– Ммм, – произнесла она. – Устала мыть, вытирать, подметать и убирать и слушать, как тошнит соседей; устала лежать в кровати ночью, прислушиваясь, не зацокает ли по мостовой конь принца.
Я ухмыльнулась.
– Руперт все изменил, конечно же, – продолжала она. – «Пойдем со мной к вратам Диарбекира[11], – сказал он мне. – Поехали на восток, и я сделаю тебя принцессой в струящихся шелках и бриллиантах размером с кочан капусты».
– И он сделал?
– Нет. На самом деле он сказал: «Моя чертова ассистентка бросила меня. Поехали со мной в Лайм-Реджис на выходные, и я дам тебе гинею, шесть приемов пищи и спальный мешок. Я научу тебя искусству манипуляции», – заявил он, и я была настолько глупа, что подумала, будто речь идет о марионетках.
Не успела я поинтересоваться подробностями, как она вскочила на ноги и отряхнула юбку.
– Кстати, о Руперте, – заметила она, – нам лучше пойти посмотреть, как продвигаются дела у них с викарием. В приходском зале зловещая тишина. Ты полагаешь, могли они уже поубивать друг друга?
Ее цветастое платье грациозно зашуршало между надгробиями, и мне оставалось лишь последовать за ней.
Внутри мы обнаружили викария, стоящего посреди зала. Руперт находился на возвышении, на центральной сцене, положив руки на бедра. Если бы он выходил на поклон в театре «Олд Вик», освещение не могло бы быть более выразительным. Будто посланный судьбою, неожиданный луч солнечного света сиял сквозь витражное стекло в задней части зала, падая круглым золотым пучком прямо на поднятое лицо Руперта. Тот встал в позу и начал извергать Шекспира:
Когда клянешься мне, что вся ты сплошь
Служить достойна правды образцом,
Я верю, хоть и вижу, как ты лжешь,
Вообразив меня слепым юнцом.
Польщенный тем, что я еще могу
Казаться юным правде вопреки,
Я сам себе в своем тщеславье лгу,
И оба мы от правды далеки.
Как упомянул викарий, акустика в зале замечательная. Викторианские строители соорудили его внутренности в форме раковины моллюска, изогнутые деревянные панели служили резонатором для самого слабого звука – все равно что находиться внутри скрипки Страдивари. Теплый медоточивый голос Руперта звучал повсюду, окутывая нас своим богатым тембром:
Не скажешь ты, что солгала мне вновь,
И мне признать свой возраст смысла нет.
Доверьем мнимым держится любовь,
А старость, полюбив, стыдится лет.
Я лгу тебе, ты лжешь невольно мне,
И, кажется, довольны мы вполне![12] – Как меня слышно, викарий?
Чары немедленно разрушились. Все равно как Лоуренс Оливье вставил бы: «Раз раз! Проверка… один… два… три» посреди «Быть или не быть».
– Блестяще! – воскликнул викарий.
Что больше всего удивило меня в речи Руперта, так это то, что я знала, о чем он говорит. Благодаря почти неощутимым паузам в конце каждой строки и своеобразным жестам длинными белыми пальцами, с помощью которых он демонстрировал оттенки значений, я поняла слова. Каждое из них.
Как будто их всосало в мои поры осмосом, они захлестнули меня, и я поняла эти горькие слова старика, обращенные к юной любви.
Я взглянула на Ниаллу. Она поднесла руку к горлу.
В последовавшем гулком деревянном молчании викарий стоял как столб, будто высеченный из черно-белого мрамора.
Я стала свидетельницей того, что поняли не все присутствующие.
– Браво! Браво!
Сложенные руки викария внезапно разразились серией резонирующих громовых аплодисментов.
– Браво! Сонет сто тридцать восьмой, если я не ошибаюсь. И, если я могу высказать свое скромное мнение, вероятно, никто еще не читал его так прекрасно.
Руперт явно возгордился.
Снаружи солнце скрылось за облаком. Золотой луч вмиг погас, и мы снова стали четырьмя обыкновенными людьми в полутемном грязном помещении.
– Великолепно, – заметил Руперт. – Этот зал великолепно подойдет.
Хромая, он пересек сцену и начал неуклюже спускаться по узким ступенькам, опираясь о стену раскрытой ладонью.
– Осторожно! – сказала Ниалла, быстро идя к нему.
– Уйди! – отрезал он с выражением крайней свирепости. – Я справлюсь.
Она резко остановилась на полпути – как будто он ударил ее по лицу.
– Ниалла думает, что я ее ребенок. – Он рассмеялся, пытаясь представить дело как шутку.
По убийственному взгляду Ниаллы я поняла, что она ничего подобного не думает.
3
– Что ж, – жизнерадостно объявил викарий, потирая руки, будто ничего не произошло. – Решено. С чего начнем? – Он с энтузиазмом смотрел то на одного, то на другую.
– С разгрузки фургона, полагаю, – сказал Руперт. – Полагаю, мы можем оставить здесь вещи до представления?
– О, конечно… конечно, – согласился викарий. – Приходской холл безопасен, как дом. Может, даже безопаснее.
– Потом надо, чтобы кто-то осмотрел фургон… и нам требуется место, где можно остановиться на пару дней.
– Предоставьте это мне, – заявил викарий. – Уверен, я все улажу. Теперь давайте засучим рукава и приступим. Пойдем, Флавия, дорогая. Уверен, мы сможем найти что-нибудь достойное твоих особых талантов.
Что-нибудь достойное моих особых талантов? Почему-то я усомнилась – разве что речь идет о преступном отравлении, являющемся моим главным развлечением.
Тем не менее, не в настроении возвращаться домой в Букшоу прямо сейчас, я нацепила свою лучшую улыбку в стиле «Руководства для девочек» (устаревшее издание) ради викария и пошла за ним вместе с Рупертом и Ниаллой на церковный двор.
Когда Руперт распахнул заднюю дверь фургона, я бросила первый взгляд в жизнь странствующего артиста. Полутемные внутренности «остина» были как нельзя лучше оснащены рядами лакированных ящиков, каждый из которых сверху, снизу и с боков плотно обставлен соседями – это очень напоминало коробки с обувью в хорошо организованной сапожной лавке, когда каждый ящик можно легко выдвинуть и вдвинуть. На полу фургона были свалены коробки большего размера – на самом деле тара для упаковки – с веревочными ручками по бокам, чтобы облегчить их выгрузку и переноску, когда потребуется.
– Руперт сделал все сам, – гордо объяснила Ниалла. – Ящики, складную сцену, осветительное оборудование… прожекторы из старых банок из-под краски, не так ли, Руперт?
Руперт отсутствующе кивнул, вытаскивая охапку железных труб.
– И это еще не все. Он нарезал веревки, сделал подпорки, раскрасил декорации, вырезал кукол… все, за исключением этого, разумеется.
Она указала на громоздкий черный чемодан с кожаной ручкой и отверстиями в боку.
– Что там? Животное?
Ниалла рассмеялась…
– Лучше. Это гордость и отрада Руперта – магнитофон. Он заказывал его из Америки. Это обошлось ему в приличную сумму, могу сказать. Но это дешевле, чем нанимать оркестр «Би-би-си» для музыкального сопровождения!
Руперт уже начал вытаскивать коробки из «остина», сопровождая работу ворчанием. Его руки – словно грузоподъемные краны на верфях – поднимали и поворачивали… поднимали и поворачивали, пока наконец все не оказалось на траве.
– Позвольте, я помогу, – предложил викарий, хватаясь за веревочную ручку на конце черного сундука в форме гроба со словом «Галлигантус», нанесенным на него белой краской, в то время как Руперт взялся за противоположный конец.