[Фото 21. Бродский и Дерек Уолкотт перед домом Альфреда Нобеля в Бьёркборне в сентябре 1993 г. Фото Б. Янгфельдта.]

Привлекали Иосифа в Швеции не только природа и климат, не только мох и гранит под летним небом, полным кучевых облаков, приплывших из его родных краев или же уплывающих туда. Здесь, как в Риме, и Венеции, и Амстердаме, были дома. На улицах Стокгольма он созерцал в чистом виде фасады домов, опоганенные в его родном городе десятилетиями пренебрежения и запустения. И при виде церкви Хедвиг Элеоноры в конце перспективы Девичьей улицы (Jungfrugatan), «радость узнавания», говоря словами Мандельштама, была так велика, что ему оставалось только покачать головой: ее ли или церковь Святого Пантелеймона он видел в молодости с балкона «полутора комнат», устремив взгляд вдоль улицы Пестеля в Ленинграде?

Другим привлекательным фактором, заставлявшим Иосифа проводить летнее время в Швеции, была анонимность. Мало кто знал о том, что он здесь, а кто знал, старался об этом не распространяться. Никто ему не мешал работать, и он работал очень плодотворно. Обычно он путешествовал с двумя пишущими машинками: одна с латинским шрифтом, другая с русским. В Швеции он пользовался моей русской машинкой, таким образом избавляясь от лишнего груза [18]. С годами некоторые буквы стали грязными и такими трудночитаемыми, что московский друг Андрей Сергеев пенял ему на это по телефону. Когда Бродский промямлил что-то в свою защиту, тот ответил вопросом, сильно рассмешившим Иосифа: «А зубы вы чистите?»

Перед отъездом Иосифа я всегда копировал летний стихотворный урожай в нескольких экземплярах: один для него, другой для меня (для перевода), и один или два для того, чтобы разными путями переправлять их друзьям и редакторам в Россию. Урожай состоял из написанного им с предыдущего лета: стихи, законченные в зимнее полугодие, и стихи, написанные или дописанные за лето в Швеции, плюс — изредка — старые вещи, которые по разным причинам он раньше не хотел обнародовать. Набиралось обычно пятнадцать — двадцать стихотворений.

Поскольку Иосиф сам никогда не снимал копий со стихов — хотя я снабжал его копиркой, — я всегда волновался: вдруг он потеряет свой набитый рукописями портфель! Во время посещения министра иностранных дел Швеции в сентябре 1993 года, за несколько дней до отъезда Бродского, «годовая кипа» еще не была скопирована, и бумаги торчали из кармана его пиджака, свернутые в трубку. Когда я спросил, можно ли нам воспользоваться копировальной машиной министерства, Иосиф был несколько смущен моим рвением, а мидовцы — польщены…

Из пяти летних пребываний в Швеции в 1989—1994 годы, 1989-й и 1992-й были самыми плодотворными. В эти годы он и жил здесь подолгу, от полутора до двух месяцев. Летом (и осенью, когда тоже был в Стокгольме) 1989 года он работал над книгой о Венеции, которая вышла в декабре того же года по-итальянски под названием «Fondamenta degli Incurabili» («Набережная неисцелимых»). Часть книги писалась в стокгольмской гостинице «Рейзен», откуда и фраза: «… В этом городе, при всей его промышленности и населении, как только выходишь из отеля, с тобой, выпрыгнув из воды, здоровается семга». Тем же летом был написан первый акт пьесы «Демократия!», эссе «Поэзия как форма сопротивления реальности» (предисловие к польскому сборнику стихов Томаса Венцловы), стихотворения «На столетие Анны Ахматовой», «Памяти Геннадия Шмакова», «Облака» — и на острове Торё со сногсшибательной морской панорамой — уже цитированное выше стихотворение «Доклад для симпозиума» [19].

С некоторыми из этих вещей у меня связаны четкие воспоминания. Так, например, Иосиф однажды звонил, чтобы спросить нас с женой, не можем ли мы придумать хорошую рифму к слову «гречанка» — «только не тачанка и не Таганка». Мы ничего толкового не смогли предложить, в конце концов он сам нашел подходящую рифму —«оттоманка»; она нужна была для стихотворения памяти нашего общего друга Геннадия Шмакова, написанного на Торё и датированного 21 августа 1989 года. Другое воспоминание связано с пьесой «Демократия!». За ужином у нас дома я стал говорить о случаях, когда для названия предметов используются устойчивые сочетания с указанием национальной принадлежности, как «шведские спички» и «французские духи». Последующая дискуссия вошла почти дословно в первый диалог пьесы: «Пельмени сибирские». — «Спички шведские». — «Духи французские». — «Сыр голландский». — «Табачок турецкий» и так далее. Стихотворение «Облака», написанное в квартире в центре Стокгольма, Иосиф сам комментировал следующим образом:

В 1990 году урожай был более скудным, главным образом из-за того, что время и мысли Иосифа были заняты другим, а именно женщиной, на которой он женился 1 сентября в стокгольмской ратуше, — Марией Зоццани. Одно из стихотворений, написанных этим летом, было посвящено шведскому поэту Томасу Транстремеру, которого Иосиф считал «одним из самых лучших современных поэтов. Может быть, крупнейшим» и много раз номинировал на Нобелевскую премию. Стихотворение, не имеющее названия, прямо отсылает к окружающему ландшафту: «Вот я и снова под этим бесцветным небом, / заваленным перистым, рыхлым, единым хлебом души». Последняя строфа — похвала природе, связывающей Швецию с родным краем поэта и наполняющей его чувством, что он вернулся домой:

Другое стихотворение, связанное со Швецией и написанное по-английски, «Törnfallet», было начато в 1990 году и закончено в 1993-м. Летом 1990-го была начата работа и над стихотворением «Вертумн», памяти Джанни Буттафавы, итальянского друга и переводчика Бродского, умершего в том же году.

В 1992-м Бродский приехал в Швецию в конце июня и провел там ровно два месяца, несколько недель — вместе с женой. Это лето было насыщенным и в поэтическом, и в личном плане. Он снимал дачу на одном из островов Стокгольмского архипелага. На участке стоял маленький домик, в котором он работал и на двери которого он по просьбе хозяев, перед тем как уехать, оставил свою подпись. В это же время находились в Стокгольме два его близких друга: поэт Дерек Уолкотт — в связи с постановкой его пьесы «Последний карнавал» в Драматическом театре — и Михаил Барышников, выступавший в Стокгольме со своей балетной труппой. Навестить Бродского на дачу приехала и его старая знакомая, петербургский политик Галина Старовойтова, тем летом тоже посетившая Стокгольм.

[Фото 22. Бродский с Г. Старовойтовой и женой Марией на острове Вермдё летом 1992 г. Фото Б. Янгфельдта.]

Летом 1992 года был написан первый вариант стихотворения, посвященного Михаилу Барышникову (закончено позже в том же году с добавлением двух строф), и еще одно стихотворение на шведскую тему, «Пристань Фагердала» [20], в котором «голые мачты шведских / яхт, безмятежно спящих в одних подвязках, / в одних подвесках / сном вертикали, привыкшей к горизонтали, / комкая мокрые простыни пристани в Фагердале». Стихотворение навеяно впечатлениями от экскурсии на паруснике вдоль островов Стокгольмского архипелага. По словам владельца парусника, вид простыней, висящих на веревке около маленькой пристани Фагердала, привел Бродского в восторг. Вообще, рассказывает он, обожавший море Бродский находился во время этой экскурсии в состоянии, граничившем с блаженством.