Я понимал – необходимо что–то предпринять, и поскорее, но сознавал также, что я не лучший из кандидатов на исполнение такой работы. Начать с того, что я и представления–то не имел, какая первая медицинская помощь тут требуется. В школе я напрочь завалил биологию, потому что не мог заставить себя препарировать лягушку. Я и героин, да и все, что требовало инъекций, обходил стороной, поскольку боялся уколов. Я, может быть, и выглядел мужчиной дородным и дюжим, но где же сказано, что мистер Дородный–и–Дюжий непременно должен уметь принимать роды?

Театральное появление этой девушки возвратило к жизни с десяток накачавшихся наркотиками хиппи, за миг до того бессознательно валявшихся на земле. Теперь они столпились вокруг меня, разглядывая девушку так, точно она была существом с другой планеты.

– Ничего себе, – сказал один из них. – Она же щас родит.

– Есть среди вас врач или санитарка? – в отчаянии спросил я.

Хиппи, мужчины и женщины, переглянулись.

– Не–а, – ответила одна.

– Нет, друг, – подтвердил другой.

– Ну так, помогите, хотя бы, занести ее в мотель, – закричал я. Я и двое хиппи сцепили руки, так что получилось подобие сиденья, на котором мы и оттащили девушку в бар. Пока наше шествие медленно продвигалось к нему, откуда–то прибежал с бейсбольной битой в руке встревоженный шумом и гамом папа. Мы опустили девушку на пол, и папа тоже понял, что она того и гляди родит.

– Вызови помощь, пап! – велел я. Он побежал куда–то, ошеломленный и намертво сбитый с толку. Куда – я и понятия не имел.

У одного из хиппи, видимо, заработали вдруг нейронные связи, и он объявил:

– По дороге до нас никто не доберется, друг. Там все стоймя стоит.

«Вот жопа, – подумал я. – А ведь он прав!»

– Кто–нибудь, позвоните в полицию штата, – сказал я хиппи, – объясните, что у нас женщина рожает и нам срочно нужна помощь. Мотель «Эль–Монако». На 17Б, в Уайт–Лейке.

Несколько человек припустились бежать – почему–то в разные стороны. Я повернулся к девушке, взглянул в ее испуганные глаза, становившиеся с каждой секундой все большими и большими. Ей было от силы лет двадцать. И когда она завопила от боли, крики ее пробились сквозь пелену моего ужаса, и я начал действовать.

– Все обойдется, – сказал я девушке, и заглянул ей под юбку, решив, что именно там находится место, требующее особого внимания. А потом спросил: – Ничего, если я сниму с вас трусы?

Рядом с девушкой присела женщина лет тридцати с небольшим, подсунула под ее голову сложенный свитер – вместо подушки. А после начала гладить девушку по голове.

– Все обойдется, маленькая, – повторяла она. – Не беспокойся, мы о тебе позаботимся.

Прочие хиппи тоже опустились рядом с ней на пол, наперебой произнося слова утешения и ободрения. Теперь беременную окружали коленопреклоненные люди. Я осторожно стянул с нее трусы и вдруг вспомнил, что видел в каком–то телефильме человека, оравшего ровно в таком случае: «Вскипятите воду! – а затем: – Тужься!». Впрочем, что я понимал в подобных делах? Зачем мне нужен кипяток, я и знать–то не знал, и потому просто завопил:

– Тужься!

Теперь уже и хиппи, с облегчением обнаружившие, что знают, как им себя вести, последовали моему примеру и заорали:

– Тужься! Тужься! Тужься!

Лежавшая на полу безымянная роженица набрала в грудь побольше воздуха, героически взвизгнула и поднатужилась. Женщина, гладившая ее по голове, зашептала:

– Как у тебя здорово получается, милая, какая ты умница. Главное, не останавливайся.

Я продолжал бессмысленно выкрикивать: «Тужься!», надеясь, что из этого хоть какой–нибудь толк да выйдет. И ведь вышел. Между ног девушки появилась верхушка маленькой, темной, волосатой головки. Я взволновался так, что едва к потолку не подскочил. И тут же услышал восторженные клики.

– У тебя получается! – завопил чей–то голос.

– Малыш вылезает! – подтвердил другой.

– Вот щас как родим! – торжествующе воскликнул третий.

Не зная, что делать дальше, я просто поддерживал головку младенца, а юная женщина все тужилась, тужилась,

– Тужься, милая, тужься, – повторял я. – Еще немного – и все.

И тут до меня дошло: вот это и называется родовыми муками. Юная мать обливалась потом, хватала ртом воздух и тужилась что было мочи. «Ой, нелегкая это работа – родить младенца на свет» – подумал я. И черт знает, какая мучительная. Бедная девочка с огромными глазами и каштановыми волосами трудилась изо всех сил, одолевая сопротивление собственного тела. Ткани его разрывались, я увидел кровь, увидел слезы. Но за слезами, наполнившими ее глаза, я увидел и яростную решимость.

Голова уже полностью вышла наружу.

– Ты справляешься, леди, – хором грянули хиппи, – ты справляешься! Не останавливайся, давай!

И внезапно произошло нечто совершенно иное, новое: я обнаружил, что держу на ладонях крохотное дитя Вудстока – девочку. И девочка эта плакала. Хор завопил с новой силой:

– Девочка! Леди, ты же девочку родила! Девочку!

На какой–то миг голова моя опустела словно бы навсегда. Я сохранил лишь одну способность: дивиться чуду. А после понял, что так же, как дитя все еще связано с матерью длинной окровавленной пуповиной, так связан с нею и я, – даром, что в течение многих лет связи мои с женщинами были периферийными, и это еще мягко сказано. Кровь, внутренности, ничем не прикрытое материнское естество. Все это было естественным, подлинным и, право же, таким неопрятным.

Передо мной стояла дилемма. Что мне делать с пуповиной и с тем, к чему она приделана? Этого я не знал. Сколько бы адреналина ни вылилось в мою кровь, резать живую, человеческую плоть я не мог. Кто–то выступил из окружавшей меня толпы, опустился на колени рядом с матерью и дитятей. Это была Вильма. Она стянула со своей головы черный шелковый капюшон и завернула в него младенца.

Кто–то еще наклонился к моему уху и произнес:

– Вертолет уже в воздухе, Элли.

Это был голос отца. Он позвонил куда–то и вызвал помощь.

– Они сказали, что будут здесь через несколько минут. – И следом он, прислонясь к моему плечу, спросил: – Мальчик, думаешь, ты единственный, кто приманил сюда все эти чудеса?

Я держал на руках ребенка, все еще связанного с матерью пуповиной. Потом помог роженице выйти из бара и нас обступило человек пятьдесят новоиспеченных дядюшек и тетушек младенца. Все мы присели в ожидании вертолета на землю. Мирное безмолвие снизошло на нас. Говорить что бы то ни было никому не хотелось. К подобным минутам не стоит примешивать какие–либо слова. Мать подняла ребенка к груди, начала кормить его. А мы отдыхали – и так, казалось нам, прошла целая вечность,

В конце концов, я взглянул на все еще мокрую от дождя и от пота мать, на новорожденную девочку и наивно спросил:

– Как же вы могли отправиться на фестиваль с таким поздним сроком?

Только что ставшая матерью женщина взглянула на свое дитя, улыбнулась, потом подняла взгляд на меня.

– Так я же не знала, что беременна, – тихо и счастливо сказала она. – У меня еще не было детей.

На шоссе 17Б появился вдруг скакавший к мотелю на гнедом жеребце полицейский. Лихо спрыгнув с коня, он направился к нам.

Я увидел, как из конторы выскакивает и бежит к нам мама.

Полицейский спросил у меня:

– Это вы отец ребенка?

Других вопросов маме не потребовалось.

– Нет! – завопила она. – Нет! Это не он! Он мой сын. Он не женат. Он холостой, а эта девушка и на еврейку–то не похожа! Как же он мог оказаться отцом?

Все–таки, логика это прекрасно, подумал я и сказал:

– Нет, я не отец ребенка. А ей нужна помощь врача, срочная.

– Вертолет вот–вот появится, – пообещал полицейский.

И действительно, скоро мы услышали «пум, пум, пум» подлетавшего к «Эль–Монако» вертолета. Я сидел у бара, наслаждаясь воспоминаниями, которые вызвал во мне этот звук. А потом, повернувшись к юной матери, сказал:

– Не волнуйтесь, кавалерия уже на подходе.

Прошла пара минут, и над нами завис, раскидывая мусор и брошенную кем–то одежду, огромный, серебристо–синий кит. Чудище это пошло вниз, мягко коснулось земли и замерло.