Король был настолько поражен, что сразу не нашел нужных слов. Он изумленно смотрел на д’Арлея, как бы не веря, что его подданный посмел говорить так откровенно. Он отошел в сторону и стоял там некоторое время, уставившись на темные облака, застилавшие небо.

– Господин д'Арлей, – наконец сказал король, – вы со мной разговаривали в таком тоне, как никто никогда не смел со мной говорить. Вам должно быть ясно, что мне это очень неприятно. Я никогда ничего не забуду и не прощу вам этих слов! Тем не менее, господин д'Арлей, я вынужден признать, что уважаю вашу храбрость и верю, что только великая убежденность в собственной правоте вынудила вас произнести эти слова. Вы сделали хитрый ход! – внезапно воскликнул король, – Ни один король не забывает думать о том, что смерть не позволит ему контролировать составление хроник. Меня это все очень волнует, и мне придется признаться, что вы, возможно, правы. Я вас не стану наказывать, господин д'Арлей, но приказываю, чтобы вы никогда никому не рассказывали о том, что вы мне высказали, и о том, что я вас выслушал. Мы об этом больше никогда не станем вспоминать. Д'Арлей поклонился.

– Сир, я вам это торжественно обещаю.

– Цель Жака Кера мне ясна, – продолжал король. – Он намеревался заменить леди Агнес этой девушкой и с ее помощью хотел заполучить влияние на короля и соответственно многое другое. И сейчас, – с неожиданной яростью продолжал король, – чтобы установить вину, придется все рассказать в суде! Все, что я старался скрыть, теперь станет известно всему миру! – Карл дышал с трудом, и прошло некоторое время, прежде чем он был в состоянии продолжить речь. – Закон должен быть соблюден. Если Жак Кер и эта девица задумали устранить леди Агнес, чтобы молодая заняла ее место, они должны быть наказаны. Но им будет обеспечен справедливый суд. Не следует разглашать одну вещь. В память о прелестной и святой леди эта неблагодарная девица не должна упоминать в суде о своей якобы родственной связи с Агнес Сорель. Я вам могу гарантировать только одно: девушку не будут пытать. Я сейчас же напишу приказ, запрещающий это.

Он заворчал, увидев, что лицо д'Арлея выразило облегчение:

– Доказательством моей справедливости является снисхождение, которое я проявляю к человеку, сующемуся не в свои дела и меня оскорбляющему. Господин д’Арлей, вы плохой подданный. Для вас будет безопаснее, господин д’Арлей, если вы больше никогда не появитесь при дворе!

Гийом Гуффье и Август де Ленвэр сидели в зале заседаний и грустно смотрели друг на друга. На столе лежали два документа с королевской печатью.

– Королевский гонец прибыл, когда мы уже собрались пытать девицу, – пожаловался Гуффье. – Господин губернатор, если бы этот господин д'Арлей не привез копию приказа короля, у нас уже было бы признание, в котором мы так сильно нуждаемся!

– Вы правы. Господин д'Арлей виноват в том, что наши планы провалились.

Гийом Гуффье мрачно уставился на оба документа. Казалось, ему было неприятно касаться бумаг. Он еще раз пробежался взглядом по приказу отменить пытки.

– Мы никогда не должны забывать, – тихо заметил Гуффье, – о том, что сделал господин д'Арлей. Никогда, Август, дружище!

В комнате воцарилась тишина. Губернатора так спешно вызвали для ознакомления с приказом короля, что он не успел позавтракать. Он взглянул на поднос с завтраком, потом на документы и, когда начал есть, почувствовал полнейшее отсутствие аппетита. Такого с господином толстяком никогда не случалось. Он немного поковырялся в еде, не сводя взгляда с мрачного дружка Гийома Гуффье.

– Дорогой Гийом, вам не стоит быть таким унылым, – наконец произнес губернатор. – Если я не ошибаюсь и правильно понял приказ короля, нам не позволено только одно – подвергать девушку пыткам.

– Разве этот запрет не помешает выполнению наших планов?

– Не обязательно. – Губернатор начал медленно жевать копченого угря, который был его любимым угощением на завтрак. – Приказ говорит, что мы не должны применять пытки, и я его трактую следующим образом: не использовать орудия пыток в специальной пыточной камере.

Гуффье нетерпеливо перебил дружка:

– Август, вы что, пытаетесь учить меня, как следует интерпретировать официальный язык?

Губернатор хитро усмехался.

– Нет, Гийом. Я пытаюсь вам объяснить путь, который может привести нас к данной цели и не нарушить королевского приказа. Мы можем использовать другие формы принуждения, и они могут оказаться не менее эффективными.

– Мудрый Август, постарайтесь объяснить мне все более понятно.

– Все дело в камере, – сказал губернатор, с проснувшимся аппетитом набрасываясь на еду. – Камера может быть настолько неудобной и ужасной, что она станет действовать на нервы и здоровье девицы – тогда и добьемся своего, не применяя пыток! Конечно, этот метод более медленный, но… мой милый Гийом, зато он весьма верный!

Гуффье начал обдумывать предложение.

– У вас есть клетка? – наконец спросил он.

– Конечно. Я только что собирался вам это предложить.

Валери отвели в камеру на нижнем этаже башни Мелю-зин. Камера была большой, светлой, с хорошим свежим воздухом. Более того, там была, можно сказать, элегантная обстановка: кровать под балдахином, подушки с белыми льняными наволочками. На кровать можно было взобраться по лесенке с вышитыми панелями. В камере также находилось мягкое кресло с подставками для ног и с красивыми резными подлокотниками, а также комод. На стене висело распятие, на окне стояли горшки с цветами. Камера явно предназначалась для высокопоставленных арестантов.

Девушка вошла туда, дрожа от страха, она и не подозревала, что сам король запретил пытать ее. Увидев роскошную обстановку, Валери немного успокоилась. Она огляделась и сказала:

– Какая прекрасная комната! Главный надзиратель покачал головой:

– Погодите, мадемуазель, я покажу вам, что находится за занавесками.

Валери только теперь обратила внимание на тяжелый, коричневого цвета гобелен, висевший на стене. Девушка побледнела и прошептала:

– Что это такое, уважаемый надзиратель?

Он откинул занавеску – и Валери прижала руку к губам, чтобы подавить крик ужаса. За гобеленом стояла клетка с широкими железными прутьями, на дверце висел огромный замок. Над клеткой висели две таблички с надписями: «Признавайся во всем – или будешь страдать» и «Бог отвернулся от тебя». Пропорции клетки были тщательно продуманы: заключенный не мог там ни встать в полный рост, ни лечь. Ему оставалось лишь сидеть, прижав колени к подбородку, или лежать в позе эмбриона.

Надзиратель открыл дверь клетки и сказал:

– Мадемуазель, войдите внутрь.

Валери оглянулась, чтобы еще раз увидеть красивую комнату, посмотрела на ужасную клетку и сказала:

– Мне следовало сообразить: у них отсутствует доброта и чувство справедливости.

Гийом Гуффье и Август де Ленвэр вскоре появились в комнате и увидели, что девушка сидит в клетке за решеткой, положив голову на колени, на ее лице было выражение ужаса и удивления.

Август де Ленвэр промокнул под носом надушенным платочком, подошел к клетке и взглянул на Валери.

– Мадемуазель, было решено проверить, насколько вы упрямы, не применяя средств, находящихся в камере пыток, в которой вы уже побывали.

– Да, сударь, – сказала Валери, начиная дрожать.

– Но мы постараемся выбить из вас правду. Вы останетесь здесь и не будете выходить отсюда, если даже вам станет плохо или вы сильно заболеете. Так будет до тех пор, пока вы не пожелаете говорить. Вам все понятно?

– Да, сударь.

– Я бы посоветовал вам побыстрее удовлетворить наши требования. Если вы проведете в клетке много времени, это отрицательно скажется на вашем здоровье.

Гийом Гуффье был очень доволен. Он и не желал скрывать этого.

– Я думаю, мой дорогой Август, – заявил садист, – нам не стоит задергивать занавеску. Пока мадемуазель находится в этой неудобной клетке, она сможет любоваться мягкой постелью, удобным креслом, видеть в тазике прохладную воду и полотенце, которыми можно вытереться после освежающего мытья. Ведь все это будет ей предоставлено, как только она проявит сознательность.