя система канализации то и дело давала сбои. Но это был именно тот отель, в память о котором мама долгие годы хранила на ночном столике белую керамическую пепельницу, украшенную зеленым львом.

— Когда-то он был для меня самым любимым местом на земле, — рассказывала Люси дочкам. — Мне было двенадцать лет, и «Лайон-парк» казался мне верхом элегантности.

В детстве воображение Мадлен даже рисовало живущего здесь настоящего льва; наверное, потому нынешним летом она и зарезервировала номер. Мать так восхищалась этим отелем, теперь превратившимся в непритязательную гостиницу. Что же касается льва, обитавшего во внутреннем дворике отеля, то он оказался старинным каменным изваянием, поросшим от древности мхом.

— Ах, этот… — снисходительно бросил клерк, когда Мадлен спросила о льве. — Когда-то его привезли из одного французского монастыря, и он уже несколько сотен лет живет в нашем саду. Он стоял там, даже когда самого отеля еще не было. Но недавно у него через всю спину прошла трещина, и мы просто не знаем, что будем делать, если наш лев развалится на части. Придется дать отелю другое название!