Я не рассказывал Эрике, что бывали вечера, когда я спускался к себе после наших ужинов, унося на рубашке запах Вайолет: запах ее духов, ее туалетного мыла и чего — то еще. Должно быть, так пахла ее кожа. Этот запах обострял все остальные, превращая благоухание цветов в нечто плотское, телесное, человечье. Я не писал Эрике, как сладко мне было вдыхать этот еле уловимый запах и как я пытался гнать его от себя. В таких случаях я снимал рубашку и бросал ее в корзину для белья.

В марте Вайолет и Билл попросили меня присмотреть за Марком с вечера пятницы до утра понедельника. Им нужно было слетать в Лос-Анджелес на вернисаж, который устраивала какая-то галерея, выставившая "Путешествия О".Люсиль была в отъезде и не хотела взваливать на Филипа еще одного ребенка. Так что я переехал к Марку. Мы неплохо ладили, и у меня с ним не было никаких хлопот. Он мыл посуду, выносил мусор и прибирал за собой. В субботу вечером он устроил для меня поп-шоу под фонограмму. На магнитофоне крутилась кассета, а Марк скакал по гостиной с воображаемой гитарой в руках. После нескольких безумных пируэтов он в конце концов рухнул на пол в гостиной с выражением преувеличенной муки на лице, ни дать ни взять какая-то старая звезда рок-н-ролла, фамилию сейчас не припомню.

Когда мы с ним разговаривали, я обратил внимание на то, какое смутное представление он имеет об общеобразовательных предметах, которые изучают в школе: истории, географии, политике; причем, казалось, он бравирует своим невежеством. Для меня и Эрики наш сын служил своего рода мерилом, по которому мы привыкли оценивать ребят его возраста, но, с другой стороны, кто сказал, что именно Мэт был эталоном нормального одиннадцатилетнего мальчишки? Его голова была набита самыми разными сведениями, от мелких, бытовых, до глобальных — от бейсбольной статистики до перечня сражений Гражданской войны в США. Он помнил названия шестидесяти четырех сортов мороженого своей любимой марки и мог без труда распознать работы нескольких десятков современных художников, причем для меня большинство из них были на одно лицо. Интересы Марка — за исключением его пристрастия к Харпо Марксу — лежали в областях куда более типичных для мальчика-подростка: поп-музыка, боевики, фильмы ужасов, однако же и сюда он ухитрялся привносить живость ума и резвость мыслей, которые с такой легкостью демонстрировал в шахматах. Недостаток глубины с лихвой компенсировался быстротой реакции.

Марк неохотно ложился спать. Каждую ночь из тех трех, что мы провели в одной квартире, он вставал в дверях спальни Билла и Вайолет, где я читал, и явно не торопился уходить в свою комнату. Проходило пятнадцать, двадцать, двадцать пять минут, а он все стоял, прислонившись к притолоке, и болтал. Мне всякий раз приходилось ему напоминать, что я уже ложусь и ему пора делать то же самое.

Выходные прошли без сучк» без задоринки, если не считать странной истории с пончиками. В субботу вечером я никак не мог найти коробку пончиков, которую купил накануне. Я перерыл всю кухню, но коробки нигде не было.

— Ты что, съел все пончики? — крикнул я Марку, который был где-то в комнате.

— Пончики? — переспросил он, вырастая на пороге. — Я ничего не знаю. Какие пончики?

— Но я же точно помню, что положил их в этот шкаф, а сейчас их нет.

— Жалко. Обожаю пончики. Значит, домовой шалит. Знаете, дядя Лео, Вайолет сколько раз говорила, что в нашем доме пропадают вещи. Только отвернешься — и нету. Это домовой.

Марк улыбнулся, пожал плечами и исчез в своей комнате. Мгновение спустя я услышал, как он насвистывает какую-то песенку — приятную, веселую, очень мелодичную.

В воскресенье около трех часов пополудни в квартире зазвонил телефон. Я поднял трубку. Разъяренный женский голос пронзительно зазвенел у меня в ушах:

— Ваш сын устроил пожар!

На какую-то секунду я забыл, где нахожусь. Я вообще все забыл. От волнения я не мог вымолвите ни слова и только дышал в трубку. Наконец, совладав с собой, я сказал:

— Это какое-то недоразумение. Мой сын умер.

Повисла пауза.

— Вы ведь Уильям Векслер?

Я ей все объяснил. Потом она мне все объяснила. Оказывается, Марк и ее сын устроили на крыше пожар.

— Но этого просто не может быть, он сейчас в своей комнате читает.

— Ах читает? — завопили в трубке. — Интересно, кто же тогда передо мной стоит? Приходите и забирайте свое сокровище.

Убедившись, что Марка действительно нигде нет, я выбежал на улицу. Звонили из соседнего дома. Когда я вошел в квартиру, женщину трясло как в лихорадке. Она набросилась на меня прямо с порога:

— Откуда у них спички? — визгливо кричала она. — Где они взяли спички?! Родители оставили его на вас! Вы за это ответите!

Я растерянно кивал, пытаясь объяснить, что спички можно взять где угодно, потом спросил, что они подожгли. Я хотел знать, что это был за пожар.

— Да какая разница, что подожгли, — отмахнулась она. — Пожар он и есть пожар.

Я повернулся к Марку, который стоял рядом с отсутствующим лицом. На этом лице не было ни капли агрессии, оно просто было пустым. Другой поджигатель, мальчишка лет десяти, всхлипывал. Из носа у него текли сопли, глаза были красными и заплаканными, в них лезла челка, которую он все время откидывал назад. Я пробормотал какие-то слова извинения, взял Марка за руку, и мы пошли домой.

Наш разговор происходил у Марка в комнате. По его словам, он просто вылез на крышу дома и увидел там этого мальчишку, Дирка, который что-то поджигал.

— Я просто стоял и смотрел. Я тут вообще ни при чем.

Я спросил, что они жгли.

— Да ничего мы не жгли! Бумажки какие-то.

Я пытался ему втолковать, что с огнем шутки плохи. Сказал, что он не должен был выходить из дому, не предупредив меня. Марк спокойно смотрел мне в глаза и слушал.

— Она сумасшедшая, — вдруг бросил он.

Голос его звучал странно враждебно. Я не смог разобрать выражения его лица в этот момент. В каком-то смысле он был безумно похож на своего отца, но вот энергии и напора Билла у Марка не было и в помине.

— Зря ты так, — сказал я. — Она не сумасшедшая. Просто она очень испугалась за своего сына, понимаешь?

— Понимаю, — кивнул он.

— Марк, ты должен мне пообещать, что это никогда не повторится. Тебе надо было не стоять рядом, а остановить этого мальчика, ты же намного старше!

— Конечно, дядя Лео, — кивнул он.

Голос его звучал уверенно, и мне показалось, что он все понял. Я облегченно вздохнул.

В понедельник утром я поджарил Марку гренки на завтрак и отправил его в школу. Прощаясь, я хотел было пожать ему руку, но он вместо этого обнял меня. Я притянул его к себе, чувствуя, какой он еще маленький. Прижатая ко мне мальчишеская щека вдруг напомнила мне о Мэте, но не об одиннадцатилетнем, а о Мэте, которому было лет пять, не больше.

После того как он ушел, я поднялся на крышу, чтобы посмотреть на остатки пожара. Сперва я думал, что мне придется перелезать на крышу соседнего дома, в котором жил Дирк, но я сразу же наткнулся на груду обгоревшего мусора прямо на нашей крыше. Присев на корточки, я попытался получше разглядеть, что там лежит. Все это отдавало какими-то шпионскими играми, и мне было здорово не по себе. Подобрав валявшуюся рядом проволочную вешалку, я поворошил обуглившийся хлам. Слава богу, костер здесь никто разводить не собирался, скорее просто подожгли какую-то ерунду, которая быстро прогорела бы сама собой. В куче валялись обгоревшие тряпки, я подцепил одну из них, это оказался чей-то спортивный носок. В скомканных бумажках проблескивали зеленые осколки бутылочного стекла. И тут я увидел обрывки картонной коробки. Это была коробка из-под пончиков, на крышке еще можно было разобрать название кондитерской.

Значит, Марк мне солгал. И ведь как складно у него получилось: и Вайолет приплел, и так весело улыбался! Мне даже в голову не пришло усомниться в его словах. Удивительно другое. А главное, признайся Марк, что это он съел пончики, я бы и бровью не повел, в конце концов, я покупал их для него.