Письмо пришло без обратного адреса. На конверте было напечатано мое имя «Альма Зингер». Раньше я получала письма только от Миши, но он никогда не печатал их на машинке. Я открыла конверт, там было всего две строчки. «Дорогая Альма! — начиналось письмо. — Давайте встретимся в субботу в 4.00 на скамейке напротив входа в зоопарк Центрального парка. Думаю, вы знаете, кто я. Искренне ваш, Леопольд Гурски».

Не знаю, сколько я просидел на этой скамейке. Солнце уже почти село, но, пока было светло, я мог любоваться скульптурами. Медведь, гиппопотам и какое-то парнокопытное, которое я принял за козла. По пути мне попался фонтан. Бассейн был сухой. Я посмотрел, не осталось ли на дне монеток, но там лежали только опавшие листья. Листья теперь были везде, они все падали и падали, превращая мир снова в землю. Иногда я забываю, что природа живет не по тому же расписанию, что и я. Я забываю, что не все в природе умирает, а если и умирает, то рождается снова, достаточно немного солнца и всего такого. Иногда я думаю: «Я старше, чем это дерево, старше, чем эта скамейка, старше, чем дождь». И все же я не старше дождя. Он льет годами и будет продолжать лить, когда я уйду.

Я еще раз перечитала письмо. «Думаю, вы знаете, кто я», — говорилось в нем. Но я не знала никого по имени Леопольд Гурски.

Я решил остаться здесь и подождать. Мне ведь все равно больше нечем заняться. Пусть я натру мозоль на мягком месте, но вряд ли случится что-нибудь хуже. Когда захочу пить, думаю, не будет ничего страшного, если наклонюсь и слижу росу с травы. Мне нравится представлять себе, будто мои ноги пустили корни, а руки заросли мхом. Может, я даже сниму ботинки, чтобы ускорить процесс. Мои ноги утонут во влажной земле, как будто я снова стал маленьким. А из пальцев вырастут листья. Возможно, на меня заберется чей-нибудь ребенок. Например, тот мальчуган, который швырял камешки в пустой фонтан, он еще не дорос до того возраста, когда дети перестают лазить по деревьям. По мальчику можно было сказать, что он умен не по годам. Возможно, он верил, что не создан для этого мира. Я хотел сказать ему: «Если не ты, то кто?»

Может, оно на самом деле было от Миши? Он способен на такое. Я представила себе, как в субботу иду на встречу, а на скамейке сидит он. Прошло два месяца с того дня, как мы сидели в его комнате, а за стеной ссорились его родители. Я бы сказала ему, как сильно мне его не хватало.

Гурски — звучит как-то по-русски.

Может быть, письмо от Миши.

Но скорее всего нет.

Временами я ни о чем не думал, а временами думал о своей жизни. По крайней мере, я жил. Как жил? Просто жил. Это было нелегко. И что? В жизни очень мало такого, что нельзя пережить.

Если письмо было не от Миши, возможно, его послал человек в очках из муниципального архива на Чемберс-стрит, 31. Он еще назвал меня мисс Крольчатина. Я не спросила его имени, но он знал, как меня зовут и где я живу, потому что я заполняла анкету. Возможно, он что-то нашел — документ или свидетельство. А может быть, решил, что мне больше пятнадцати лет.

Было время, когда я жил в лесу или, точнее, в лесах. Я ел червяков. Ел жуков. Ел все, что мог положить себе в рот. Иногда меня тошнило. Мой желудок катился ко всем чертям, но мне надо было что-то жевать. Я пил воду из луж. Снег. Все, что мог найти. Иногда я пробирался в погреба, в которых крестьяне хранили картошку. В погребах было удобно прятаться, потому что зимой в них немного теплее. Но там хозяйничали грызуны. Ел ли я сырых крыс? Да, ел. Видимо, мне очень хотелось жить. И этому была лишь одна причина — она.

По правде говоря, она сказала мне, что не может меня любить. Когда она прощалась, то прощалась навсегда.

Но.

Я заставил себя забыть об этом. Не знаю почему. Я до сих пор себя спрашиваю. Но я это сделал.

А может, оно было от пожилого еврея из отдела записей гражданского состояния на Сентр-стрит, 1. Судя по виду, он вполне мог бы быть Леопольдом Гурски. Возможно, он знал что-то об Альме Мориц, Исааке или «Хрониках любви».

Я вспомнил, как впервые осознал, что могу заставить себя видеть предметы, которых на самом деле нет. Мне было десять лет, я возвращался домой из школы. Мимо меня с криками и смехом пробежали мальчики из моего класса. Я хотел быть как они. Но не знал как. Я всегда чувствовал, что я не такой, как все, и это причиняло мне боль. А потом я завернул за угол и увидел его. Огромный слон стоял один посреди площади. Я знал, что это только мое воображение. И что? Я хотел в это верить.

Я попытался.

И я смог.

Письмо могло быть и от швейцара дома номер 450 по Восточной 52-й улице. Может, он спросил Исаака о «Хрониках любви». Может, Исаак спросил у него, как меня зовут. Может, перед смертью он вычислил, кто я, и попросил швейцара что-то мне передать.

С тех пор как я увидел слона, я стал позволять себе видеть больше и больше верить. Это была игра, в которую я играл сам с собой. Когда я говорил Альме о том, что вижу, она смеялась и отвечала, что ей нравятся мои фантазии. Для нее я превращал камни в бриллианты, туфли — в зеркала, а стекло — в воду. Я подарил ей крылья, вытаскивал птиц у нее из ушей, а перья — из карманов. Я просил грушу стать ананасом, ананас — лампочкой, лампочку — луной, а луну — монеткой, которую я подбрасывал, гадая на ее любовь. Я знал, что не проиграю, потому что у монетки с двух сторон были орлы.

И сейчас, в конце жизни, я с трудом могу отличить реальность от выдумки. Например, это письмо в моей руке — я чувствую его между пальцами. Бумага очень гладкая, везде, кроме сгибов. Я могу развернуть его и снова свернуть. Письмо существует. И это так же несомненно, как и то, что я сейчас здесь сижу.

Но.

В глубине души я знаю, что моя рука пуста.

А может, письмо было от самого Исаака и он написал его перед смертью. Может, Леопольд Гурски тоже был одним из героев его книг. Может, он хотел мне что-то сказать. А теперь уже поздно: когда я завтра пойду на встречу, скамейка у зоопарка будет пуста.

Есть столько способов жить и только один способ умереть. Я принял нужную позу. Я подумал, что по крайней мере здесь меня найдут до того, как вонь распространится на весь дом. Когда умерла миссис Фрейд и ее обнаружили только через три дня, под каждую дверь подсунули записки: «Держите сегодня окна открытыми. Администрация». И мы все наслаждались свежим воздухом благодаря миссис Фрейд, прожившей долгую жизнь, со множеством странных событий, о которых она в детстве не могла и подумать, и закончившей свои дни походом в магазин, куда она отправилась за печеньем, которое даже не успела открыть, потому что прилегла отдохнуть и сердце ее остановилось.

Я подумал, что лучше ждать на открытом воздухе. Погода испортилась, подул холодный ветер, листья полетели с деревьев. Временами я думал о своей жизни, а временами — нет. Порой, поддаваясь внезапному порыву, я проводил небольшую проверку. Чувствую ли я свои ноги? Нет. А ягодицы? Нет. Но на вопрос, чувствую ли я, как бьется мое сердце, я отвечал «да».

И что?

Я терпеливо ждал. Ведь были и другие, они тоже ждали своего часа на скамейках в парке. У смерти много дел. Еще стольких надо посетить. И чтобы она не подумала, что я зря поднимаю переполох, я достал из бумажника карточку, которую всегда там носил, и прикрепил ее булавкой к пиджаку.