Когда у него было настроение, он мог позвать кого-нибудь поиграть на качелях или на лесенке. Если ребенок не хотел или оставался ненадолго, Джуниор швырял в него гравием. Он стал очень метким стрелком.

Дома ему было скучно и страшно, и площадка была для него единственной отрадой. Однажды, когда ему было нечем заняться, он увидел девочку с очень черной кожей, которая сокращала через площадку свой путь. Она шла, опустив голову. До этого Джуниор видел ее много раз на перемене, всегда одну. Наверное, подумал он, потому что она уродина.

Теперь же Джуниор окликнул ее.

— Эй! Ты что это ходишь по моему двору?

Девочка остановилась.

— Никто тут не может ходить, если я не разрешу.

— Это не твой двор. Это школьный.

— Но я здесь главный.

Девочка пошла дальше.

— Подожди, — Джуниор пошел с ней рядом. — Ты можешь здесь играть, если хочешь. Как тебя зовут?

— Пекола. Я не хочу играть.

— Ну давай, я тебя не трону.

— Я иду домой.

— Слушай, хочешь чего покажу? У меня кое-что есть.

— Нет. А что?

— Кое-что, у меня дома. Вон, видишь мой дом? Я живу рядом. Пойдем, я покажу.

— Что покажешь?

— Котят. У нас есть котята. Можешь взять одного, если захочешь.

— Настоящие котята?

— Да. Пойдем.

Он легонько потянул ее за платье. Пекола последовала за ним. Увидев, что она согласилась, Джуниор в возбуждении помчался вперед, останавливаясь только затем, чтобы крикнуть и поторопить ее. Он открыл дверь, улыбаясь своей выдумке. Пекола поднялась на крыльцо и замешкалась, боясь последовать за ним. В доме было темно. Джуниор сказал:

— Здесь никого нет. Мама ушла, папа на работе. Не хочешь посмотреть котят?

Джуниор включил свет. Пекола шагнула внутрь.

Какая красота, подумала она. Какой красивый дом. На столе в гостиной лежала большая Библия в красном с золотом переплете. Повсюду лежали маленькие кружевные салфетки: на ручках и спинках кресел, в центре обеденного стола, на столиках поменьше. На подоконниках стояли цветы в горшках. На стене висела цветная картина, изображающая Иисуса Христа, и в раму были вставлены симпатичные бумажные бутоны. Ей хотелось осмотреть все медленно, шаг за шагом. Но Джуниор торопил ее: «Пойдем же, пойдем». Он подтолкнул ее в другую комнату, еще прекраснее первой. В ней было больше салфеток, на полу стояла высокая лампа с белым плафоном на зелено-золотой подставке. На полу лежал ковер с огромными темно-красными цветами. Она любовалась цветами, когда Джуниор сказал: «Вот они!» Пекола обернулась, и он завизжал: «Вот твой котенок!» Прямо ей в лицо полетел огромный черный кот. Дыхание ее замерло от ужаса и удивления, и она ощутила во рту кошачью шерсть. Кот вцепился ей в лицо и грудь, пытаясь удержаться, а потом проворно соскочил на пол.

Джуниор хохотал и носился по комнате, держась за живот. Пекола дотронулась до царапин на лице, и по щекам потекли слезы. Когда она направилась к выходу, Джуниор преградил ей дорогу.

— Ты не сможешь выйти. Ты теперь моя пленница, — сказал он. Его взгляд был веселым, но жестоким.

— Отпусти меня!

— Нет! — Он оттолкнул ее, подбежал к двери, разделявшей комнаты, и, захлопнув ее, уперся в нее руками. Стук Пеколы в дверь только раззадорил его, и он все сильнее смеялся высоким, задыхающимся смехом.

Слезы потекли сильнее, и она закрыла лицо руками. Когда у коленок вдруг задвигалось что-то мягкое и пушистое, она подпрыгнула, но потом увидела, что это кот. Мгновенно позабыв о страхе, она присела, чтобы погладить его мокрыми от слез руками. Кот выгнул спину у ее колена. Он был весь черный, шелковистый, а его глаза, скошенные к носу, отливали сине-зеленым. Они сияли на свету, словно голубой лед. Пекола погладила его голову; кот замурлыкал, высунув кончик языка от удовольствия. Синие глаза на черной мордочке заворожили ее.

Джуниор, недоумевая, почему же он не слышит ее всхлипываний, открыл дверь и увидел, что она сидит на корточках и гладит кошачью спину. Он увидел, как кот вытягивает шею и закрывает глаза. Он видел это выражение много раз, когда кота гладила мать.

— Отдай моего кота! — Его голос сорвался. Уверенным и одновременно неловким движением он схватил кота за заднюю ногу и начал раскручивать над головой.

— Перестань! — закричала Пекола. Растопыренные лапы кота были готовы вцепиться во все что угодно, чтобы обрести опору, рот распахнулся, в синих глазах застыл ужас.

Все еще крича, Пекола потянулась к его руке. Она услышала, как рвется рукав ее платья. Джуниор попытался оттолкнуть ее, но она схватила ту руку, которая держала кота. Они упали, и падая, Джуниор выпустил кота, который теперь на полной скорости врезался в окно. Он сполз вниз и упал на батарею за диваном. Дернувшись несколько раз, он затих. В воздухе ощущался лишь легкий запах паленого меха.

Джеральдин распахнула дверь.

— Что здесь происходит? — спросила она мягко, словно вопрос был совершенно уместен. — Кто эта девочка?

— Она убила нашего кота! — крикнул Джуниор. — Смотри!

Он показал на батарею, где лежал кот, закрыв синие глаза, с выражением беспомощности и отрешенности на черной мордочке.

Джеральдина подбежала к батарее и схватила кота. Он безжизненно повис у нее на руках, но она потерлась лицом о его мех. Она посмотрела на Пеколу. Увидела грязное, разодранное платье; косички, торчащие в разные стороны; спутанные, выбившиеся из них, волосы; грязные ботинки с куском жвачки, прилипшим к дешевой подошве; испачканные чулки, один из которых сполз к ботинкам. Она увидела булавку, приколотую к подогнутому краю одежды. Она смотрела на нее из-за спины кота. Всю свою жизнь она видела таких девочек. Они пялились из окон салунов Мобайла, взбирались по ступенькам притонов на краю городка, сидели на автобусных остановках, держа в руках бумажные пакеты и плача, а их матери говорили им: «Заткнись». Нечесаные волосы, драная одежда, ботинки развязаны и заляпаны грязью. Они таращились на нее огромными непонимающими глазами. Взгляд, который не спрашивал ни о чем и просил всего. Они глядели на нее беззастенчиво, не мигая. В их глазах был конец и начало мира, и простор между ними.

Они были везде. Они спали в постели по шесть человек, их моча смешивалась ночью, когда они видели свои сны о чипсах и конфетах. Долгими жаркими днями они болтались без дела, отколупывая от стен штукатурку или копаясь палочками в земле. Они сидели короткими рядками на тротуарах, бросались всей толпой на скамейки в церкви, отнимая места у опрятных, воспитанных цветных детей; они кривлялись на площадках, разбивали вещи в дешевых магазинчиках, вертелись на улице прямо под ногами и устраивали зимой ледяные горки на тротуарах. Эти девочки вырастали, не имея представления о поясах, а мальчишки доказывали свою мужественность, надевая кепки козырьками назад. Там, где они жили, не росла трава. Цветы гибли. Ложились тени. Там, где они жили, росли только жестяные банки и старые шины. Они питались холодной фасолью и апельсиновой шипучкой. И одна из этих девчонок забралась в ее дом. Она смотрела на нее из-за спины кота.

— Пошла вон, — сказала она тихо. — Мерзкая черная сучка. Пошла вон из моего дома.

Кот дернулся и махнул хвостом.

Пекола попятилась из комнаты, глядя на симпатичную леди с шоколадного цвета кожей в славном зеленом доме с позолотой, которая говорила с ней сквозь кошачий мех. Ее слова шевелили кошачью шерсть, и дыхание каждого слова двигало шерстинки. Пекола повернулась к входной двери и увидела Иисуса, который печально и безо всякого удивления смотрел на нее; его длинные коричневые волосы были разделены пробором, а лицо окружали веселые бумажные цветы.

Снаружи мартовский ветер задул в дырку ее платья. От холода она наклонила голову. Но она не могла опустить ее так низко, чтобы не видеть снежинок, падающих и умирающих на мостовой.

Первые зеленые веточки тонкие и гибкие. Их кончики можно соединить, но ветки все равно не сломаются. Нежные и яркие, вырастающие на кустах акации и сирени, они означают лишь то, что нас теперь будут ими сечь. Порка весенними прутьями совсем другая. Вместо тупой боли от ремня, которым нас пороли зимой, появлялись молодые зеленые веточки, и после нескольких ударов мы уже ничего не чувствовали. В этих длинных ветках была тревожащая слабость, из-за которой мы тосковали по уверенному удару ремня или по жесткому, но искреннему шлепку расческой. До сих пор весна пробуждает во мне воспоминания о боли тех веток, и цветущая акация не вызывает улыбки.