– Так ведь случайно!

– Не приведи господь, чтоб случайность не перешла в закономерность. – Беловольский руки подавать не стал, шагнул к двери. На пороге остановился. – Вскоре будет новое дело, вас за день предупредят, – и покинул комнату.

Проводив гостя, Жак вернулся в комнату, остановился напротив иконы Спасителя и Божьей Матери и принялся истово молиться.

– Господи Иисусе Христе… Матерь Божья, Царица небесная… Защитите меня и спасите от гнева Господня, от руки, зло приносящей, от помысла, в грех вводящего… Грешен, Господи, сильно грешен, за что, недостойный, каюсь и бью челом к ногам Твоим, Господь мой милосердный и справедливый…

В оперетте давали «Веселую вдову».

Народа при входе в театр толпилось предостаточно. Традиционно на ступеньках играл духовой оркестр – в этот раз он радовал публику модными аргентинскими танго, кареты и пролетки сменялись автомобилями, дамы благоухали, мужчины были галантны и предупредительны.

Табба прибыла к театру в пролетке, и узнать ее было практически невозможно. Голову ее украшал роскошный каштановый парик, который вполне походил на естественные отлично уложенные волосы, на переносицу были надеты очки в тончайшей серебряной оправе, платье могло поразить даже самых искушенных модниц.

Расплатившись с кучером, госпожа Блювштейн поднялась наверх по ступенькам в поисках своего партнера.

Барон Красинский, одетый в отлично скроенный вечерний костюм, был уже на месте.

Табба приблизилась к нему, сделала маленький изящный книксен.

– Добрый вечер, барон.

Он не сразу узнал ее, от неожиданности вскрикнул:

– Боже, это вы?

– Я вас предупреждала, – бывшая актриса улыбалась. – Вы могли остаться без дамы, не узнав меня.

– Господи, вы прелестны! – барон все еще не мог прийти в себя. – Вы так прелестны!.. Табба, милая…

– Тс-с-с… – приложила она палец к губам и тихо предупредила: – Здесь нет Таббы, а есть, скажем, мадемуазель Бэрримор.

– А имя?.. Имя какое у нас?

– Жозефина Бэрримор.

– Отлично!.. Мадемуазель, я, практически, влюбился в вас! Я начинаю терять голову.

– Держите себя в руках, барон. Главное, не потеряйте меня.

Они направились к главному входу в театр, вошли в фойе, которое было знакомо Таббе до мелочей, стали подниматься по широкому лестничному маршу.

Изюмов стоял почти на самом верху лестницы, любезно приглашая гостей в театр, раскланивался, улыбался, за что-то благодарил.

Увидев Красинского со спутницей, он согнулся едва ли не в три погибели, проворковал:

– Милости просим, господа. Уверяю, вас ожидает незабываемое зрелище! Как бы от нашей «Веселой вдовы» не стать «Веселым вдовцом»!

Бывшая прима в знак приветствия едва заметно склонила голову, а барон поинтересовался:

– Гаврила Емельянович у себя?

– Должны быть у себя. Как доложить?

– Барон Красинский с дамой.

– Сей секунд!

Изюмов заторопился наверх, барон хотел что-то сказать Таббе, но она опередила его:

– Вы хотите познакомить меня с ним?

– Почему бы нет? Любопытно посмотреть, как этот прохвост будет виться перед вами.

– Думаете, он узнает меня?

– Не приведи господь!.. Вас мать родная не узнает! Он с ума сходит от эффектных дам, а здесь тот самый редкий случай… Вы ведь хорошо знакомы с Гаврилой Емельяновичем?

– Мягко говоря.

– Значит, вам также имеет смысл понаблюдать за этой сволочью.

– У вас к нему счеты?

– Да, пару лет я меценатствовал над театром, вложил в его бездарей не одну тысячу золотых, но обещание, которое давал мне сей прохвост, так и не было выполнено.

– Вы желали молоденьких актрис? – насмешливо спросила Табба.

– Зачем же так? Я желал его связей с премьер-министром, но все оказалось пустой болтовней.

Сверху спускался Изюмов.

– Гаврила Емельяныч ждет вас и вашу спутницу, барон, – сообщил он. – Проводить?

– Нет, любезный, я отлично знаю все дороги в этом храме искусств, – ответил Красинский. Табба взяла его под руку, и они двинулись наверх.

– Благодарствую за прекрасные слова, барон! – выкрикнул тот вслед им.

Гаврила Емельянович при появлении в кабинете барона со спутницей вышел из-за стола, развел руки, двинулся им навстречу.

– Боже… Барон! Сколько студеных зим и знойных месяцев прошло после нашей последней встречи?! – приобнял, заглянул в глаза. – Вы решили вычеркнуть меня из своей жизни?

– Если вычеркну, то только кровью! – отшутился Красинский.

Филимонов громко рассмеялся.

– Это почти как клятва! Да, да! Только кровью! – и тут же перевел взгляд на Таббу. – Я сойду с ума. Барон, что вы со мной делаете?! Кто эта восхитительная барышня?.. Мадемуазель, кто вы?

– Жозефина Бэрримор, – грудным голосом произнесла девушка, подавая руку.

– Вы англичанка?

– По отцу.

– Но вы в совершенстве владеете русским!

– Потому что я выросла в России.

– Но голос… Боже праведный, какой голос! Вы – актриса?

– Слишком много вопросов для первого раза, – улыбнулась гостья.

– Но я все равно не успокоюсь! – Гаврила Емельянович снова поцеловал руку, перевел взгляд на Красинского. – Барон, признавайтесь – кто это чудо и зачем вы разбиваете мое несчастное сердце?!

– По-моему, Жозефина ответила почти на все ваши вопросы.

– Нет, не на все! – воскликнул директор. – В вас, мадемуазель, заложен талант актрисы! По стати, голосу, манерам! Неужели никогда не выходили на сцену?

– В девичестве. В имении папеньки.

Филимонов повернулся к Красинскому.

– Обещайте, барон! Вы дадите мне возможность вывести хотя бы раз вашу прелесть на подмостки! Пусть ощутит запах кулис, оркестровую яму, пугающую глубину зала! И она навсегда останется пленницей театра!

– У вас, Гаврила Емельяныч, таких пленниц более чем достаточно!

– Ах, оставьте! Не добивайте мою раненую душу, барон! Кто? Где они эти неслыханные голоса и пластика, от которых театр сходил бы с ума.

– Ну, к примеру, ваша новая прима мадемуазель Добровольская. Разве она плоха?

– Без комментариев, разрешите?! Нет, она прелестна! Даже талантлива! Но не то!.. Не то! Разве можно сравнить ее с некогда потрясавшей эти стены госпожой Бессмертной? Вы помните ее?

– Разумеется. Лично ждал с цветами, сходя с ума!

– Да разве только вы сходили с ума? Весь Петербург!.. Россия сходила с ума!

– И где же сейчас ваша любимая прима? – спросила Табба, глядя на директора сквозь изящные очки…

– Бог ее знает, – развел руками Гаврила Емельянович. – Пропала, исчезла, канула! Сочиняется много глупостей, но никто достоверно ничего сказать не может, – оглянулся, показал в сторону двери. – Видали швейцара на ступеньках?

– Молодой симпатичный господин, – кивнул барон.

– Молодой, симпатичный?.. Мразь! Именно на совести этого прохвоста лежит судьба моей любимицы…Неужели не слышали? Любовь, дикая ревность и в итоге револьвер! Половину лица снес, сволочь!

– Вы взяли его на работу?

– А куда денешься?.. Жалко стало. Просился было снова в артисты, но кто ж его возьмет. Во-первых, бездарен. Во-вторых, вдруг опять в кого-нибудь пальнет!

Послышался третий звонок, директор засуетился. – Все, господа, пора! Обморока не обещаю, но настроение поднимется, – проводил до двери, достал из карманчика визитку, шутливо погрозил Таббе: – Смотрите, смертельно обижусь, если не позвоните!.. Обещайте! Вы можете пройти мимо своей судьбы… В этих стенах может родиться новая прима! Позвольте этой прелести откликнуться на мою просьбу!

Тот рассмеялся.

– Для полезного дела, разумеется, позволю. Но не более! Я ревнив до неприличия!

– Ни малейшего повода, барон, для ревности не будет, – приблизил к нему лицо директор. – Вы ведь, сударь, меня знаете. Чист и кристален, как рождественский снег!

– Уж это-то я знаю, – кивнул тот.

Табба взяла Красинского под руку, и они покинули кабинет, сопровождаемые задумчивым взглядом директора.