Вит слушал ее с нескрываемым недоумением.

– Вы говорите так, словно вы местная!

Сибилла покраснела, как ребенок, уличенный во лжи.

– Да нет, просто я живу здесь уже год, вот поневоле и освоилась… Но скажите, вы очень огорчились, что отплытие галер задерживается?

– Очень! – откровенно признался Вит. – Худшего со мной, кажется, и случиться не могло.

Сощурясь, Сибилла взглянула на него из-под густых ресниц.

– Вам так не терпится уехать? Почему?

Вит встрепенулся.

– Я же говорил вам вчера, что…

– Помню-помню: матушка и невеста. Но они никуда не денутся, зато, быть может, вам тем временем доведется пережить нечто необычайное!

– Мне это без надобности, – буркнул Вит.

– Не зарекайтесь, рыцарь! – возразила со смехом Сибилла. – Как знать? Ходили же вы ночами к башне вызывать дух вашей праматери-колдуньи – а вдруг такая колдунья, только живая, встретится вам здесь?

Лузиньян от изумления вытаращил глаза. Ему отчего-то вспомнилась Люция: ее румяные щеки, коса до пояса, ее потертая шубка, хранящая запахи леса и хлева…

– На что мне колдунья? – стоял он на своем.

– Вы еще спрашиваете! Что если она волшебными чарами велит галерам двинуться в путь?

В ее голосе слышалась насмешка. Таинственная незнакомка подшучивает над ним! Вит почувствовал, что его это задевает.

– И где же найти такую колдунью?

– Она перед вами.

Юноша недоуменно оглянулся назад. У Сибиллы от смеха на глаза навернулись слезы – частые спутницы ее веселья.

– Я говорю, перед вами, а не за вами! Неужели вы не поняли? Это я и есть. Вы же сами вчера сравнили меня с колдуньей! Я могу обернуться змеей. Могу обвить вас и задушить…

Вит испуганно отшатнулся от нее. А вдруг это в самом деле Мелюзина, которая последовала за ним на чужбину?

Сибилла встала, плавно поводя бедрами. И вправду: упругий, гибкий стан ее колыхался точь-в-точь как у змеи!

– Не верите? А я вам докажу: сделаю так, что галера через неделю выйдет в море, и вы наконец сможете отправиться домой… если захотите…

И принцесса бросила на него такой вызывающий взгляд, что юноша вздрогнул и потупился.

– Однако мне пора, – заключила Сибилла. – Приходите завтра в тот же час – побеседуем подольше…

Если бы принцессы и их провожатые побороли в себе страх, вызванный шквалом непонятных звуков, которыми вдруг взорвалась тишина на Горе Соблазна, если бы они не обратились столь стремительно в бегство, а внимательно осмотрелись по сторонам, они без сомнения обнаружили бы узкую, но достаточно удобную для пешехода тропу, петлявшую зигзагом среди развалин. По ней им нетрудно было проникнуть внутрь, дабы убедиться, что там действительно не осталось камня на камне: так беспощадно творили здесь разрушения рыцари Танкреда.

Удостоверившись в этом, пытливые путешественники могли покинуть развалины, удовлетворенные, но и разочарованные; однако стоило им поискать тщательнее, приглядеться пристальнее, и они наверняка бы заметили небольшое, зияющее чернотой отверстие – спуск в подземелье, которое было гораздо обширнее и едва ли не важнее остальной части святилища. Сотоварищи вспыльчивого Танкреда то ли не наткнулись на этот ход, то ли подумали, что, заваленный обломками, он все равно никому недоступен…

В мрачном проеме смутно виднелись ступени, ведущие в низкое просторное помещение, посередине которого находился колодец. Он казался поистине бездонным: бросив вниз камень, пришлось бы долго ждать, пока оттуда донесется глухой его удар о черную мертвую гладь воды. А если при этом посветить лучиной, то можно было бы увидеть внизу, в головокружительной глубине, дрожащее мерцание тусклого огонька на растревоженной поверхности.

В конце этого помещения была устроена неплохая конюшня с удобными денниками, с запасами корма и воды. Сейчас конюшня пустовала, но ее ухоженный вид говорил о том, что ею пользовались, а стало быть, ржание, слышанное Ренальдом из Сидона и Витом, им не почудилось. Под сводом подземелья висел странный предмет, отдаленно напоминающий мельничное колесо, с рукоятью, которая, очевидно, приводила в движение его механизм. На первый взгляд трудно было определить, каково его предназначение.

Вокруг колодца виднелась вырубленная в толще скалы и уходящая глубоко вниз узкая винтовая лестница, соединявшая расположенные ярусами друг над другом галереи. От них лучами разбегались во все стороны длинные коридоры, ведущие в подземные залы, покои, кельи. Стены этих ходов и помещений покрыты были барельефами и фресками, краски которых в царящем здесь вечном мраке не потускнели от времени и при свете факелов представали в своей первозданной свежести: шафран, индиго, кармин…

Одни помещения были низкие и тесные – они, скорее всего, служили склепами. Другие – просторные, с высокими сводами, которые подпирали украшенные роскошной резьбой колонны. В этих помещениях были сооружены каменные скамьи, столы и приземистые округлые жертвенники с желобами для стока крови. Если бы сюда попал тонкий знаток Востока, исследователь древней истории и первобытных верований, многомудрый архиепископ Тирский Вильгельм, он тут же понял бы, что эти подземелья являлись местом поклонения стародавней богине плодородия, которая в разных краях и у разных народов звалась Астартой, Иштар, Исидой, Афродитой, Венерой. Богиня эта олицетворяла плотское начало, бренную телесную оболочку человека, буйную, но слепую жизненную силу природы, разгул стихии, сладострастные объятия которой дышат смертью. Потому-то на стенах подземелья помимо астрономических приборов, треугольников, горизонтальных и вертикальных линий, помимо сфинксов, изображающих молчаливое Знание и дерзновенную Волю, помимо быков и львов, запечатлены были бесконечные шествия женщин, посвященных богине. Искусно высеченные в камне и раскрашенные фигуры повторяли одна другую до мельчайших подробностей: высокие маленькие груди, чуть откинутые назад головы, глаза подрисованные, тянущиеся по обычаю египтян к самым вискам… На женщинах была длинная, достигающая щиколоток одежда с разрезом сверху донизу. Сквозь разрез виднелся прикрывающий бедра передник. Каждый такой барельеф заканчивался изображением жертвенника, к которому и устремлялась процессия. По мере приближения к нему женщины сбрасывали передники и томно выгибались назад, словно даря невидимому божеству свое целомудрие, свое тело и жизнь. Так шли они цепью по всем подземельям, страстные и покорные. Только на нижних ярусах печальные их фигуры уступали место мерзким чудовищам в зверином или людском обличье – вопиюще безобразным и отвратительно бесстыдным. При виде их становилось понятным, почему так убоялся царь Ирод, приверженный этой вере, звезды, явившейся в Вифлееме и возвестившей всему миру, что Пречистая Дева родила Мессию. Становилась также понятной праведная ярость, с которой последователи Христа старались стереть с лица земли этот приют порока.

Трудно было назвать точное число ярусов, составляющих подземелье. Ходы вели то вверх, то вниз, образуя замысловатый лабиринт. Нижние ступени винтовой лестницы тонули в черной воде, что сочилась со дна колодца. Мертвая тишина веками царила на самых глубоких ярусах, единственными обитателями которых были вырезанные в камне фигуры.

Но то было лишь на самых глубоких ярусах. Выше наметанный глаз легко отыскал бы следы частого, а то и постоянного присутствия человека: песок, нанесенный на подошвах, обгорелые факелы… Сегодня же вдобавок в огромной пиршественной зале были накрыты столы, на скамьях лежали мягкие подушки, а вдоль стен горели масляные светильники. Стены и здесь испещряли все те же женские фигуры, изображения астрономических приборов и сфинксов, призывающих к молчанию. Над входом отчетливо виднелась свежая, совсем недавно выбитая надпись:

«Igne natura renovatur integra»[18].

Несколько раз в году в этой зале, заранее должным образом подготовленной, собирались люди. Они съезжались ночью, по одному или по нескольку человек сразу – все в одинаковых серых плащах с низко опущенными капюшонами. В преддверии залы их встречал мужчина, одетый в такой же, как у них, балахон. Лицо его было наглухо закрыто капюшоном с прорезями для глаз и для рта. Сзади него стоял безобразный карлик-горбун с зажженным факелом. Встречающий спрашивал всякого входящего голосом великого магистра храмовников Жерара де Ридефора: