— Асгер рассказал мне об этом в четверг, — ответила она. — Он был ужасно напуган, но ему стало легче, когда он во всем признался. Когда вы поедете его арестовывать? — Ханне вдруг посмотрела на Сёрена умоляюще. — Асгер очень уязвимый, вы не можете просто так ворваться. Лучше будет, если сначала вы съездите к нему один и поговорите с ним. Вы же не будете врываться, правда? — повторила она и добавила: — У него там смертельно опасные животные.

— В квартире? — удивленно спросил Сёрен.

— Да, у него террариумы, — легко ответила она. — Много. Вы к нему съездите?

— Когда вы в последний раз с ним разговаривали?

— Асгер — хороший мальчик, — сказала она, делая вид, будто не слышала вопроса. — Постарайтесь не причинять ему зла. Он не собирался убивать Ларса… Глупый мальчишка считал, что заразил отца свиным цепнем. Свиным цепнем! Он просто хотел немного над ним поиздеваться, но он не собирался его убивать, конечно не собирался. Но человек ведь не заражается свиным цепнем, если съедает кусок свиного цепня! Человек не заражается свиным цепнем, если съедает его яйца! Глупый мальчишка, — голос вдруг стал ласковым. — Я паразитолог, и мой собственный сын совершает такую ошибку. Он ведь и сам биолог, — Ханне казалась пристыженной.

— Как же тогда человек заражается свиным цепнем? — спросил Сёрен.

— Человек заражается свиным цепнем, съедая зараженное плохо прожаренное мясо. Тогда человек действительно становится окончательным хозяином свиного цепня, что и являлось задачей, — она нарисовала в воздухе кавычки. — Когда человек выступает основным хозяином, в нем растет свиной цепень. Но если человек по ошибке становится промежуточным хозяином, тогда личиночные стадии располагаются в его тканях, как они сделали бы в организме свиньи, и ждут, пока их не съедят. Но так как людей никто не ест, личиночные стадии со временем кальцифицируются и отвердевают. По прошествии некоторого времени они начинают наносить серьезный вред организму хозяина, особенно если поражена нервная ткань. Сперва возникают слабые эпилептические припадки, которые быстро становятся все сильнее и сильнее, у инфицированного ухудшается зрение, появляются нервные нарушения в форме галлюцинаций, и в конце концов человек умирает. Как Ларс. Насколько не опасно быть зараженным свиным цепнем, настолько же смертельно опасно быть зараженным его личинками. Это элементарные базовые знания каждого паразитолога, — Ханне Моритцен посмотрела на Сёрена несчастным взглядом.

— Теперь вы, по крайней мере, знаете, откуда взялись эти две тысячи шестьсот личинок, — сухо добавила она. — Это все мой глупый мальчишка. Я, конечно, пыталась понять, как Асгер добыл материал, и теперь я это знаю… Как-то в мае на выходных я не смогла найти свои ключи, и мне пришлось пользоваться запасными. Потом ключи вдруг нашлись, и больше я об этом не думала. В те выходные Асгер зашел в мою лабораторию и взял свиного цепня из шкафа in vitro. Я думала, что лучше слежу за тем, сколько у меня организмов, я ведь их считаю. Но он взял всего одного, и когда я их пересчитывала, мне показалось, что все сходится, — она виновато развела руками. — У меня есть экземпляры в холодильнике, для препарирования, и живые экземпляры, которые хранятся в специально созданных искусственных условиях, как в тонком кишечнике, и Асгеру, по крайней мере, хватило ума взять живой экземпляр, но дальше этого его сообразительность не пошла, — сухо добавила она. — В понедельник он зашел в отделение клеточной биологии и сравнительной зоологии, чтобы пообедать вместе с Элизабет у нее в кабинете, возле общей комнаты. Они знакомы, потому что участвовали когда-то давно в общем проекте, когда Асгер еще был студентом. В какой-то момент он вышел на общую кухню за солью, открыл холодильник, где как раз стоял обед Ларса Хелланда, и сунул в него кусок свиного цепня.

— Откуда он знал, что это обед именно Ларса Хелланда? — перебил ее Сёрен.

Ханне вздохнула:

— Глупый мальчишка, надо признать, все тщательно спланировал. Он дважды заходил туда неделей раньше. И каждый раз в холодильнике стояло пустое ведерко из-под мороженого, на котором были инициалы «Л. Х.», кроме того, однажды Асгер проходил мимо общей кухни и видел, как Ларс Хелланд доедал ужин из этого ведерка. Асгер был очень осторожен, он не хотел по ошибке заразить свиным цепнем Свена, Элизабет или кого-то из дипломников. Он метил конкретно в Хелланда, потому что был зол на него. Я сказала ему, что Ларс Хелланд его отец. Это было вскоре после того, как меня уволили. Всю жизнь я рассказывала Асгеру, что с его отцом я однажды случайно провела ночь и ничего о нем с тех пор не слышала и не знаю. Я забеременела от Ларса на первом курсе, я была в него безумно влюблена. Ларс тогда уже был женат на Биргит и очень испугался, когда я сказала, что беременна. Говорил, что не верит, что это его ребенок. Но я-то знала. Короче, тупик, а тут еще поползли сплетни. Кто-то видел нас вместе, а потом я вдруг забеременела. Ларс был совершенным параноиком, он предложил мне денег. Его ведь немедленно уволили бы, если бы администрация узнала, что от него забеременела студентка. Я согласилась. Переехала в Орхус и родила Асгера. Ларс купил нам квартиру за то, что я поставила прочерк в графе «отец» в свидетельстве о рождении. Если честно, я быстро забыла обо всей этой истории. Мне было двадцать лет, я жила в Орхусе, была занята учебой и малышом, встречалась с молодыми людьми. Хотите чаю?

Сёрен кивнул, и Ханне исчезла на кухне. Вернулась она с пиалой, от которой шел пар, и передала ее Сёрену. Потом уселась на диван и осторожно подула на свою чашку.

— Почему вы вдруг решили рассказать Асгеру, что Хелланд его отец?

Ханне вздохнула:

— Асгер вырос без отца, и это никогда не было проблемой. Когда ему исполнилось восемнадцать, он решил, что тоже хочет стать биологом. Поначалу я была против, потому что академическая карьера — не для слабых людей. Это сплошная борьба. За средства, за престиж, за свободу действий. Я, честно говоря, сомневалась, что Асгер сможет с этим справиться. Он индивидуалист по натуре, осторожный и очень чувствительный. Но он настаивал. В этом была своя логика, он рос рядом с биологом, и когда он просил сачок на Рождество или аквариум на день рождения, я их ему и дарила. Не знаю, на что я рассчитывала, — она покачала головой. — В 1989 году в Копенгагенском университете открылась ставка заведующего отделением паразитологии, я подала на конкурс и получила эту должность, хотя даже в самых смелых фантазиях на это не рассчитывала. Однако в середине летних каникул мне позвонили и сказали, что выбор пал на меня. Не прошло и недели, как Асгер получил письмо от Копенгагенского университета — он был зачислен на биологический факультет. Тем же летом мы переехали. Я продала квартиру в Орхусе и на эти деньги купила две в Копенгагене — эту и ту, в которой живет Асгер, на Гласвай.

Осенью Асгер начал учиться на естественно-научном факультете. В окно кабинета я видела, как, смущаясь, он входит в университет, и в ту же неделю я вдруг увидела Ларса. Конечно, я не исключала, что он, быть может, продолжает здесь работать, но все-таки я была поражена, когда его увидела. Мы не виделись восемнадцать лет и не поддерживали отношений. Прошло почти полгода, прежде чем мы столкнулись лицом к лицу. Довольно странно, если учесть, что его кабинет был в том же здании, на два этажа выше моего. Тем не менее впервые мы столкнулись только перед Рождеством. Самое странное, что он, кажется, был даже рад меня видеть. Он вдруг нагнал меня в коридоре, развернул к себе и несколько раз повторил, как это невероятно. Он понятия не имел, чем я все это время занималась, спрашивал, стала ли я биологом. Да, да, сказала я. Окончила Орхусский университет. Он ничего не спросил о нашем сыне. Очевидно, у него совершенно стерлось из памяти, что когда-то он осчастливил меня ребенком. Тут к нам подошел Асгер, и Ларс протянул ему руку. «Это мой сын Асгер, — сказала я. — Он учится на первом курсе». Я уставилась на Ларса, но его лицо было непроницаемым. Он только пожал Асгеру руку и поприветствовал его на факультете.