– Несколько дней ничего не меняют, – промолвил Кака-джи, обмахиваясь веером. – В спешке нет особой необходимости, и короткий отдых пойдет на пользу всем нам. Да и вам тоже, сахиб! Боюсь, вам нездоровится в последнее время. Вы сильно похудели, утратили бодрость духа и больше не смеетесь, не беседуете и не ездите на конные прогулки с нами, как прежде. Нет-нет… – Он вскинул ладонь, пресекая извинения Аша. – Это все жара. Жара и знойный ветер. Все мы страдаем от нее: молодые и полные сил, как вы и Мулрадж, старые и немощные, как я, и совсем юный Джхоти, который притворяется, будто его рвет от жары, а не от непомерного количества съеденных сластей. И Шушила тоже, она всегда была болезненной девочкой. Впрочем, мне кажется, отчасти ее нынешнее состояние вызвано страхом. Шу-шу боится будущего, и теперь, когда Бхитхор совсем близко, она старается отсрочить свое прибытие туда хотя бы на день-другой.

– Здесь вы сами виноваты, сахиб, – пожав плечами, сказал Мулрадж. В его голосе слышались непривычные суровые, даже неприязненные нотки. – Вы знаете, как обстоят дела с Шушилой-Баи: если бы для нее находились занятия и развлечения, возможно, она бы меньше думала о будущем и легче переносила бы жару. Но когда сначала вы, а потом Джхоти прекратили выезжать с нами на вечерние прогулки или присоединяться к нашим посиделкам в дурбарной палатке, она потеряла удовольствие от этих мероприятий и стала раздражительной и капризной.

– Я был слишком занят, – неловко начал Аш. – Столько всяких дел… – Он резко осекся и нахмурился. – А что с Джхоти? Почему он перестал присоединяться к вам?

– Поначалу, наверное, потому, что вы перестали. А когда заболел, то просто не смог.

– Заболел? Когда? Почему мне не сообщили?

Мулрадж вскинул брови и изумленно уставился на Аша, а потом прищурил глаза и медленно проговорил:

– Теперь ясно: вы меня вообще не слышали. Я должен был понять это, когда вы даже не справились о нем и не попытались его навестить.

От прежних недружелюбных ноток в его голосе не осталось и следа.

– Я самолично доложил вам о болезни Джхоти четыре дня назад и повторил на следующее утро. Вы ничего не сказали, лишь кивнули головой, и я решил, что вы больше не желаете, чтобы вас беспокоили такими проблемами. Мне следовало догадаться. В чем дело, сахиб? Вы ходите сам не свой в последнее время – с того дня, как на вас было совершено покушение. Конечно, неприятно сознавать, что кто-то следит за тобой и только и ждет случая пустить пулю тебе в голову или вонзить нож в спину, – я сам отлично это знаю. Дело в этом, сахиб? Или вас еще что-то беспокоит? Если я могу помочь, вам стоит лишь попросить.

Аш покраснел и торопливо проговорил:

– Я знаю. Но нет, меня ничто не беспокоит, кроме жары, а здесь вы не в силах что-либо изменить. Расскажите-ка мне про Джхоти. Кака-джи Рао упомянул, что жара плохо на него подействовала.

– Не жара, – сухо сказал Мулрадж. – А датура. Вот что я думаю. Хотя с уверенностью утверждать не берусь.

Датура – дикое растение, произрастающее во многих районах Индии, но главным образом на юге. Белые, похожие на лилии цветы датуры очень красивы и душисты, но круглые зеленые семена, известные под названием «яблоки смерти», крайне ядовиты. Будучи легкодоступными, они на протяжении многих веков использовались как подручное средство избавления от нелюбимых мужей, жен и престарелых родственников. Это один из самых распространенных ядов: растертые в порошок семена добавляются практически к любой пище (чаще всего к хлебу) и вызывают смерть – скорую или медленную, в зависимости от количества съеденной отравы. По словам Мулраджа, Джхоти съел довольно много, но почти все изверг из желудка с рвотой и таким образом спасся. Мальчика перенесли в палатку к сестрам, где он быстро идет на поправку под заботливой опекой дай Гиты.

– Но где он мог наесться отравы? – спросил Аш. – В чем содержался яд? Вы расспрашивали кхансамаха и остальных слуг? Ведь все его люди едят ту же пищу. Не может же быть, чтобы он единственный отравился!

Но похоже, дело обстояло именно так. Яд, сказал Мулрадж, скорее всего содержался в джелаби – сластях, которые Джхоти особенно любил и которые нашел в своей палатке. По счастью, он съел слишком много – более чем достаточно, чтобы любого ребенка вырвало и без всякого яда. И по счастью же, один из слуг, встревоженный сильным приступом рвоты, сразу побежал за Гобиндом, в отличие от остальных не потеряв голову от волнения.

– А Гобинд подтвердил, что это датура? – спросил Аш.

Мулрадж отрицательно покачал головой.

– Нет. Но он не исключает такой возможности. Мальчик, как я сказал, умял все джелаби подчистую, даже слизал мед с листьев, на которых они лежали. Его собственные слуги посчитали, что причиной рвоты стало чрезмерное количество и жирность съеденных сластей.

Очевидно, Гобинд был не так уверен в этом, хотя тогда ни словом не обмолвился о своих подозрениях. Он подверг мальчика процедурам, обычным при отравлении ядом, и подробно расспросил слуг о происхождении сластей. Но впоследствии он сказал Мулраджу, что, даже если в джелаби не содержалось никакой отравы и лакомство принес в палатку некий доброжелатель, всего лишь хотевший сделать Джхоти маленький сюрприз, он, безусловно, не признается в этом после того, как мальчику стало от них плохо. Поэтому Гобинд нисколько не удивился, когда все до единого слуги заявили, что ведать не ведают, откуда в палатке взялись сласти.

– Но кто-то же наверняка видел, как мальчик их ел. Насчет этого Гобинд спрашивал?

– Разумеется. Но все видевшие подумали, – по крайней мере, так они сказали, – что раджкумар сам принес джелаби в палатку. По мнению Гобинда, ребенок был отравлен, скорее всего датурой, и, если бы не его обжорство, он бы умер. Но жир обволок стенки желудка и не дал яду быстро всосаться, а от избытка жира и сахара мальчику стало плохо, и он изверг из себя все, прежде чем стало слишком поздно. Таково мнение Гобинда, хотя он говорит, что доказать это трудно. После разговора с ним я передал Джхоти на попечение сестер. Старшая – женщина здравомыслящая, а у Шушилы-Баи благодаря этому появилось занятие, способное отвлечь ее от мыслей о жаре и собственных невзгодах.

– Но ведь у палатки мальчика дежурит охрана. Как же кто-то смог… – начал Аш и осекся, вспомнив, что у его палатки тоже дежурила охрана, однако в нее дважды незаметно проникали. Он взъерошил пятерней волосы и сердито сказал: – Я ведь говорил вам: нужно было во всеуслышание сообщить о первом покушении на мальчика, тогда бы злоумышленник побоялся предпринять очередную попытку. Но вы не согласились со мной – и вот вам пожалуйста. Покушение повторилось. На сей раз вы должны были всем рассказать об этом.

– Я рассказал вам, сахиб, – сухо заметил Мулрадж. – Но вы, похоже, меня не услышали, поглощенный своими мыслями.

Аш ничего не ответил, зная, что виноват. Слишком часто в последнее время, ошалевший от усталости, он только делал вид, что слушает, а в действительности не понимал ни единого слова из сказанного. Он не особо беспокоился на этот счет, поскольку не сомневался, что любое по-настоящему важное сообщение непременно привлечет его внимание, а коли нет, значит, предмет разговора не представляет интереса. Однако Мулрадж доложил ему о болезни Джхоти, а он не услышал ни слова. Что еще он пропустил мимо ушей? Сколько еще человек обращались к нему с различными вопросами и докладами, которых он не слышал, потому что выполнял свои обязанности словно во сне, пытаясь не думать о собственных проблемах и потому не способный думать вообще? И при этом он воображал, будто выполняет полезную работу!

Присмотревшись к Ашу, Мулрадж впервые заметил, как сильно он похудел, и не только похудел, но и постарел – это обстоятельство еще раньше заметил и прокомментировал Кака-джи. Но тогда Мулрадж, как и Аш, был занят другими мыслями.

– Прошу прощения, – покаянно промолвил Мулрадж, искренне сожалея о последнем своем высказывании. – Мне не следовало говорить такое.