Леони не могла покинуть Изольду, да и будь она даже свободна, мысль о возвращении в Париж была слишком мучительна. Слишком мало прошло времени. По ее просьбе Ашиль и Габи Дюпон регулярно заходили на кладбище де Пасси в Шестнадцатом округе, чтобы положить цветы на могилу Маргариты Верньер. Надгробие, оплаченное Дюпоном последним щедрым жестом, располагалось рядом с могилой художника Эдуарда Мане, писал Ашиль. Мирный тенистый уголок. Леони подумала, что мать была бы довольна таким соседством по последнему приюту.

Погода переменилась с наступлением апреля, явившегося, подобно генералу на поле битвы. Воинственный и шумный месяц сгонял с гор последние обрывки туч. Дни становились немного длиннее, утра — немного светлее. Мариета взялась за шитье. Она вставляла широкие клинья в сорочки Изольды и расставляла ей юбки, перешивая их по раздавшейся фигуре.

Лиловые, белые и розовые цветы выбрасывали первые ростки сквозь землю долины, поднимая головки к солнцу. Цветные пятна, похожие на капли краски, брызнувшей с кисти, становились все ярче и гуще среди зелени на лесной опушке и вдоль дорожек.

Май прокрался на цыпочках, намекнув на близость долгих летних дней с солнечной рябью на тихой воде. Леони часто выбиралась в Ренн-ле-Бен, чтобы навестить мсье Бальярда или повидаться с мадам Боске и выпить с ней послеполуденную чашечку чая в салоне отеля «Рейн».

На окнах скромных особнячков распевали канарейки в клетках. Зацвели лимонные и апельсиновые деревья, их резкий аромат наполнил улицы. На каждом углу с деревянных телег торговали ранними фруктами, привезенными из Испании.

Домейн-де-ла-Кад внезапно заблистал великолепием под бездонным синим небом. Яркое июньское солнце било в сверкающие белые вершины Пиренеев. Лето наконец пришло.

Ашиль писал из Парижа, что мэтр Метерлинк разрешил ему переложить на музыку свою новую драму «Пеллеас и Мелизанда». И прислал том романа Золя «Разгром», в котором действие происходило летом 1870 года, во время франко-прусской войны. Он приложил к книге записку от себя, где писал, что она наверняка была бы интересна Анатолю, как и ему, — сыновьям погибших коммунаров. У Леони роман шел туго, но она была благодарна Ашилю за сочувствие.

Она не позволяла себе возвращаться мыслями к картам Таро. Они связались для нее с мрачными событиями Хэллоуина, и, хотя ей не удалось уговорить аббата Соньера рассказать, что он видел и делал, помогая ее дяде, она запомнила предупреждение мсье Бальярда: демон Асмодей появляется в долине в недобрые времена. Она не верила в подобные суеверия или, во всяком случае, убеждала себя, что не верит, но не рисковала вызвать своими поступками повторение давних ужасов.

Она упаковала и убрала неоконченную серию акварелей. Они слишком болезненно напоминали ей о матери и брате. Карты Дьявол и Башня остались незаконченными. Не возвращалась Леони и на прогалину, окруженную зарослями можжевельника. Слишком близко к ней была поляна, где состоялась дуэль, где погиб Анатоль, и ее сердце этого не выдерживало. Оно разрывалось, даже если ей случалось немного пройтись в ту сторону.

Схватки у Изольды начались утром 24 июня, в пятницу, в День святого Иоанна Крестителя.

Мсье Бальярд, из своей тайной сети друзей и товарищей, выбрал повивальную бабку, жительницу его родной деревушки Лос-Серес. И знахарка и местная акушерка поспели к началу родов. К обеду Изольда уже рожала. Леони обтирала ей лоб холодной влажной тряпочкой и открывала окна, впуская в комнату свежий воздух, пахнущий можжевельником и жимолостью из нижнего сада. Мариета прикладывала ей к губам губку, смоченную сладким белым вином и медом.

Ко времени чаепития Изольда благополучно родила мальчика, здорового и голосистого.

Леони надеялась, что после родов Изольда полностью поправится. Что она не будет больше такой бесчувственной, такой ранимой, такой отстраненной от окружающего мира. Леони — да и все домочадцы — надеялись, что ребенок, сын Анатоля, принесет с собой любовь и цель в жизни, в которых так нуждалась Изольда.

Но темная тень легла на Изольду через три дня после родов. Она осведомлялась о состоянии мальчика и все ли с ним хорошо, но чувствовала, что соскальзывает в то же беспамятство, что поразило ее сразу после смерти Анатоля. Маленький сын, так похожий на отца, не столько давал ей смысл жизни, сколько напоминал о потере.

Пришлось нанять кормилицу.

Лето проходило, а Изольде не становилось лучше. Она была добра, старательно заботилась о сыне, когда это требовалось, но в остальном погрузилась в свой, внутренний мир, где непрестанно шептали из темноты голоса.

Изольда держалась отстраненно, а вот Леони полюбила племянника всей душой. У Луи-Анатоля был солнечный характер. От Анатоля он получил черные волосы и длинные ресницы, оттеняющие чудесные серые глаза, унаследованные от матери. В радостных хлопотах с ребенком Леони порой на целые часы забывала о трагедии.

В дни ужасающе жаркого июля, а потом и августа Леони иной раз просыпалась утром с надеждой, и походка ее становилась легка, до минуты, когда возвращалось воспоминание и на нее снова ложилась тень. Но любовь и решимость оградить сына Анатоля от любой беды понемногу исцеляли ее душу.

Осень 1892 года сменилась весной 1893-го, а Констант так и не вернулся в Домейн-де-ла-Кад. Леони позволила себе поверить, что он мертв, хотя с благодарностью приняла бы доказательства его смерти.

Август 1893 года, как и в прошлом году, выдался засушливым и жарким, как в африканской пустыне. После засухи прошли ливневые дожди, смывшие целые участки почвы в долине, открывая долго сокрытые под ними пещеры и тайники.

Ашиль Дебюсси поддерживал с Леони постоянную переписку. В декабре он прислал поздравления с Рождеством и сообщил ей, что Национальное общество представляет концертную постановку «Послеполуденный отдых фавна» — новой композиции, первой из трех задуманных частей. Его натуралистичное описание фавна на поляне напомнило Леони о прогалине, на которой она два года назад нашла карточную колоду. На мгновение ею овладело искушение вернуться туда и проверить, на месте ли Таро.

Она удержалась.

Теперь ее мир лежал не в пределах парижских бульваров и авеню, а был ограничен с востока буковым лесом, с севера — длинной подъездной дорожкой, а с юга — лужайкой. Она жила только любовью к малышу и привязанностью к прекрасной, но угасающей женщине, о которой обещала заботиться.

Луи-Анатоль рос любимцем города и домашних, прозвавших его Пишон — Малютка. Мальчик был озорной, но неизменно очаровательный. Он сыпал вопросами, напоминая больше свою тетушку, чем отца, но умел и слушать. Когда он подрос, Леони завела обычай гулять с ним по дорожкам и лесам Домейн-де-ла-Кад. А иногда Паскаль брал его на рыбалку, а заодно научил плавать в озере. Изредка Мариета позволяла ему выскрести миску и облизать деревянную ложку, которой мешала крыжовенное суфле или шоколадный мусс. Он стоял на трехногой табуреточке, приставленной к краю кухонного стола, в накрахмаленном белом фартуке служанки, достающем ему до лодыжек, и Мариета, стоя сзади, наготове подхватить, если он потеряет равновесие, учила его месить хлебное тесто.

Когда Леони брала его с собой в Ренн-ле-Бен, он больше всего любил посидеть в уличном кафе, которое так нравилось Анатолю. Весь в кудряшках, оборочках рубахи и светло-коричневых брючках, закатанных до колен, он сидел, болтая ногами, на высоком деревянном табурете, пил вишневый сироп или свежевыжатый яблочный сок и ел шоколадный крем.

На третий день рождения мадам Боске подарила Луи-Анатолю бамбуковую удочку. На рождество мэтр Фромиляж прислал на дом коробку оловянных солдатиков, приложив к ним поздравления Леони.

Он был постоянным гостем в доме Одрика Бальярда, который рассказывал ему о Средневековье и о благородных шевалье, защищавших Миди от захватчиков-северян. Мсье Бальярд не пытался засушить его между страницами скучных книг по истории, пылившихся в библиотеке Домейн-де-ла-Кад — он оживлял для него прошлое. Больше всего Луи-Анатоль любил слушать рассказ об осаде Каркассона в 1209 году и об отважных горожанах, мужчинах, женщинах и даже детях немногим старше его самого, бежавших из захваченного города в горы.