После спектакля, уже выходя из театра, барон взглянул на рассеянную и как бы отсутствующую Таббу, спросил:

– Вы так потрясены «Веселой вдовой»?

Она пожала плечами, усмехнулась.

– Нет, здесь другое.

– Представили себя на сцене?

– В какой-то степени. Но не это главное, – она остановилась, помолчала, пропуская обсуждающую спектакль публику. – Я вдруг почувствовала свое бесконечное одиночество. И мне стало страшно.

– Одиночество? У вас нет друзей?

– У меня никого нет.

– А я, ваш покорный слуга?

– Не надо шутить, барон. Я говорю о серьезных вещах.

– Я не шучу. Вы мне нравитесь, я готов быть рядом, когда прикажете.

– Когда любят, не приказывают. Вы мой коллега, барон. Подельник. И, возможно, наши судьбы сложатся так, что наша могила станет общей.

– Табба!.. Какие страшные вещи вы говорите? Кругом жизнь, народ, веселье, а вы в странной тоске. Окститесь, милая!

Она взяла его за лацкан пиджака, приблизила лицо почти вплотную.

– Нет жизни, нет народа, нет веселья. По крайней мере, для меня. Есть только тягостное ожидание конца! Подсасывает под ложечкой, и я знаю, что скоро все закончится.

Неожиданно мимо прошел следователь Гришин, который бросил нечаянный взгляд в их сторону и вдруг замер. Подошел к ним, внимательно посмотрел на девушку, приподнял шляпу:

– Простите, я ошибся, – и зашагал дальше.

– Кто это? – почти шепотом спросил Красинский.

– Следователь из департамента полиции.

– Мне кажется, он вас узнал.

– Нет, не узнал. Но что-то ему показалось.

– Идемте отсюда, – барон поддержал под локоток бывшую приму, и они стали спускаться по ступенькам.

Неожиданно она остановилась, с улыбкой сообщила партнеру:

– Но я все-таки навещу еще Гаврилу Емельяновича.

– Я бы этого не делал.

– А вы и не будете. Он ведь только мне сделал предложение.

Господин Филимонов был крайне удивлен, когда на пороге его кабинета в сопровождении Изюмова возник Егор Никитич Гришин.

– Свят, свят… Вы ли это, Егор Никитич?

– Не признали? – усмехнулся тот, проходя вглубь кабинета.

– Признать-то признал, а вот явлению изумился, – ответил директор и махнул Изюмову: – Чего торчишь?.. Ступай, пока не позову!

– Благодарствую, – поклонился тот и исчез.

– Воспитываете холуев? – полюбопытствовал следователь, без разрешения усаживаясь на стул.

– Жизнь без преданных холуев скучна и опасна, – ответил Гаврила Емельянович и в свою очередь спросил: – Вы ко мне надолго?

– Вы торопитесь, Гаврила Емельяныч?

– Есть маленько. Спектакль ведь уже закончился.

– Полчаса, не более, – Гришин закинул ногу на ногу, закурил. – Любопытную мадемуазель на выходе я встретил только что. Нечто бесконечно знакомое, но никак не могу вспомнить, кто она.

– Которая?

– Яркая брюнетка в тонких очечках.

– С бароном Красинским?

– Господина я не знаю.

– Ну, как же?! Меценат, промышленник, неутомимый ловелас!.. А барышня с ним ныне была действительно исключительная. По крови англичанка, хотя родилась в России.

– Любопытно, – бросил Гришин, затягиваясь. – А я ведь, Гаврила Емельянович, снова при должности и петлицах.

– Вас восстановили?

– Представьте.

– И вы снова будете морочить мне голову всевозможными подозрениями и расследованиями?

– И этого не исключаю. Но побеспокоил я вас, любезный господин директор, по одному деликатному вопросу, – Егор Никитич загасил окурок. – Могу ли я вам доверять полностью и без опасений?

– Но до этого вы ведь мне доверяли? – воскликнул Филимонов.

– Откровенно, не всегда… Так вот. По моим сведениям, несколько дней тому театр посещал князь Икрамов.

– Да, такой факт имел место.

– Что его привело сюда?

– Любопытство.

– Он заядлый театрал?

– Этого я не заметил, – директор налил себе воды из графина, выпил. – Его интересовала судьба бывшей примы госпожи Бессмертной. Помните такую?

– Ну, как же? Дочка знаменитой Соньки. Кстати, где она сейчас?

– Вот этим интересовался и князь.

– Он имел роман с примой?

– По слухам, да. Но я, Егор Никитич, свечку не держал.

– Жаль, что не держали, – усмехнулся Гришин. – Больше бы толка было от разговора.

Лицо Филимонова от обиды побагровело, стало жестким.

– У вас еще какие-нибудь вопросы, господин следователь?

– По некоторым данным, бывшая прима продолжает проживать в доме Брянских.

– Если у вас, господин следователь, есть подобные данные, так проверьте их! Проверьте и не морочьте мне голову!

Егор Никитич поднялся, взял шляпу.

– Невежливо после стольких лет отсутствия, Гаврила Емельянович. Невежливо… Но я все-таки буду навещать вас. А вдруг мы окажемся полезны чем-нибудь друг другу! – едва поклонился и покинул кабинет.

Директор выждал какое-то время, резко позвонил в колокольчик.

– Изюмова ко мне! – приказал заглянувшей в кабинет секретарше.

Налил четверть рюмки коньяка, залпом выпил.

Николай приоткрыл дверь нерешительно, с опаской.

– Звали, Гаврила Емельяныч?

– Войди.

Тот прикрыл дверь, возле стола остановился.

– Помнишь этого господина, который только что вышел от меня?

– Так точ… Вернее, помню. Следователь из департамента полиции.

Филимонов подошел к нему.

– Вбей в свою безмозглую костяную голову. Ни единого слова, никакой информации о себе, о театре, об актерах, обо мне. Ты меня понял?

– Понял, Гаврила Емельяныч. Буду молчалив, как сфинкс на Стрелке.

– На какой Стрелке? – не сразу понял Филимонов.

– Ну, на Васильевском острове!.. Сфинкс!

– Ладно, ступай отсюда, Сфинкс!.. И думай о задании, какое я тебе определил.

– Из головы не выходит, Гаврила Емельяныч, – Николай плечом нажал на дверь и вывалился из кабинета.

Заметно потеплело, снег стал рыхлее и принялся прямо на глазах оседать, воронье ожило и заполнило пространство громкими криками.

Было почти темно, когда Сонька пришла в лачужку Михеля. Он услышал шаги, вышел навстречу. Воровка прошла мимо него, опустилась на нары, молча уставилась перед собой.

– Соня… Ты чего? – прошепелявил Блювштейн. – Чего такая?

Она не ответила, продолжала смотреть в одну точку.

– Что-нибудь с дочкой?

– С дочкой, – кивнула она.

– Начальник?.. Он что-то сделал с ней?

Она наконец повернулась к нему, глухо произнесла:

– Миха беременна.

– Что?!

– У нее будет ребенок.

– От поручика?

– Ну, не от тебя же.

– Я убью его!

Сонька придержала шагнувшего к выходу мужа, с кривой ухмылкой объяснила:

– Я бы сделала это раньше тебя. Но этим делу не поможешь.

– Он пакостник!.. Подстерегу и задушу!

– Я за советом пришла, а не за расправой. Присядь.

Михель сел рядом, помолчал какое-то время, потом спросил:

– Когда это случилось?

– Случилось!

– Он ее… насильничал?

– Нет, по согласию. По любви.

– А он?

– Говорит, тоже по любви.

– Нужно бежать. Погода на весну повернула.

– Куда бежать, если девка с брюхом? – хмыкнула воровка.

– Может, и хорошо, что с брюхом.

– Чего ж в этом хорошего?

– Если он к девке расположен, то обязан организовать побег.

– Как?

– Засунет нас на пароход, – глаза Михеля блестели. – Не слыхала, когда привезут следующих арестантов?

– Вроде через месяц.

– В самый раз. И живота еще видно не будет, и до родов успеем добраться до Одессы. Я поговорю с ним. Открою карты.

– И он тут же зачалит тебя за решетку.

– Не зачалит… Мы теперь в завязке! Поговорю, как мужик с мужиком.

Сонька с удивлением и даже уважением смотрела на него.

– А если он не пойдет на это? Миха родит здесь, а он, легкий и счастливый, отправится на материк.

– Вот тогда определенно я его убью, – жестко заявил Михель. – И материк его будет здесь, на Сахалине. Навечно!