— Вы любите есть, Лео?

— Да, я почти всегда ем с удовольствием.

— Это замечательно, — ответил Дан, но в голосе его сквозило разочарование.

Он вдруг начал скрести себе руку пониже локтя. От ногтей на коже оставались красные полоски. Потом он затих. Огромные карие глаза, совсем как у старшего брата, только радужки темнее, теперь смотрели куда-то мимо меня.

— А вы любите поесть? — спросил я в свою очередь.

— Не особенно.

— А кто вчера крекеры жевал, когда я звонил? Забыл? — вступил в разговор Билл.

— Забыл, — расплылся в улыбке Дан.

Теперь его голос звучал весело. Он встал из-за стола и принялся мерить шагами комнату. Сутулая фигура с низко опущенной головой двигалась вдоль стены взад-вперед, левая рука проделывала какие-то странные движения: большой и указательный пальцы складывались в букву "о", потом ладонь сжималась в кулак, а через несколько секунд снова возникала буква "о".

Билл как будто забыл о брате и спокойно беседовал с Эрикой и Вайолет. Мэт и Марк посидели со взрослыми за столом, но недолго, и вскоре с воплями: "Я — супергерой!" — начали носиться по мастерской. А Дан все ходил и ходил взад-вперед, взад-вперед. Вздыбленные половицы скрипели у него под ногами. Он что-то непрерывно бормотал себе под нос, время от времени перебивая свой монолог коротким отрывистым смехом. Вайолет несколько раз поднимала на него глаза, потом выразительно смотрела на Билла, но тот лишь отрицательно качал головой, словно прося не вмешиваться.

Мы доели десерт. Я заметил, что Дан затих в дальнем углу мастерской. Он устроился на табуретке рядом с рабочим столом Билла. Подойдя поближе, я разобрал, что он бормочет:

— Ничего, ничего, сейчас твой брат придет и заберет тебя из этого вонючего кабака. Мама уже старая. Все равно она тебя не любит, только притворяется.

Я осторожно окликнул его по имени.

Очевидно, мой голос напугал его, потому что он дернулся всем телом и напрягся.

— Извините, пожалуйста, — произнес Дан. — Я не хочу мешать. Мне надо было подумать. Я очень внимательно думал.

Я сел с ним рядом. От Дана несло потом, на рубашке под мышками проступали темные пятна.

— О чем же вы думали? — спросил я.

— О мистерии. Мистерия! — ответил Дан.

Его пальцы беспокойно теребили волоски на руке, скатывая их в узелок.

— Я Биллу рассказывал. Это очень смешно, потому что там две стороны — мужская и женская.

— Правда? — спросил я. — Каким же образом?

— Очень простым. Мистер Рия и мисс Терия. Или мисс Тери и я. Вам понятно?

— Вполне.

— Это главные герои пьесы, которую я пишу.

Дан яростно дернул себя за волоски на коже, словно хотел вырвать их с корнем. Потом он закурил и уставился в потолок. Под глазами у него темнели круги, но тощий профиль делал младшего брата до странности похожим на старшего, и на мгновение я представил себе двух мальчишек, Билла и Дана, стоящих на дорожке перед домом.

Дан снова ушел в себя. Его пальцы опять пришли в движение, быстро и беспокойно складываясь в букву "о". Он вскочил на ноги и опять принялся мерить мастерскую шагами. К нам подошла Вайолет.

— Как насчет рюмочки коньяку? Не хотите к нам присоединиться? — спросила она.

— Спасибо, Вайолет, — любезно шаркнул ножкой Дан. — Но я лучше покурю и похожу.

Однако через несколько минут он сам подошел к общему столу, пристроился рядом с Биллом, близко наклонился к нему и принялся энергично трепать брата по плечу, приговаривая:

— Братец Билл. Большой Билл. Старина Б. Б. Билл — не добил…

Билл ласково обнял брата, и он притих.

— Хорошо, что ты приехал, Дан, я так рад, что ты здесь!

Дан расплылся в улыбке, схватил стоявшую перед Биллом рюмку с коньяком и сделал глоток.

Через час со стола все было убрано, посуда перемыта; Марк и Мэт играли у окна в кубики, а мы вчетвером стояли у кровати, на которой мертвым сном спал Дан. Он свернулся калачиком, обхватив руками колени, и мирно похрапывал с полуоткрытым ртом. Рядом на покрывале валялись сломанная сигарета и зажигалка.

— Как же я не уследил с этим коньяком, — сокрушался Билл. — Он же принимает литий.

Дан был в мастерской редким гостем, но Билл регулярно, чуть не каждый день звонил ему по телефону С головой у бедняги было совсем худо. По сути дела, вся его жизнь представляла собой отчаянную попытку оттянуть неизбежный приступ, который вновь приведет его на больничную койку. Раздираемый параноидальными страхами, он вдруг звонил Биллу и спрашивал, не разлюбил ли он его, или, что было куда страшнее, за что тот хочет его убить. И тем не менее, несмотря на болезнь Дана, братья были в чем-то удивительно схожи. Обоих снедали страсти, которые невыносимо трудно было вместить в себя, но у Билла для этих мощнейших эмоций существовал выход — работа. Он как-то сказал мне, что работает, чтобы жить, но только после встречи с Даном мне стал понятен подлинный смысл его слов. Для Билла творчество было насущной необходимостью, средством удержаться на грани, выжить. Стихотворения и пьесы Дана были по большей части не закончены, загнанный мозг порождал эти ошметья, топчась все время на одном месте, потому что не мог убежать от себя. Интеллект, нервная организация, личные качества старшего из братьев позволили ему выстоять в противоборстве с тяготами бытия. Младший выстоять не сумел.

Каждый день я слышал наверху шаги Люсиль. У нее была очень специфическая походка: легкая и вместе с тем чуть шаркающая. Когда мы сталкивались на лестнице, она неловко улыбалась, прежде чем заговорить. Ни о Билле, ни о Вайолет она не сказала со мной ни единого слова. И никогда более не просила меня посмотреть ее стихи, хотя я всякий раз интересовался ее работой. По моему настоянию Эрика пригласила ее и Марка к нам на ужин. Была весна, ради торжественного случая Люсиль надела платье, старомодное бежевое безобразие рубашечного покроя. И хотя мешковатое одеяние скрывало ее фигуру, его нелепость странно тронула меня. Я увидел в этом еще одно доказательство ее горней сущности. Уродливое платье не отвратило меня, а почему-то запало в душу. В тот вечер Люсиль сидела напротив за столом, и я не мог надивиться строгому спокойствию ее черт. Отчужденная замкнутость бледного овала лица словно отрицала его одушевленность. Люсиль казалась собственным портретом, написанным за несколько веков до того, как она появилась на свет.

В тот вечер Марк и Мэтью откуда-то вытащили свои прошлогодние костюмы со Дня Всех Святых и с визгом носились в них по квартире. На Марке красовался костюм скелета из тонкого черного нейлона с нарисованными белыми косточками, а тощенький Мэт в синей пижамке с огромной буквой "S" из алого фетра, нашитой на груди, и в красном бархатном плаще представлял собой Супермена — недокормыша. С легкой руки нашего сына Марк тут же превратился в "скелетона" и "черепка", а через пару минут оба радостно скандировали:

— Черепок, ты подох!

С громким топотом мальчишки носились друг за другом перед окном в столовой и вопили, как два ополоумевших могильщика:

— Че! Ре! Пок! Ты! По! Дох!

Эрика не спускала с них глаз, да и я пару раз хотел вмешаться, опасаясь, как бы они не взвинтили себя до такой степени, когда возня может кончиться слезами. Но Люсиль даже не повернула головы, словно ни Марка, ни Мэта с его дразнилками в квартире просто не было.

Она рассказала нам, что в хьюстонском Университете Райса ей предложили вести творческие семинары для начинающих писателей и она всерьез об этом подумывает.

— Я никогда не бывала в Техасе, — сказала она. — Надеюсь, если я соглашусь, то встречу там парочку ковбоев. Ни разу не видела ковбоев.

В тот вечер я впервые обратил внимание на странную особенность ее речи. Она договаривала каждое слово, не смазывая ни единого окончания.

— Мне очень нравятся ковбои, — продолжала Люсиль. — Они мне нравятся с самого детства, но, конечно, не настоящие, а те, которых я сама себе придумала. Возможно, настоящие меня ужасно разочаруют.