«Шесть лет на волоске от смерти», как скажет позднее, не скупясь на дрожь в голосе, Серенити своему сыну, чтобы оправдать содеянное.

Ибо идея принадлежала ей.

Несмотря на отчуждение супругов, в апреле 6 года Серенити родила девочку. Вторые роды не вызвали у матери ни восторга, ни интереса. Два месяца младшая дочь Смитов не имела ни кроватки, ни ласки, ни даже имени. Она вопила из-под кучи изъеденного молью горностая в заброшенной мансарде.

Скука и жажда новых впечатлений сподвигли Чарльза Смита взглянуть поближе на шумовой агрегат второго этажа. И он обнаружил крошечное существо с огромными глазами — синими, как экран монитора, — на маленькой свирепой рожице. Ему вспомнился чертополох или такие коты из бывших домашних, которые за несколько месяцев бродяжничества дичают до состояния хищников. Он решил заняться ею. Через несколько месяцев брат и сестра стали неразлучны.

Серенити Смит заметила это. Она посоветовала сыну оставить девчонку в покое. Никто из семьи не должен к ней привязываться, и, главное, она сама не должна ни к кому привыкать. Она должна расти, не зная даже о существовании слова «любовь». Это разумная мера предосторожности, учитывая ожидающую ее участь. Каждый знак внимания, который она получает, это рана замедленного действия. Блу, раз уж она Блу, не должна изведать любовь.

Уж лучше так.

Чарльз продолжал заниматься Блу. Он учил ее таблице умножения. Водил гулять, водил смотреть на одичавших котов. Научил не бояться дождя, грома и машин. Лазать по деревьям, быстро бегать, прогонять диких животных, блокировать страх в своих нервах. Иногда он заставал ее спрятавшейся за дверью — она подслушивала, как Серенити в одиночестве разглагольствует перед зеркалом.

Он без слов уводил девочку.

Когда Блу исполнилось шесть, он решил, что у нее хватит сил бежать. Они вышли на дорогу и попытались остановить машину. Возле детей затормозил потрепанный лимузин с длинным двухцветным кузовом. Внутри было двое мужчин, которые предложили подбросить их до центра — ухмыляясь и глядя в сторону. Чарльз отказался. Он угадал в них зло. Они вернулись домой. Томас Смит выпорол сына кабелем. Через два месяца после этого эпизода Серенити поехала с Блу в центр. Общественный транспорт уже снова работал. У дверей жилых домов останавливались автобусы, ежедневно собирая толпы рабочих.

Вокруг строились блочные бараки. Появились бутербродные. Пустующие дома были взорваны, и на перекрестках возникли стенды, нахваливавшие прекрасную и недорогую жизнь в строящемся высотном комплексе «Утопия», — макеты в кадастровом управлении, заявки без предварительной записи.

Из центра Серенити вернулась одна. Одна, но с кучей предметов первой необходимости. Шампунь, говядина, белое вино. Она торжественно объявила сыну, что спасла семью.

Тот загнал ее в котельную. Потребовал сказать, где сестра. Серенити отвечала уклончиво и путано, что-то плела про пансион, про выгодное удочерение. Потом Томас Смит начал искать работу. Однажды, воспользовавшись отсутствием отца, Чарльз устроил матери форменный допрос.

С угрозами, с оскорблениями, с применением силы.

Серенити в конце концов сказала правду. Блу сдали в Лаборатории за крупную сумму денег. Таков был план. Так было задумано изначально. Они, как бы это сказать, вырастили девчонку на продажу, и точка. И Серенити тут ни при чем. Жизнь такая. Чарльз бил мать так, что едва не выколотил душу. Потом сбежал из дома. С этого дня все неосознанные порывы, раздиравшие его прежде, обрели цель.

Чарльз поехал в центр Второй секции. Довольно быстро устроился курьером в прокат видеоигр. Одновременно направил в Лаборатории запрос на замещение сестры — собой. Административная волокита отфутболивала его из одной инстанции в другую, то медосмотр, то медобследование… Через несколько месяцев пришел отказ: низкий индивидуальный рейтинг. Он дал себе слово найти другой способ. Из курьера стал менеджером, потом разработчиком. Головное предприятие оплатило ему ускоренные компьютерные курсы. Он жил в буферном квартале. Квартплата компенсировалась экранной рекламой на стенах дома. Его выселили, потому что он научился блокировать рекламу, когда хотелось тишины. Он снял в тупике Джонни Уокера квартиру на троих — с наркоманами. У него была настоящая работа — системный администратор. Он спал мало и ночью шарил по сети, лазил по разным сайтам, взламывал базы данных и наконец добрался до самого Гиперцентрала. В его комнату с видом на тупик постоянно стекался свежий улов исповедей неизвестных людей, которые он слушал до тошноты. Так зародилась в нем неискоренимая любовь и презрение к человеческой натуре. Тогда же он и получил прозвище «Глюк» — так его почтительно именовали другие заживо погребенные в сети, но использовавшие ее мутные воды с меньшим успехом. Он искал одиноких девушек с синими глазами и приглашал их в отели.

Еще до объявления Нарковойны он знал ее настоящие мотивы — и завербовался. Пошел рядовым в батальон добровольцев, не стал ждать своего часа, а пошел ему навстречу. Отдельным его увлечением был взлом корреспонденции с грифом «военная тайна». Он знал, что врага нет. Он знал, что воюет с пустотой. Он знал настоящие цели. Он предложил выполнить задание, его решительность и хакерское прошлое делали его идеальным исполнителем. В обмен он хотел получить сестру… Глюк взял Сида в помощники по убийствам. Остальное — история. История закулисная, которую Сид знает лучше самой Блу. Поэтому она продолжит рассказ с момента встречи брата-героя и сестры, к которой помилование пришло слишком поздно.

Месяц спустя на перроне вокзала Севертранс Глюк встретил абсолютно чужую четырнадцатилетнюю девочку. Лаборатории делали с ней бог знает что и среди прочих мерзостей испытывали на ней пластико-хирургические методы: ей пришили новое лицо, каждая черта которого была омерзительна из-за связанных с этим воспоминаний. Ее заклеили только что изобретенной гипердермой, которая потом не прошла медконтроль. Она не менялась, что бы ни происходило с телом. Усталость, отметины, покраснения — ничто не оставляло следа на этой маске. Даже аллергия, ушибы или раны.

В этом убедились, проведя шесть серий тестов.

Когда Глюк заполучил Блу, она ходила на костылях и была накачана обезболивающим до отупения. Он провел ее сквозь целый строй врачей, те разводили руками, видя столько невидимых взору мук. Глюк лечил ее дома. Расплачивался, воруя деньги с чужих счетов.

Блу пошла на поправку. Она хотела выходить, познакомиться с внешним миром, которого она никогда не видела. Брат сводил ее в кино, в ресторан. В парк аттракционов. Он не оставлял ее одну. Он водил ее даже в туалет. Никого к ней не подпускал. Повел ее на матч нового бокса. Он был знаком с чемпионом. Этого человека он мог бы уважать и любить, если бы был на это способен. С этим человеком его связывало что-то плохое, но связывало крепко. Блу грызла попкорн с легким запахом гари. Она в первый раз хлебнула пива, и у нее слегка кружилась голова.

Сид вышел на ринг, и у нее в глазах все поплыло. Она видела, что он подставляет себя под удары и принимает их не дрогнув. Она видела, как течет его кровь, как кожа покрывается синяками, как судорога сводит руки и ноги. Она узнала в нем себя. Глюк увел ее до окончания матча.

Он редко оставлял ее одну. Он работал дома. Друзей у него не было.

Блу терпеливо ждала, когда ее брат сломается и пойдет к женщине. Через неделю после матча это случилось.

Когда под утро Глюк вернулся, он нашел свою сестру без сознания — в ванне, на четверть наполненной кровью. Он подумал, что она покончила с собой. Но Блу не умерла и вовсе не собиралась умирать. Пол ванной был усеян обрывками пластика, тонкого, как чешуйки бабочки. Блу содрала с себя покрытие, которым заклеили ее в Лабораториях. Ее тело представляло собой сплошную рану, но она снова стала собой и была готова жить.

Она пролежала четыре месяца в постели. Раны зарубцевались — не слишком уродливо. И за эти четыре месяца она рассказала брату, из какой конкретно области ада она вернулась.