Увы, как раз в эти мгновения сверху спустился Барри. Войдя в гостиную, он застал нас обнимающимися. И, закатив в истерику, оделся, вылетел из дома, и больше я ничего о нем не слышал. Винить его за это я не могу. Я пытался связаться с ним, объясниться, но он на мои звонки не отвечал. С Гарви же мы встречались еще около месяца, а потом пути наши разошлись.

В колледже моя сексуальная ориентация стала для меня еще более ясной, и я изо всех сил старался скрыть ее от других. Еще на первом курсе я вступил в студенческое братство и притворялся, что называется, «нормальным», таким же как все. На одной из наших вечеринок рыжеволосая женщина, пьяная и одуревшая от наркотиков, вдруг прониклась ко мне интересом и затащила меня в одну из комнат, – с кроватью, на которой была кучей свалена одежда всех, кто на эту вечеринку пришел. Она начала раздеваться, требуя, чтобы мы занялись любовью. Я подыгрывал ей – главным образом, чтобы не выдать себя, – и, в общем, то, что произошло дальше, тоже было неплохо. Но вдруг дверь распахнулась и в комнату ввалилась бóльшая часть членов нашего братства, начавших скандировать мое имя. Мы оба постанывали, работая на публику, однако впечатление у меня все происшедшее оставило самое отвратительное.

Когда мне было девятнадцать, один из друзей рассказал мне о крутом баре на Третьей авеню, в который все приходили в кожаных куртках.

– Не хочешь заглянуть туда? – спросил этот друг.

– Конечно, хочу, – ответил я.

Мы заявились в этот бар в хлопковых куртках, хлопковых брюках и самой обычной уличной обуви. Мы выглядели как школьники в публичном доме. Вскоре один из этих завсегдатаев, рослый и мускулистый, смахивавший на байкера парень, приметил нас и направился прямиком ко мне. Оглядев меня с головы до пят, он скорчил грозную физиономию и с силой ударил меня в плечо.

– Приходи сюда в следующую суббот, пидор долбаный, да надень кожаную куртку и ботинки, а не то худо будет.

Повторять это дважды ему не пришлось.

Я пошел в ближайший армейский магазин, купил кожаную куртку и ботинки. Мой друг, узнав о том, что я приобрел эту амуницию, спросил:

– Ты что, вернуться туда собираешься?

– Конечно, собираюсь, – ответил я.

– Ты спятил, – сказал он.

– Марлон Брандо носит кожаную куртку. Почему же мне нельзя?

В следующую субботу я пришел в бар на Третьей авеню, уже ничем от прочих его посетителей не отличаясь. Все тот же рослый байкер снова подошел ко мне, снова оглядел с ног до головы, снова ударил в плечо – и поцеловал. Следующие три дня мы провели в его квартире, предаваясь увлекательному садомазохистскому сексу. И больше я его, как то случалось и после, ни разу не видел.

Закончив колледж, я снял в Гринич–Виллидж квартиру и начал работать декоратором в магазине «У. и Дж. Слоан». Кроме того, я выполнял, в качестве свободного художника, декораторские работы для постоянно обновлявшегося потока состоятельных клиентов. Карьера моя быстро набирала обороты и спустя недолгое время я стал своим в обществе богатых и известных ньюйоркцев. Одним из моих друзей был в то время хорошо известный бродвейский и телевизионный актер Элвин Эпштейн. Элвин знал в мире искусства и в Голливуде всех и вся, и мне казалось, что его то и дело приглашают на самые лучшие вечеринки.

Однажды вечером мы встретились с ним, чтобы выпить, в гринич–виллиджском баре «Сан–Ремо», где тусовались геи, времени куда заглядывали и разного рода знаменитости. Мы еще не выпить по первой, когда я обнаружил, что за соседним столиком сидят Марлон Брандо и Уолли Кокс. Я подтолкнул Элвина локтем и спросил:

– Это действительно они или мне только кажется?

Элвин обернулся и сразу же заулыбался во весь рот. А потом встал и подошел к тем двоим. Элвин, Брандо и Кокс обменялись экспансивными приветствиями, за которыми последовали взаимные объятия. Я думал остаться за своим столиком, однако Брандо и Кокс настояли на том, чтобы мы сели вместе.

Брандо просто–напросто источал сексуальное обаяние. И совершенно не важно, кого вы собой представляли: «нормального» человека или гея, – смотреть на него и не думать о том, каков он в постели, было невозможно. Он и Кокс, уже просидели здесь некоторое время и оба были хорошо поддатыми.

Брандо, взглянув на меня, поинтересовался:

– Эй, малыш! Ты на что это уставился?

Я мгновенно покраснев, спросил:

– Это действительно мистер Пиперс?

Уолли Кокс, ставший впоследствии звездой нескольких очень популярных телешоу, включая и «Площади Голливуда», к тому времени прославился как персонаж телесериала «Мистер Пиперс».

Кокс, повернувшись ко мне, ответил:

– Нет, я – Орсон Уэллс.

А Брандо, расхохотавшись, сказал:

– Врет. Он – Рита Хэйворт.

Услышав это, я сказал Брандо, что мне то и дело говорят, будто мы с ним могли бы сойти за близнецов.

Все расхохотались, и дальше разговор у нас пошел совсем уже веселый.

– Ты откуда, парень? – поинтересовался у меня Брандо.

– Я–то? Я из Бенсонхерста, это неподалеку от Кони–Айленда.

– А ты не слишком далеко от дома забрался? – спросил он. – Ты разве не знаешь, что в этом баре гомиков хоть пруд пруди?

– Чшшш, – прошипел я. – Неровен час, кто–нибудь вас услышит. Вот у нас в Бенсонхерсте гомиков вовсе нет, ни одного.

Все покатились со смеху.

– Еще как есть, – сказал Уолли Кокс. – Они везде есть. Даже на Кони–Айленде. И что сказали бы твои родители, узнав, что ты пьешь пиво с гомиками? Бармен, еще пива нашему бруклинскому малышу.

– Поверить не могу, что выпиваю с мистером Пиперсом и Стэнли Ковальски, – сказал я, обращаясь к Коксу и Брандо.

– Не–а, – ответил Брандо, – никакой я не Стэнли. Я – Ева Мэри Сэйнт.

– А я деньги на кожаную куртку коплю, как у байкера, – сообщил я Брандо. И следом, понизив до заговорщицкого шепота голос, спросил у обоих. – Слушайте, а вы двое не, э–э, не гомосексуалы?

– Ни в коем разе, – ответил Кокс. – Мы просто пришли посмотреть на извращенцев. Но сами? Ни–ни. А ты что, из них?

– Он же из Бруклина, – вмешался Брандо, – ты разве не помнишь? А там такие не водятся.

Все снова расхохотались.

– Прямо не знаю, что и сказать, – признался я им обоим. – Вы и вдруг сидите тут с самыми обычными людьми.

И повернувшись к Брандо, добавил:

– Вы ведь получили «Оскара» за то, что умеете громко рыдать.

Брандо, улыбнувшись, ответил:

– Знаешь что, малыш. Обними меня – но только по–мужски.

– А я как же? – сказал Кокс. – Ты разве не хочешь рассказать маме с папой, как мистер Пиперс и Марлон Брандо поили тебя пивом и обнимали?

Я встал и, ощущая едва ли не благоговение, обнял сначала одного, а потом другого.

– Вот что, – сказал Брандо. – Мы собираемся на вечеринку, это в нескольких кварталах отсюда. Давайте пойдем туда и будем обнимать всех, кого захотим.

Уолли Кокс наклонился ко мне и лукавым сценическим шепотом сообщил:

– Но только должен тебя предупредить. Там будет куча гомосеков.

Я провел тот вечер с Марлоном Брандо, Уолли Коксом, Элвином Эпштейном и целой толпой знаменитостей, многие из которых и вправду оказались гомосексуалистами. И это был один из лучших вечеров во всей моей жизни.

Такие вечера и в любой–то жизни – большая редкость. На них ты словно взлетаешь, высоко–высоко, – правда, для меня это означало, что следом придется падать, и очень низко. Домой я возвращался, ощущая полное одиночество. У всех моих друзей и родичей имелся дома кто–то, с кем они могли поделиться, кому могли рассказать о своих удивительных приключениях. А я в ту ночь одиноко лежал в постели. Мне некому было поведать о вечере, который я провел, смеясь, обнимаясь, прожигая жизнь в компании Марлона Брандо и Уолли Кокса. Положим, я мог бы позвонить одной из моих сестер, но даже если бы они поверили моему рассказу, что сомнительно, ничего интересного они в нем все равно не усмотрели бы. А уж родителей он и вовсе оставил бы равнодушными.

«Бран – кто? – словно слышал я голос матери. – И Уолли Кокс? Ну что за чушь ты несешь? Слушай, а ты сегодня хоть что–нибудь заработал? Эта закладная, она меня в могилу сведет.» Так что Элли оставалось только одно – очередная долгая, тягучая, мучительная, переходящая в киношное затемнение ночь. Всякий раз, как меня охватывало тягостное чувство одиночества, я следовал примеру, который всю мою жизнь подавал мне отец, –заваливался спать.