– Galithans faúr nehu. Jau anagimis hirjith and fon uh thraftsjan thusis.

Это был грубый голос мужчины, и говорил он на старом языке с акцентом, мне незнакомым, но я смог легко понять, что он сказал:

– Ты пришел сюда. Ты можешь подойти к костру и согреться.

Собрав все свое мужество, я приблизился к незнакомцу, проделав это медленно и молча. А вдруг это какой-нибудь лесной skohl с глазами на затылке? Разумеется, я вполне мог незаметно отойти и убраться прочь, но языки костра плясали так весело, что предложение погреться оказалось слишком сильным искушением. Я бочком обошел незнакомца, присел на корточки, подвинулся поближе к огню и робко поинтересовался:

– Откуда ты узнал, что я здесь?

– Иисусе! – с отвращением воскликнул мужчина. Я впервые услышал, как имя Господа используют в качестве бранного слова. – Ты глупый мальчишка! Да я знаю по крайней мере уже неделю, что ты тащишься позади меня.

Если передо мной и вправду был skohl, наделенный чудесными способностями, то, во всяком случае, выглядел он как простой смертный: лохматые волосы и длинная борода. Он был далеко не молодым человеком – однако вовсе не немощным, а крепким, словно добрая кожа, которая со временем становится гибкой и мягкой. Несмотря на лохматые волосы, мне удалось рассмотреть, что незнакомец выглядел сильно загорелым. Его глаза не были тусклыми или слезящимися, но внимательными и пронзительно-синими. Казалось, у него до сих пор сохранились все зубы, причем они были не желтыми, а ослепительно- белыми.

Мужчина продолжил ворчать:

– Все лесные звери галопом пронеслись мимо меня, убегая от шума и гама, который ты производил. Иисусе! Такой отвратительный путаник не может быть лесным жителем, сразу ясно: в лесу ты новичок. Я время от времени останавливался, чтобы только взглянуть на тебя и подивиться, как неуклюже ты тащишься, как неумело обращаешься с пращой, как часто не замечаешь хороших откормленных зверей, которые стоят на месте, когда ты проходишь мимо. Ты не достоин даже того, чтобы целовать задницу у богини охоты Дианы. Наконец я понял, что вскоре ты полностью испортишь мне охоту – возможно, даже разбудишь спящих медведей, – и тогда я решил подождать, пока ты нагонишь меня. Кто ты, жалкий неумеха?

Еще больше оробев, я сказал:

– Меня зовут Торн.

Он рассмеялся, но не удивился.

– Ну что ж, весьма подходящее имя для тебя. Ты колючка в моем боку. Репей, не дающий мне нормально жить и работать. Что занесло тебя сюда, мальчишка Торн? Ты ведь выслеживаешь дичь только для еды, да и охотник, прямо скажем, из тебя никуда не годный. Во имя рогов святого Иосифа, я удивлен, что ты до сих пор еще не умер от голода. А поскольку еще и не имеешь ни малейшего понятия о лесе, то просто удивительно, как тебе удалось поймать и приручить этого орла, niu? Ты небось остался в живых лишь потому, что он делился с тобой убитыми червями? Ты голоден, мальчишка?

– И умираю от жажды, – пробормотал я.

– Тут есть ручей, протекающий вон за теми кустами, если ты еще в состоянии разбить лед.

Он продолжил говорить, а я тем временем отправился к воде и сделал большой глоток. Мне болтовня старика внушала чуть ли не трепет – в том числе и из-за бесстыдной дерзости и богохульств, присущих его манере говорить. Однако вынужден признать, что он, по крайней мере, отличался беспристрастием, непочтительно упоминая в своей речи как христианских, так и языческих богов.

– Есть и другие хищники в этих лесах, кроме твоей птицы, мальчишка. Дьявольски страшные. Эти звери мигом разорвут тебя в клочья, а уж что они потом сделают с твоим разорванным телом, просто не поддается описанию. Даже удивительно, что ты еще не стал добычей каких-нибудь сучьих детей haliuruns. Если ты голоден… вот, возьми.

Как только я снова присел возле костра на корточки, незнакомец бросил мне через огонь что-то сырое, коричневое и дряблое. Когда я поймал это, из него брызнула кровь.

– Это печень лося. Я оставил ее в качестве деликатеса для себя, но вообще-то уже наелся. И, ради семи печалей Девы, ты ведешь себя так, словно у тебя самого уже не осталось печени. Возьми прут и поджарь ее над пламенем.

– Thags izvis, fráuja, – пробормотал я, почтительно называя старика готским словом «хозяин».

– Vái, ты не слишком-то разговорчив, не так ли, мальчишка? Это еще один признак, по которому можно распознать новичка в лесу. Когда ты проживешь здесь так же долго, как и я, и тебе не с кем будет разговаривать, некого проклинать и некому молиться, ты станешь болтать, даже если твоим единственным слушателем окажется всего лишь хищник.

Он все говорил и говорил, пока я ел. Мне так хотелось мяса, что я с трудом дождался, пока печень лося лишь слегка покроется корочкой, а затем – не пользуясь ножом, а только зубами – принялся жадно рвать и грызть ее. Кусочки, которые срывались с моих губ, я протягивал сидевшему у меня на плече juika-bloth.

– Метель разыгрывается, – заметил старик. – Это хорошо. Снег станет теплым покрывалом, когда накроет нас. Ты еще не сказал, мальчишка, что занесло тебя в Храу-Албос. Если ты, как я предполагаю, беглый раб, то почему побежал в столь негостеприимные леса, niu? В этих безлюдных местах ты так же неуместен, как и крокодил в выжженной солнцем пустыне. Почему ты не отправился в город, где легко смешаться и стать незаметным среди множества людей?

– Я не раб, fráuja, – произнес я невнятно. Мой рот был полон крови, которая стекала на подбородок. – Я никогда не был рабом. До недавнего времени я готовился стать монахом. Но я был… я решил, что у меня нет истинного призвания к молитвам и песнопениям.

– Да неужели? – Он бросил на меня проницательный взгляд. – Мальчишка, который чуть не стал монахом, а? Почему же я иногда видел, как ты retromingently?[39]

Я молча застыл с раскрытым ртом, потому что не представлял, о чем старик говорит. Заметив это, он громко повторил вопрос более грубо, но зато доходчиво:

– Почему же я видел, как ты время от времени присаживаешься писать, словно девчонка?

Этот прямой вопрос застал меня врасплох. Ну сами подумайте, разве я мог объяснить ему, что я делаю это и стоя, и присев, в зависимости от того, кем в момент возникшего желания помочиться себя ощущаю: мужчиной или женщиной.

Я произнес, заикаясь:

– Ну, потому что… потому что я менее уязвим так… чем когда я стою… а он, ну… мочевой орган… свисает… а вдруг как раз в этот момент на меня неожиданно нападут дикие звери…

– Akh, balgs-daddja! Оставь свое глупое вранье! – перебил меня старик без всякой злости. – До чего же потешно слушать, как ты говоришь, используя всякие чопорные заковыристые словечки. – Он фыркнул от смеха. – Мочевой орган, ну надо же! Скорее kunte похотливой богини франков Котитты! То, что ты имеешь в виду, называется svans. Послушай, мне нет дела до того, мальчишка ты или девчонка, нимфа или фавн, или то и другое одновременно. Я старик, и кровь моя не бурлит, как прежде. Даже если бы ты был красив, как госпожа Поппея[40] или тот парень Гиацинт, о котором говорится в легенде, тебе нечего бояться: я не стану заигрывать с тобой.

Я изумленно уставился на него. Еще бы: ведь я провел столько лет среди монахов и монахинь, постоянно расспрашивавших и допрашивавших своих воспитанников и неизменно интересовавшихся малейшими подробностями чужой интимной жизни. А этому странному человеку было даже все равно, парень я или девушка.

Он добавил:

– Мне нет дела, Торн, до того, что с тобой произошло, откуда ты родом или от кого и почему бежишь. Но если хочешь рассказать сам, я послушаю.

Поскольку, подкрепившись, я почувствовал прилив сил, то собрался с духом и сказал:

– Я вовсе не убегаю от, я бегу к. Видишь ли, fráuja, я следую на восток в поисках моих соплеменников – готов.

– Да что ты? В восточные земли остроготов? А почему, интересно, ты считаешь, что двигаешься на восток, niu?